Карта любви - Арсеньева Елена

Юлия ответила так откровенно, как могла:

— Теперь да. Я бежала оттуда вскоре после мятежа, однако в пути заболела и месяц провела у каких-то добрых людей. Узнав, что наши войска уже на подступах к Варшаве, я решила, что лучше будет вернуться: ведь именно в армии самые близкие мне люди, мой отец и…

Она хотела сказать: «и мама», но потом спохватилась, что это прозвучит глупо: вряд ли отец позволил Ангелине испытывать тяготы бивачной жизни. Можно даже не сомневаться в ее безопасности, но она скорее всего в России.

— И?.. — повторил вопросительно доктор Корольков, не оставивший без внимания замешательство Юлии.

— И мой… жених. Вернее, муж.

Она готова была язык себе откусить, но, единожды солгавши, приходилось продолжать. Жених у «мадам»? Нет, конечно, муж. Впрочем, «мадам» могла быть вдовой и собираться вторично выйти замуж… Но это такие дебри вранья, из которых не выбраться, если доктор не прекратит задавать вопросы — самые, кстати сказать, обыденные. Не его вина, что Юлия сама себя поставила в безвыходное положение!

Между тем юное лицо Королькова выразило невольное огорчение, которое тут же и ушло. Его физиономия была очень приятной, веселой, подвижной, и, не чувствуй себя Юлия так неуверенно и глупо, она глядела бы на этого молодого доктора с удовольствием — столь непосредственным и добродушным он оказался. У него была забавная привычка непрестанно разминать и поглаживать суставы пальцев, как это делают музыканты перед концертом. Пальцы его и впрямь были из тех, кои называют музыкальными: длинные, сильные, чуткие. Наверное, он хороший хирург, подумала Юлия. И вообще приятный, хороший человек! Смутившись под ее пристальным взглядом, Корольков нервно хрустнул пальцами.

— Сударыня, — заговорил он, переходя на русскую речь. — Извольте открыть ваши намерения, дабы я мог оказать вам всю возможную помощь.

Юлия невольно улыбнулась этой по-старинному витиеватой речи.

— Нельзя открыть то, чего нет, — солгала она, изо всех сил стараясь глядеть в карие, приветливые глаза Королькова с самым беспомощным и в то же время лукавым выражением, которое, как она знала по прежнему опыту, без промаха бьет в сердце мужчины, принуждая его служить даме подобно рыцарю. — Я нахожусь в полной растерянности. Случайная спутница моя, полька, из-за оплошности которой при переправе я едва не погибла, скрылась, то ли опасаясь моего гнева, то ли не желая встречи с русскими.

Тут Юлия заметила, что Корольков весьма внимательно вслушивается в ее речь — даже не в смысл слов, а в то, как она их произносит, явно пытаясь уловить польский акцент, — и огорчилась, поняв, что этот самый доктор вовсе не так уж прост, как хочет казаться. Впрочем, и она тоже хороша пташка, так что оба квиты!

— Теперь я, конечно, хотела бы продолжить путь до Варшавы, которая, не сомневаюсь, со дня на день будет взята…

— Боюсь, еще не так скоро, — перебил Корольков. — Бои идут тяжелые, мой персонал сбился с ног, так что я совершенно не представляю, когда и как найду свободных людей вам для сопровождения. Да еще эта холера…

— Холера?! — переспросила с ужасом Юлия.

— Простите, не хотел пугать вас, мадам. В армии отмечено несколько случаев. Эпидемии пока не предвидится, но, знаете, вода дурная и пища… И сразу не распознать, у кого просто колика, а у кого уже смертельная болезнь. Зараза может распространиться, и хуже худшего, если это начнется в лазарете, где люди и без того ослаблены.

— У вас холерные лежат в отдельном помещении? — спросила Юлия. — За ними отдельный персонал ходит?

Искра удивления мелькнула в глазах доктора, и он вновь захрустел пальцами.

— Просто другая палата. А что до отдельного поста, так у меня просто нет столько народу. И без того на положении санитаров у меня господа выздоравливающие.

Юлия вспомнила услышанный разговор. Так, теперь понятно: здесь и впрямь раненые ухаживают друг за другом. И ходят, конечно, туда-сюда беспрепятственно…

— Ну а халаты, по крайности, они меняют? — спросила нетерпеливо.

— Халаты? — хлопнул глазами доктор.

— Ну да! Халаты должны менять санитары, когда идут из холерной палаты в обычную! А повязывают лица? Лица закрывают такими повязками? — Юлия изобразила в воздухе что-то вроде собачьего намордника. — И еще, говорят, надо курить уксусом в палатах.

— Уксус — это замечательно, — сказал доктор Корольков серьезно. — И пол у нас засыпают негашеной известью в коридорчике, который отделяет холерную палату от прочего коридора, и вода хлорная стоит наготове для мытья рук, и халаты есть сменные, продезинфицированные, и даже бахилы матерчатые надеваем на сапоги…

Теперь настал черед Юлии хлопать глазами.

— А воду питьевую кипятите? Сырой воды нельзя… — заикнулась она.

— И воду кипятим, — покивал успокаивающе молодой доктор. — И перец в водку добавляем, и даем больным масло мятное. И… о, Господи, где ж она? — Он сунул руку в казавшийся бездонным карман своего серого, застиранного халата, выдернув матерчатую повязку, и с проворством фокусника нацепил ее на лицо: — Оп-ля! Вот и мы! — голос его звучал теперь глуше, однако лукавый смешок Юлия тотчас различила.

Да он над ней все время посмеивался! Конечно, глупость какая — объяснять доктору, как лечить больных! С чего это ее так разобрало, непонятно?

Беспомощно оглянулась, пытаясь скрыть растерянность, и подхватила с полу комок корпии:

— Знаете, это не корпия. Не настоящая корпия. Она слишком жесткая, грубая, плохо мнется.

— Разумеется, — кивнул доктор. — Щипали грубые, негнущиеся мужские пальцы из этого вон рядна, — он пренебрежительно кивнул на грубые тряпки. — Женских-то нежных пальчиков, кои к этому делу весьма способны, где взять?

— Как где? В деревне разве нет женщин? — удивилась Юлия.

— Есть-то есть, но… Они не согласятся помогать. Да и недосуг мне по домам ходить, проще одного-двух свободных санитаров посадить щипать.

— Рвать, — ехидно уточнила Юлия, и когда доктор обескураженно кивнул, почувствовала себя отомщенной за тот его смешок.

— Вижу, вы не чужды медицине, мадам Белыш.

— Юлия Никитична, — торопливо проговорила она, желая любым способом поскорее освободиться от сего опрометчивого псевдонима, и доктор с удовольствием улыбнулся, осторожно пожимая протянутую руку:

— Виктор Петрович.

— Моя матушка, — пояснила Юлия, доверчиво глядя на Королькова и почему-то чувствуя себя с ним совсем накоротке, — в 12-м году работала в тыловом госпитале, да и после, в Варшаве, не оставляла своим попечением лазареты и часто брала меня с собой. Я и корпию щипать умею, и перевязывать…

— И в обморок при виде крови не падаете?

— Не падаю! — храбро соврала Юлия, внутренне поежившись. — Я не из брезгливых, особенно когда дело идет о жизни и смерти!

— Ого! — пробормотал доктор с уважением, а потом обратил к ней глаза, исполненные робкой надежды: — Юлия Никитична, не сочтите за дерзость… Но пока я смогу отыскать вам сопровождение… Может быть, вы не откажете в любезности. Окажете услугу раненым за Отечество…

Он так мучительно подбирал слова, что Юлия сочла нужным прийти на помощь:

— Вы хотите, чтобы я помогала в госпитале?

Виктор Петрович энергично закивал, по-детски испуганно глядя на Юлию, словно смертельно боялся ее отказа:

— Вы так деловито обо всем говорили… Вы, чувствуется, много знаете, да и лишние руки нам просто до зарезу нужны…

— Да, я согласна, — просто сказала Юлия. — Мой долг… ну, вы понимаете.

— Тогда я сразу пришлю вам халат — переодеться — и все покажу, да?! — радостно воскликнул Корольков и пулей вылетел за дверь.

Оба чувствовали себя вполне в выигрыше.

Корольков был счастлив оттого, что весьма умело заманил себе в помощницы эту молодую даму, знания и опыт которой будут в лазарете весьма полезны (он и себе стыдился признаться в том, что больше всего на свете хотел бы снова и снова глядеть в это пленительное лицо, пусть и без всякой надежды на большее).

Юлия тоже была довольна. Доктор сам влез в расставленные ею сети, да еще и вообразил себя удачливым охотником. Теперь она убьет двух зайцев, если уж продолжать следовать этому лексикону: поможет симпатичному доктору и проследит за Зигмунтом, постарается сорвать все его происки (она и себе стыдилась признаться, что больше всего на свете хотела бы просто снова его увидеть).