Только по любви - Блейк Дженнифер

Наступил полдень, о чем оповестил колокол аббатства. Скоро обед. Он направился в комнату, предназначенную для него и Изабель, отчасти чтобы вымыть руки, прежде чем разделить еду и питье с ней, но также потому, что рассчитывал, что она сделает то же самое, и надеялся украсть поцелуй. Или что-то большее, если она была расположена.

Приближаясь, он насвистывал мелодию, которую играл раньше. Она засела у него в голове, сводя с ума своей игривостью и образами веселых любовных игр. Его мысли крутились вокруг использования ягод, когда он появился в прихожей, которая вела в его комнату.

В тени с дальней стороны длинной комнаты топтался какой-то мужчина, мрачно одетая фигура в черно-белом. Неизвестный поправил шляпу с широкими полями с плюмажем из лебединых перьев, наклоняя ее под изящным углом, который скрывал большую часть его лица. Прогулочным шагом он стал удаляться по направлению к другой двери, которая вела в лабиринт коридоров и старый садик в задней части дворца.

Походка была знакомой. Рэнд нахмурился в нерешительности. Не может быть. Нет, конечно, нет. Леон не может быть здесь, во дворце, когда половина солдат Генриха сбились с ног, отыскивая его след. Разве не так?

Рэнд быстрым шагом направился следом за мужчиной. Щеголь в большой шляпе ускорил шаг, достигнув дальней двери и пройдя в нее. Рэнд перешел на бег. В следующее мгновение он услышал бегущие шаги впереди него. Ворвавшись в полуприкрытую дверь, он посмотрел вправо, влево, услышал слабое позвякивание колокольчиков, уловил мелькание белого с черным и скрип ступеней служебной лестницы. Он пустился в погоню.

Кот и чертовски проворная мышь — он и его добыча — бежали по коридорам, кружили в водовороте комнат, похожих на драгоценные камни своими гобеленами и сарациновыми коврами, врывались в кладовые и чуланы. Затем заскользили по двору, мокрому от воды и старой мыльной пены, протопали по пустой прачечной и нырнули в узкую аллею. Выбежав на внутренний двор, который был превращен в скотобойню, они маневрировали между слугами с ножами, кружили вокруг чанов, в которых топились свиные головы, и осторожно перепрыгнули дальний угол, выделенный для потрошеных кур. Хлопанье крыльев оповестило о том, что Мастер празднеств обошел голубятню.

Через несколько мгновений фигура, облаченная в черное и белое, устремилась к пыльным теням конюшни, где ряды боевых коней и верховых лошадей поднимали любопытные головы над низкими створками дверей. Теперь Рэнд знал, куда ему идти. Он свернул к задним дверям длинного здания. Резко остановившись, он прижался спиной к воротам, имеющим форму подковы. Когда Леон вылетел через них, он схватил его за дублет крепкой хваткой, бросив на стену рядом с собой с тяжелым ударом плоти о камень. Затем он придавил его к земле.

Они дышали с хрипом, как кузнецы. Пот струился по их лицам, их волосы были мокрыми. Леон выглядел полумертвым с шишкой размером с ястребиное яйцо, выскочившей на линии волос, и кровью, которая сочилась из носа. Его глаза были тусклыми, и бледность его лица имела синеватый оттенок под оливковой кожей.

У Рэнда была свиная кровь на сапогах, куриные перья на рукаве и полное отсутствие жалости в душе. Нависая над беглецом, прижав колено к его вздымающейся груди, он вытащил нож из ножен и приставил острие к горлу Леона.

— Что ты замышлял рядом с комнатой моей леди? — спросил он строго и требовательно. — У тебя есть один вдох, чтобы ответить, прежде чем я вырежу тебе новые дыхательные пути.

— Ничего, я клянусь… клянусь в этом.

Рэнд усилил давление острия лезвия:

— Что ты делал там тогда?

— Леди милосердна… добра.

— В каком смысле добра? — спросил он, в его ушах стучал пульс.

— Она говорит… понимает… не ставит себя выше меня. Я думал…

Это не было похоже на условленную встречу. Рэнд слегка ослабил давление своего колена, а также острия ножа:

— Что?

— Что она может рассказать мне… рассказать мне, что вы и король сделали с моей Жюльет.

Рэнд сел на пятки. Он мог ожидать всего, но только не этого.

— Твоей Жюльет?

— Моей, — сказал задыхаясь Леон с уверенностью. — Моей, пока Генрих не вскружил ей голову драгоценностями и красивой одеждой, пока она не стала думать, что может быть его леди-любовницей или даже его королевой. Моей, все еще, даже если она согревала его постель и его холодное сердце.

На самом деле, это было оскорблением монарха делить ложе с любовницей короля.

— Тебя могут повесить за такое признание или заставят исчезнуть без следа.

— Мне всегда было все равно. Жюльет чувствовала… иначе.

— Я представляю. В отличие от сарацин, английский король не зашивает неверную любовницу в мешок и не выбрасывает ее в море с утеса, но все же может быть не добрее.

— А она никогда не боялась за себя.

— За тебя тогда?

Леон удалось сделать кивок и выдавить улыбку, которая была и болезненной, и причудливой.

— За отца ее ребенка.

Это было выше понимания, улыбающаяся двуличность женщин, подумал Рэнд. Он играл роль хозяина для мадемуазель Жюльет шесть недель или больше, сидел с ней за своим столом, разговаривал с ней долгими вечерами, пока она сидела и шила маленькую одежду. Он прошел с ней ее первые родовые муки и стоял рядом с ней, пока она не родила дочь. Ни разу за все это время она не проронила ни слова, указывающее на то, что ребенок, которого она носит, не приплод короля.

— Ты думаешь, Генрих раскрыл обман и расправился с ней?

— Я не знаю. Я не могу выяснить, не могу найти ее, и это сводит меня с ума.

Это правда. Рэнд мог представить, как бы он чувствовал себя, если бы это Изабель… Он резко осадил себя, прежде чем закончить мысль.

— На что вы с Жюльет рассчитывали, — спросил он с напряженным терпением, — на хорошее жалованье, на которое можно жить, пока вы бы продолжали любовную связь? Или ты собирался прийти и забрать ее?

— Какой шанс у меня был на то, чтобы уехать с ней? Или что вы отпустите ее без приказа Генриха?

— Она пошла так охотно, когда прибыл эскорт, как будто ждала его.

— У нас не было планов, не было денег на это, — настаивал трубадур, говоря более ровно, когда восстановил дыхание. — Она могла думать, что может ускользнуть от внимания Генриха и прийти ко мне, когда вернется в Вестминстер.

Это было отчасти возможно. Люди могли убедить себя почти в чем угодно. Только Жюльет не доехала до города.

— На представлении La Danse Macabre, — догадался Рэнд, — женщина с мертвым ребенком указывала на мадемуазель Жюльет, а не на королеву.

— Я хотел заставить Генриха задуматься, если он держит ее где-то. Что касается королевы, это не должно было доставить ей не больше беспокойства, чем проповедь любого священника об адском пламени. Я очень надеюсь, что не было плохих последствий.

— Даже если это ребенок Генриха?

— Вы считаете, я желаю ему зла?

Рэнд посмотрел ему прямо в глаза. Лишь мгновения назад он сам чувствовал, что способен на убийство на почве ревности. Он едва мог представить, как это переживать такое месяцы подряд.

— Нет?

— Я хотел преподать урок смирения, показать ему, что жизнь слаба, а смерть сильна. Мои танцующие мертвые должны были сказать всем: «Мы когда-то были такими, какие вы есть сейчас. Какие вы есть сейчас, такими и будете».

Рэнд хрюкнул, признавая это мнение, прежде чем продолжил:

— Так значит ты не брал на себя роль сурового чистильщика?

— Никогда! Механизм не должен был взорваться. Он должен был только проехать мимо высокого стола как напоминание того, что, по слухам, произошло с ребенком Жюльет. Кто-то что-то сделал с ним.

— Этот кто-то хотел, чтобы король получил более страшный урок. Кто мог это сделать? Кто имел доступ к твоей мастерской?

Леон закрыл глаза и потряс головой. Было ли это от отчаяния или нежелания размышлять, сказать было невозможно.

— Ты абсолютно уверен? Не было никого, кто приходил, пока ты работал над этим хитроумным изобретением, никого, кто задавал больше вопросов, чем обычно?