На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина

Иногда Лена даже забывала о том, что их разделила война. Когда Костя за разговором о прошлом превращался в того прежнего обаятельного молодого мужчину, которым она его помнила. Им обоим было, что вспомнить, и с этими воспоминаниями они возвращались туда, где многое еще было возможно, а их родные живы. Лена любила эти моменты, пусть они и оставляли ее после скорбеть о случившихся потерях. Но ей было важно снова вернуться в то время или узнать то, что случилось в жизни ее брата, когда ее не было рядом. И она жадно впитывала каждое слово из рассказов Кости.

Он был героем, ее Коля, отдавший свою жизнь в борьбе со злом нацизма, от которого освобождал свою родную страну. Он добился с третьего обращения в военкомат снятия «брони» и попал в начале сорок второго года на обучение в Ленинградское военно-инженерное училище по счастливой случайности на тот же курс, куда курсантом был зачислен Костя. Соболев к этому времени уже успел побывать на фронте, участвовал в обороне Москвы, откуда через несколько месяцев был командирован в Кострому для получения военно-инженерной специальности.

— Я ушел на фронт сразу же после похорон бабушки и после того, как устроил мать у родственников в Москве, — рассказывал ей Костя, когда они как-то сидели после ужина на заднем крыльце дома, наслаждаясь тишиной летнего вечера. — И до последнего надеялся, что ты все-таки успела с семьей уехать из Минска.

От отца Соболева долго не было вестей. Семья начала подозревать страшное, когда в сентябре пришли новости в Москву, что он все же сумел выйти из зоны оккупации. Оказалось, Соболев-старший до последнего бился за то, чтобы спасти завод от захватчиков, и ушел пешком из Минска вместе с частью коллектива чуть ли не в последний момент. Спасти удалось, увы, не все. Слишком поздно официально разрешили эвакуацию, когда найти транспорт, да и просто выехать из города было практически невозможно. А те машины, что удалось собрать перед заводом под свою ответственность в первые дни для отъезда, были почти полностью уничтожены во время первой бомбардировки Минска. За хлопотами о спасении советской собственности от захватчиков он просто «упустил из вида», как говорил потом, что Дементьевы все еще в городе, и не сдержал обещание, данное сыну. И хотя Соболев-младший понимал, что долг перед страной всегда должен быть превыше личного, он так и не сумел простить отца, как не простил себе. Несмотря на то, что Коля пусть и не сразу, но принял случившееся и не держал зла ни на друга, ни на его отца.

— Расскажи мне о нем, — просила Лена тогда. — Расскажи мне о Коле.

Она с большим интересом и одновременно с легкой скорбью слушала рассказы Кости о времени, проведенном в училище на курсе, где они были самыми старшими из курсантов и самыми подготовленными за счет своего высшего образования. Для них учеба давалась проще, несмотря на ускоренный срок — всего шесть месяцев. Новыми были лишь сугубо профильные занятия понтонно-саперского дела.

А потом летом сорок второго Костя и Коля попали на передовую, встав во главе взводов, и, хотя разметало их по разным фронтам, друг друга из вида не теряли — постоянно переписывались, поддерживая связь. Именно так Соболев узнал о судьбе тети Дементьевых и надеялся получить весточку о Лене. А встретиться лично довелось только больше, чем через год, осенью на Днепре, где оба обеспечивали переправу советских войск. К тому времени уже оба были старшими лейтенантами, командовали ротами и были неоднократно награждены за свои успехи на фронтах, а Костя даже успел побывать в госпитале с ранением и легкой контузией.

— Он был настоящий герой и умер героем, — тихо произнес Соболев, осторожно беря в свои руки ладони заплаканной Лены. Рассказ о ее брате подошел к самой финальной точке, и она не могла не плакать в те минуты, слушая о том, как погиб Коля.

Битва за Днепр стала одной из поворотных в войне. Это понимали с обеих сторон, поэтому немцы буквально вгрызлись в правый берег реки, при отходе предварительно уничтожив все, что могло бы помочь советским войскам переправиться. Днепр считался ими той самой преградой, что сумеет остановить русских и позволить фюреру переломить наметившийся неудачный для нацистов ход войны. Эти дни определяли многое, поэтому форсирование Днепра стало такой важной задачей, успех которой так зависел от инженерных войск. И такой сложной, учитывая пулеметные и минометные точки немцев на противоположном берегу, непрекращающиеся канонаду артиллерии и налеты авиации, сильное течение реки и низкую температуру воды.

Роте, которой командовал Коля, было приказано переправить десант, когда во время напряженного боя на правобережном плацдарме было запрошено подкрепление, чтобы удержать выгодные позиции, недавно отбитые у врага. Приступать нужно было немедля, не дожидаясь темноты, которая помогала укрыться от вражеского огня. Коля сел за руль самого первого понтона, показывая своим бесстрашным поведением пример остальным в своей роте и пехоте, которую везли на другой берег под непрекращающимся огнем немцев — и с берега, и с воздуха. Первое ранение брат Лены получил в ногу. Второе ранение было в плечо, когда сбрасывал с плеч шинель, чтобы заткнуть пробоины в бортах понтона. И с этими ранениями упрямый и решительный Коля сел на весла, когда подвесной двигатель был поврежден минным осколком. Неизвестно, в какой момент он получил пулеметное ранение в грудь — во время переправы или уже на берегу, когда десант выпрыгивал на землю. Оно и оказалось смертельным.

Обо всем этом Косте рассказали знакомые из медсанбата. Сам он выбыл из строя немного раньше из-за банального воспаления легких, подхваченного во время организации паромной переправы за несколько дней до того, когда пришлось стоять по нескольку часов по пояс в ледяной октябрьской воде.

— Где Коля похоронен?

— В братской могиле неподалеку от устья Припяти. У меня где-то записано название этого местечка. Когда-нибудь, когда мы вернемся наконец-то домой, я отвезу тебя на это место, — Костя вытер кончиками больших пальцев ее слезы, как когда-то в детстве, и добавил с сожалением. — Ничего на память не осталось. Его похоронили вместе с наградами. Он никому не писал, поэтому решили, что у него никого не осталось в живых. А моя карточка с ним, которую мы сделали в ателье в Костроме, пропала, увы. Мне жаль…

Это действительно было обидно — не увидеть того, каким стал ее брат за годы, что Лена не видела его. И очень больно оттого, что у нее не останется на память ничего о Коле, ведь весь семейный архив был уничтожен во время войны. Словно кто-то одним махом стер ее прошлое вместе с родными и любой памятью о них, кроме воспоминаний, которые со временем выцветут, как старые фотокарточки. Наверное, поэтому хотелось говорить и говорить о былом, воскрешая в памяти почти позабытые детали. Соболев с готовностью подхватывал эти разговоры, тоже не особо желая говорить о настоящем. Она пыталась как-то расспросить его о наградах, что висели на его груди, но Костя быстро увел их беседу в сторону, и Лена поняла, что он не желает вспоминать ничего из того, что ему довелось пережить за последние четыре года. И о будущем они тоже не говорили. Оно казалось таким туманным сейчас, что было бессмысленным строить какие-то планы. А еще между ними все чаще и чаще стали возникать знакомые паузы, природу которых Лена со временем научилась понимать, подмечая те особые детали, которые может понять только женщина.

Случайное соприкосновение рук, когда он помогал сервировать ужин в домике на Егерштрассе или передавал ей бумаги во время работы в конторе. Пристальный взгляд, когда она не смотрела в его сторону. Легкое и мимолетное касание кончиками пальцев ее талии, когда он направлял ее при переходе дороги, провожая домой после работы.

Это раньше Лена почему-то не угадывала скрытый смысл всех этих знаков. Теперь новая Лена каким-то внутренним женским чутьем догадывалась о чувствах, которые могут скрываться за ними. Только вот для Кости они снова были прежними на той точке, где прервала их отношения война. А Лена отчетливо понимала, что она совсем другая, и эта другая Лена не могла ответить ни на этот взгляд, ни на эти легкие невинные касания.