— Изяслави-и-ч, ау! Ну и чего ты стоишь, как полный болван?
— Стремянный! Ты забываешься! — возмутился Ростислав.
Некрас вытянулся в струнку и гаркнул:
— Виноват, исправлюсь! Как худой болван.
Ну и что с ним, таким, делать? Окоротишь — обидится, неделю будет ходить надувшись, словно дитё, лишенное законного пряника. Ростислав только махнул на него рукой и, повернувшись к воеводе, поклонился в пояс:
— Батюшка Ратибор Нежданович, дозволь сватов засылать!
* * *
Так исполнилась мечта Некраса Кузнецова. На следующий день заранее предупрежденная Богдана затворилась в дальней горнице, чтобы, как требует обычай, не слышать, о чем будут говорить сваты. В сени резвым колобком вкатился Некрас, в высокой куньей шапке и крытой алым сукном и шитой золотом шубе, ради такого случая вытребованной из казны. Из мохнатого воротника торчала рыжая борода, довершая цветосочетание, нестерпимое глазу, точно лесной пожар. Не успела сваха Милана, как должно, положить к печке рукавицы, а ослепительный сват уже затараторил:
— Шли мы по тропинке, видали лису с серебряной спинкой, лиса бежала-бежала, во двор забежала, во дворе собаки, не дошло бы до драки… — и так далее, пока не дошел до главного. — … А звать того молодца Ростислав, сын Изяслава, из рода он Беровых, а званием князь Белозерский.
Батюшке-то невесты все было заранее известно, а вот его старуху-ключницу, при том присутствующую, никто предупредить не удосужился. И добрая старушка, услышав такое известие, воскликнула: «Батюшки-светы!», — схватилась за сердце и начала было падать в обморок, но передумала, закричала что было мочи: «Мы согласны!» — и со всех ног помчалась звать невесту, охая и причитая по дороге. Та вышла, расправляя на ходу складки червлено-желтой поневы. На полу уже был разложен кольцом узорчатый пояс, символизирующий вечное возрождение жизни. Не отнекиваясь попусту, Богдана заявила: «Хочу — вскочу», — и переступила круг. Скакать, конечно, было бы уже тяжеловато.
Свадьбу отпраздновали пышно, как и подобает. Невеста, несмотря на выпирающий животик, была прелестна, как утренняя заря, и алое платье с жемчугами, в котором она вышла к пиршественному столу, оказалось ей очень к лицу. Жених в светло-голубом охабне, шитом серебром, тоже выглядел неплохо. Единственное, о чем можно было пожалеть — что пела на этом празднике не Богдана.
На стенах расцвели яркие факелы, девушки-подружки завели песню вечернюю, а веселее всех заливалась звонким жаворонком Забавушка:
Не алая ленточка к стенке льнет,
Славушка Данушку к сердцу жмет:
— Скажикося, Данушка, кто мил во дому?
— Мил мне милешенек батюшка в дому.
— Это-то, Данушка, неправда твоя,
Это, Ратиборна, не истинная!
Скажикося, Данушка, кто мил во дому?
— Мила мне милешенька матушка в дому.
— Это-то, Данушка, неправда твоя,
Это, Ратиборна, не истинная!
Не алая ленточка к стенке льнет,
Славушка Данушку к сердцу жмет:
— Скажикося, Данушка, кто мил во дому?
— Мил мне милешенек Славушка в дому!
— Это-то, Данушка, правда твоя,
Это-то, Данушка, истинная! [140]
С этой песней молодых подвели к дверям изложницы. Здесь случилась короткая заминка, и, под хихиканье подружек, Ростислав без особого труда подхватил на руки молодую жену и перенес через порог.
Захлопнулись с грохотом двери, подружки спели прощальное:
Молодым да сладко спати,
Молодым да доброй ноченьки-и-и…
Послышался и стих легкий топоток.
Ростислав бережно опустил Богдану на постель, и сам присел рядом. Та подняла на мужа сияющие глаза.
— Ростиславе… — вымолвила она второй раз в жизни.
Ростислав отчего-то смутился, погладил жену по руке, не решаясь заговорить.
— Данюша… то есть Богдана… ладушка моя! Если что неладно вышло… Я тебя люблю. Больше жизни люблю, радость моя, свет мой светлый!
— И я тебя люблю больше жизни, — прошептала Данюша, притягивая к себе рыжую голову…
Долго еще они говорили, шептали друг дружке ласковые слова, прежде чем Даня уснула, подложив под щеку ладошку, а второй и во сне удерживая руку мужа. А Ростислав так и остался сидеть на краешке ложа, с бесконечной нежностью вглядываясь в любимое лицо. Красота его ничуть не поблекла от беременности, напротив, Даня хороша теперь казалась за двоих, и на лице ее сквозь сон проступала легкая тень улыбки, умиротворенной улыбки счастливой женщины.
Какая же удивительная сегодня ночь, думал Ростислав. Вот уходит день, полный суеты, нужных-ненужных дел, когда что-то устраивали и обеспечивали, пытались выправить ускользающее время. А завтра все станет, как и подобает быть, и будет просто семья, семья, ожидающая первенца. А где же грань? В какой миг свершится это превращение? Верно, идет оно вот в этот час, может быть, уже свершилось? Или незаметно совершится на следующем вздохе? Ростиславу не хотелось спать, хотелось пережить и удержать в памяти каждое мгновенье этой волшебной ночи. Осторожно высвободившись, он подошел к окну. Огромный, светло-светлый месяц сиял на небе, казалось, протяни руку — и ляжет в ладонь. Ниже спал в синей ночи их город. А между месяцем и городом, на гульбище, происходило нечто, князя весьма заинтересовавшее. Набросив шубу, он поспешно вышел.
Хотя ночь была светлая, Ростислав разглядел только очертания двух фигур, мужской и женской. Неслышно ступая по крытому переходу, он приблизился, и стало можно расслышать всхлипы, нежный шепот и звуки поцелуев.
— Миленький, что же делать нам, — говорила сквозь слезы девушка. — Батюшка не отдаст меня за простолюдина…
— Полно, Забавушка, солнышко, не плачь, — утешал ее другой голос, который нельзя было не узнать. — Все сладится. Ты ж меня даже обижаешь. Уж я-то да чего-нибудь не придумаю!
— Считай, уже придумал, — с бестактностью счастливого человека заявил, подходя к ним, князь.
Забава ахнула, и — в темноте не видно было — вся зарделась. Некрас скептически хмыкнул.
— Томило Твердиславич погиб при Медвежьем, — продолжал Ростислав. — Ты займешь его место в думе.
— Но, княже… — ошеломленно пробормотал стремянный, от неожиданности растеряв все свое краснобайство, — это ж ведь… боярская должность.
— Ба! Будешь и боярином. Разве ты не старший в своем роду?
— Только весь род из меня одного и состоит.
— Уж о прибавлении рода ты сам позаботишься, а? — лукаво подмигнул князь.
Он уже было повернулся, чтобы уйти и оставить влюбленных обсуждать радостную новость, но вдруг ему отчего-то вспомнился давний сон и то, как Некрас настойчиво уговаривал его «присмотреться к Морозовым», и Ростислав решительно отвел верного слугу в сторону.
— Слушай, а мне казалось, что Забаву ты того… мне предназначал?
— Забаву? Тебе? — вытаращил от изумления глаза Некрас. — Не-ет, тебе — Вадима.
Эпилог
Все будет хорошо!
Песня такая.
В общем-то, так оно и вышло, насколько «все хорошо» может быть в жизни, как известно, не песни совсем не похожей.
По смерти Глеба Железной Десницы и Остромира Грозного к власти и в Ростове, и Новгороде пришли умеренные правители, способные оценить выгоду союза трех северных держав. Союз этот просуществовал более двадцати лет, и способствовал усилению славянского влияния в этом регионе, что принесло немалую политическую выгоду всем его участникам.
