Шелковый путь «Борисфена» (СИ) - Ромик Ева

И лишь Сергей Андреевич сразу же распознал в Лоренцини соперника — пылкого, настойчивого и грозного. Появление Сандро в качестве учителя музыки привело Сергея в бешенство. А когда он узнал, что Антонела оставляет его наедине с Ниной и уходит с поваром на рынок, испытал огромное желание прибить итальянку на месте. Удержало его только уважение к Киселеву, а может, и страх перед его огромным кулаком.

Стиснув зубы от злости, он спросил Антонелу, не пренебрегает ли она своими обязанностями. На что та, не подозревавшая о том, какая буря бушует в сердце синьора Милорадова, спокойно ответила:

— Синьор Лоренцини безупречно воспитан. Я знаю его с детства. Поверьте, во всей Генуе невозможно найти более достойного учителя.

Тогда Сергей пустил в ход последний аргумент. Антонела отличалась бережливостью и тщательно следила за всеми расходами хозяйки. Это была единственная черта, импонировавшая Сергею в итальянке.

— А не слишком ли дорог ваш хваленый учитель? Как бы не пустил он графиню по миру!

На что Антонела ужаснулась:

— Что вы, сударь! Предложить Сандро деньги значило бы смертельно оскорбить его! Он ведь с благодарностью принял гостеприимство, оказанное ее сиятельством Маре.

Несколько успокоенный этим разговором, Сергей ушел. Пусть он пока ничего не добился, но теперь у него есть средство, способное очень быстро устранить соперника. Достаточно послать Лоренцини крупную сумму, будто бы от имени графини, как он рассорится с ней навсегда. А вот тогда нужно будет приложить все усилия и увезти Нину из этой страны. Можно будет сделать это, когда прибудет корабль за шелководами.

Оставшись одна, Антонела задумалась. А может, она ошибается? Возможно, Сандро действительно нуждается в плате за уроки? Ведь музыка — его единственный доход. Мара ясно говорила, что он ездил в Вену для того, чтобы заработать деньги.

Своими сомнениями она поделилась с Даниеле, поведав заодно и о разговоре с консулом.

— Не думаю, что Лоренцини сейчас слишком стеснен в средствах, — ответил он. — Наследство матери неплохо обеспечило его. Во всяком случае, я слышал, что в последнее время он сам выбирает, кого ему хочется учить, а кого нет. Если же я ошибаюсь, то он откажется от уроков, как только решит, что возвратил долг. Тогда можно будет поговорить с ним об оплате.

Антонела успокоилась, а вот Данила Степанович погрузился в размышления. В рассказе своей невесты он увидел совсем иной смысл, нежели она. Сергей Андреевич задет, и, возможно, ревнует. Что ж, в таком случае, уроки музыки только на руку им с Антонелой. Возможно, ревность расшевелит Милорадова и он быстрее предпримет решительные шаги! Но, как любое лекарство, ревность должна быть не слишком сильной. Поэтому, оставшись наедине с Ниной, Киселев позволил себе сделать замечание:

— А, знаете ли, графинюшка, Сергей Андреевич, кажется, ревнует вас к вашему учителю. Причину он, конечно, выбрал смешную, но сам факт умиляет.

Говоря это, Киселев не сомневался, что Нина Аристарховна посмеется вместе с ним, а потом приложит все усилия для того, чтобы избавить консула от столь пагубного чувства. Та Нина, которую он хорошо знал, именно так и поступила бы. Но графиня неожиданно вспылила:

— Уж поверьте, Данила Степанович, если бы господин Милорадов мог извлечь из клавесина хоть один звук, я непременно обратилась бы за помощью к нему!

Сандро ей не пара! Так считали все, кого Нина любила. Всю жизнь она полагалась на мнение окружающих, а теперь, внезапно взбунтовалась. Какое кому дело до ее выбора? Она самостоятельная женщина. Кому захочет, тому и отдаст свое сердце!

Как только Нина пришла к такому решению, к ней вернулось ее прежнее спокойствие. Ну и что, что ее больше никто не опекает? Она в состоянии сама позаботиться о себе.

Единственным, кто уловил перемену в ее настроении, оказался именно Сандро. Утром следующего дня, прослушав оставленное ей накануне задание, он сказал:

— Не думаю, что я могу еще чему-нибудь научить тебя. До нынешнего дня тебе не хватало решительности. Теперь все в порядке. У тебя необычная, ни на что не похожая манера. Но она прекрасна. Вмешиваться и что-либо менять было бы непростительной ошибкой. Сначала я пытался угадать, кому ты подражаешь, но вскоре понял, — никому. Ты играешь так, как чувствуешь.

Никогда еще Нине не приходилось слышать столь высокой похвалы. Отчего же ей так грустно? Да и Сандро, похоже, не слишком рад успехам своей ученицы. Ни он, ни она не желали отказываться от этих свиданий, но оба понимали: еще один-два урока и Антонела тоже уяснит то, что услышал сегодня Сандро. К сожалению, и у нее есть уши.

Что же придумать, чтобы их встречи продолжались? Нина даже наговориться не успела со своим маэстро. А ведь ей было интересно с ним, как ни с кем другим. Именно непринужденная атмосфера его уроков позволила Нине почти полностью избавиться от сопровождавшей ее всю жизнь неуверенности. Должно быть, само Небо преподнесло ей величайший дар, — она умела понимать Сандро, а он ее. А из понимания рождалось доверие.

Это были самые необычные уроки, которые только можно себе вообразить. Да, это была музыка, но какая? Учитель и ученица обсуждали разнообразнейшие темы, порой весьма далеко отстоящие от того, что перед этим собирались изучать, играли в четыре руки, смеялись, шутили.

Потом Сандро возвращался домой, садился за фортепьяно, и возникали новые мелодии. Все они были разные, но каждая называлась “Нина”. Ее тихий смех, брошенный из-под длинных ресниц взгляд, интонации, протянутая для поцелуя рука, губы, приоткрывающиеся под его губами… все это воплощалось в звуки. Это была бесконечная, неугасающая песня о любви.

А Нина запиралась у себя в спальне, сказавшись усталой, садилась в кресло и, обняв шелковую подушку, закрывала глаза. Счастливая улыбка не сходила с ее губ, а в ресницах дрожали слезинки. Послезавтра он снова придет, и снова все это повторится: поцелуи, прикосновения рук, немного музыки и долгий, долгий разговор…

В этот раз речь зашла о театре. Слушая своего учителя, Нина не сомневалась, что он примет, а может быть, уже принял, предложение Джованни Моретто. Слишком уж любил Сандро музыкальный театр, хоть и ругал его, на чем свет стоит.

— Нет ничего хуже итальянской публики, — бурчал он, — нигде больше не встретишь такого безобразия. В Вене люди ходят в оперу, чтобы послушать музыку, у нас же — неизвестно зачем. Во время спектакля они шуршат обертками от конфет, жуют так, что заглушают оркестр, смеются, ходят из одной ложи в другую, знакомятся, назначают свидания, обсуждают моды и политические новости, словом, делают все что угодно, только не слушают певцов. Странно, что при этом итальянская опера — лучшая в мире.

Нина недоверчиво качала головой. Уж ей-то было прекрасно известно, что он может заставить слушать кого угодно, даже такого непрошибаемого человека, как Сергей Андреевич.

— А администрацию я вообще не понимаю. Чем они руководствуются при выборе репертуара? Уж никак не разумом и не вкусом. Нанимают бездарных композиторов, лишь бы подешевле, а потом удивляются, когда оперу приходится снимать после трех-четырех спектаклей, и обвиняют во всем исполнителей. На этом фоне безголосые партнеры — сущий пустяк.

— Но все это мелочи в сравнении с Моцартом и “Волшебной флейтой”? Я правильно понимаю вас, маэстро?

— Вы хотите сказать, синьора, что узнали произведение по тем нескольким нотам, что слышали у меня дома? Если это правда, то я не достоин такой одаренной ученицы!

— О нет, маэстро, — отвечала Нина, скромно потупившись, — я прочла название на вашей партитуре. Она лежала на рояле.

— Ваша честность, синьора, достойна награды. Вы первая услышите арию Тамино, влюбившегося в изображение на клочке бумаги.

Теперь шутки кончились. Сандро-Тамино пел о красоте женщины, нарисованной на портрете, а Нина-Памина слушала. Откуда Моцарт знал, что через пять лет после его смерти, они встретятся здесь, между горами и морем? И как он сумел выразить звуками то, что они почувствуют?