На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина

Дрезден! Боже мой! Дрезден!

Рихард ждал ее на помосте у озера. Знал, что она придет, прочитав записку, оставленную на столе со скудным завтраком. Так и вышло — Адель всегда была пунктуальна и выходила к утренней трапезе без опозданий, поэтому можно было легко предсказать, когда именно она появится у озера. В светлом легком платье она буквально бежала к озеру, и он на миг испугался, что вот-вот она подвернет ногу в туфлях на каблуках и упадет на дорожку. На ее лице он заметил радостное предвкушение, которое постепенно сошло на нет, едва Адель разглядела его на помосте.

— Что происходит? — встревоженно спросила она, заметив дорожный костюм и небольшой саквояж со сменным бельем, стоящий у его ног.

— Я уезжаю сейчас, — коротко ответил Рихард и только потом добавил, зная, какую бурю вызовет это дополнение. — В Дрезден. Я благодарен тебе за все, что ты сделала. И твоему отцу. Пожалуйста, передай ему это от меня. Но я не могу ехать с тобой в Берн. Я должен ехать в Дрезден. Есть шанс… шанс найти там Лену…

И буря не помедлила ни минуты. Адель обрушилась на него сначала с недоумением, а после с негодованием. Он совершенно не понимает, что делает, собираясь сейчас в Дрезден, горячилась она, размахивая в приступе эмоций руками, что ей было совсем несвойственно. Вся Саксония под русскими, которые схватят его сразу же по прибытии, и отправят в Сибирь, или еще того хуже — расстреляют без суда и без лишних слов. Они же настоящие варвары, жаждущие крови.

А затем понимая, что не может найти аргументов, которые могли бы убедить его изменить мнение и остаться, перешла уже адресно на Лену в своей отчаянной тираде:

— Как ты можешь? О чем ты думаешь сейчас?! Эта русская же предала тебя тогда, вспомни! Ты едва не погиб по ее вине на фронте! Вспомни все, что с тобой делали в военной тюрьме! Я слышала рассказы тех редких счастливчиков, кому удалось выйти из застенков гестапо. И мне невыносимо больно, что тебе довелось пережить там… тебя могли сломать там…

Адель ошибалась, вдруг мелькнуло в голове Рихарда при этих словах, от которых бросало в нервную дрожь при одном только упоминании тюрьмы.

Они все-таки сломали его. Подавили его волю. Если было иначе, он бы не продолжал быть одним из символов рейха, не смирился бы с происходящим и не стал бы его частью. Он сломан. Никогда больше он не сможет стать прежним, таким, как остальные люди.

— И это только ее вина, что ты оказался там! — зло продолжила Адель, вырывая его из неприятных мыслей тем самым. — Ты едва пережил все это тогда. И до сих пор… Неужели можно все это простить и забыть, Рихард? Неужели можно?

— Ты забываешь, что шла война. Я был ее враг, — так оправдывал все это время Рихард Ленхен в своих частых размышлениях. Лена сама открыто назвала его врагом когда-то на дороге у замка, когда он узнал о ее предательстве. — У нее не было другого выбора. Она хотела приблизить победу в этой войне. Как могла и считала нужным. Как я понял, она давала клятву верности когда-то своей стране и Сталину…

Адель взглянула на него и промолчала, прикусив губу, чтобы не дать ненароком сорваться словам, которые все равно повисли между ними в воздухе. «А ты давал клятву Гитлеру…»

Я клялся в верности только своей стране. В моей клятве не было ни слова о том, что я слепо следую словам фюрера и отдам жизнь за него.

Оправдаться хотелось безумно, прямо до дрожи, но что толку в этом сейчас? Да и как можно оправдать свое малодушие? Как оправдать свой самообман, который не одного немца привел сейчас к краху? А верить в то, что он был не одинок в своих мыслях очень хотелось. Был же Удо Бревитц и другие люди из «Бэрхен», был отец Леонард, в конце концов… Да, они все были. И они делали, что могли, но разве это оправдывает все произошедшее? Ничуть…

— Война закончена. Все, что стояло, между нами, похоронено сейчас, — произнес Рихард, стараясь говорить, как можно тверже. Чтобы не только убедить Адель в верности этих слов, но и поверить самому.

— Да, война закончена. Но для коммунистов мы, немцы, всегда будем врагами, Рихард. Если остальной мир когда-нибудь простит и забудет, то они никогда! Понимаешь это? Они всегда будут ненавидеть. И не преминут случаем отомстить. И этого ничто не изменит. Ты всегда будешь для нее врагом! Она всегда будет ненавидеть тебя!

Разум с горечью согласился с этими словами тут же, потому что неоднократно сам использовал их в споре с сердцем. Ничто не сотрет набело ни сбитых советских летчиков над Крымом, которые горели в своих небольших, но шустрых самолетах или разбивались о ровную гладь моря. Это он, Рихард, сбивал их над родной им землей. И ничто не сотрет из памяти воспоминания о собственном малодушии при виде всех зверств и бесчинств его соотечественников в России и даже здесь, в Германии, в лагерях. Ничто не способно вытащить иглы из-под его кожи, которые снова напомнили о себе, едва он сжал ладони в кулаки в наплыве эмоций.

— Пусть так, — неожиданно для них обоих вдруг согласился с доводами Адели Рихард. — Пусть она не простит, пусть прогонит прочь с ненавистью и проклятиями за все… но… я буду знать, что она жива. И этого будет довольно мне. Хотя бы этого!

— А если нет? Если ты гонишься за химерой? Если она все-таки мертва, а ты просто хватаешься за призрачную надежду, которая тебя погубит?

— Значит, так тому и быть, — проговорил Рихард, а потом положил свои большие ладони на ее плечи, обтянутые шелком воздушного платья, и посмотрел в ее широко распахнутые глаза лани. — Повторю — я безмерно благодарен тебе и твоему отцу за все, что вы сделали для меня. Так и знай. И поехать в Дрезден — это не блажь и не дурь. Я все обдумал ночью и решил. Прости, если разочаровал или причинил тебе боль.

— Почему ты не можешь просто забыть об этом? Судьба подарила тебе удивительный подарок — она сохранила тебе жизнь и привела сюда, чтобы я… чтобы папа нашел тебя и помог тебе. Ты мог бы уехать в Швейцарию. Или в Америку. У тебя достаточно средств, чтобы делать все, что пожелаешь. Ты мог бы даже купить свой собственный самолет и снова вернуться в небо гражданским пилотом! Впереди у тебя целая жизнь. Прошу тебя, не губи свое будущее ради призрака из прошлого!

Какая-то частица его прагматичного разума дрогнула при этих словах. Он действительно мог забыть обо всем и уехать за границу. Неважно куда. Снова стать прежним Рихардом фон Ренбек, который брал все самое лучшее и всегда добивался немыслимых высот.

Он словно заглянул на годы вперед и увидел себя в будущем: успешный, самодостаточный, располагающий средствами, приумноженными со временем предприятиями корпорации Брухвейера. Скорее всего, Генрих бы принял его в свое дело и нашел бы ему должность в конторе, как своему зятю. Да, именно так — зятю, ведь рано или поздно он бы сделал предложение Адели. Она была хорошо ему знакома, а перемен в жизни ему вдосталь хватило до того. У них бы появились дети, и, конечно, они бы завели собак, похожих на Вейха и Артига, которых отняла война. По выходным они бы днем играли в теннис, а по вечерам ездили бы в театр или принимали гостей на своей вилле, неважно, где бы та находилась. И Адель права — он бы вернулся в небо ради своего удовольствия, приобретя небольшой самолет ради редких полетов. И только в небе он бы понимал, что при всей этой наполненности жизни он не счастлив полностью. Потому что нельзя быть счастливым полностью, когда у самого не хватает каких-то частичек, когда сам совсем не цел…

— Мне нужно знать, Адель, — мягко произнес Рихард и заметил, как затянулись пеленой слез ее карие глаза. — Если я не поеду в Дрезден, если не проверю правоту своих догадок, я никогда не смогу жить спокойно дальше. Я буду жалеть до конца своих дней, что отказался от этой поездки, и что так и не узнал… Мне нужно знать, понимаешь? Пусть даже она ненавидит меня…

Рихард видел по ее взгляду, что она смирилась и приняла его решение, и понимал, как это было невероятно трудно для нее.

— Сколько тебе нужно времени? — спросила Адель после минутного молчания, и он сжал ее плечи ласково в знак благодарности. — Ты понимаешь, что счет идет буквально на дни? Не на этой неделе, так на следующей здесь уже будут русские.