Зима была холодной (СИ) - Милоградская Галина

Свадьба Киллиана, смерть его семьи, армия, война — за всем этим прошлое померкло и выцвело, но, как оказалось, не забыло про братьев. И вот теперь надо было решать: пытаться дать отпор, или бежать. Чем-чем, а безумием МакРайаны никогда не страдали, поэтому, пока на договоре о капитуляции ещё не просохли чернила, они уже собирались, едва дождавшись, чтобы рапорты об увольнении были подписаны.

Огайо, Индиана, Иллинойс, Миссури — штаты и территории оставались за спиной, прокладывая между братьями и бандой сотни миль. И вот теперь они плелись по Канзасу, проклиная жару и мух и надеясь найти приличное место для стоянки. Колум развернул было коня к деревьям, когда заметил что-то впереди. Пока слабо различимое, но смутно похожее на караван.

— Объедем, — решил Киллиан, и Колум кивнул, пришпоривая коня. Но чем дольше они ехали, тем подозрительнее становился далёкий караван. Солнце ещё было достаточно высоко, но ни один фургон не двигался, а в небе уже начинали кружить стервятники и вороны. Переглянувшись, братья пустили коней в галоп, поднимая клубы пыли. Когда до каравана оставалось не больше двадцати ярдов, поднялся ветер, ударяя в ноздри удушливым сладким запахом гнили. При ближайшем рассмотрении многие фургоны оказались буквально утыканы стрелами — они пытались встать в круг, но не успели. Тела защитников — шестерых мужчин — нашлись здесь же, под колёсами и на земле. Внутри оказалось трое пожилых женщин и пятеро детей — остальных, видно, увезли нападавшие. Киллиан сжал губы, осматривая побоище, а Колум медленно обходил фургоны, надеясь найти что-то полезное, что может пригодиться в пути: щепетильность в дороге — дело лишнее и ненужное.

— Давай сложим их в один фургон и подожжём, — предложил Киллиан, и Колум, как раз закончивший вытряхивать один из сундуков, бросил быстрый взгляд исподлобья и быстро кивнул:

— Подожди, сейчас закончу, вдвоём быстро управимся.

Киллиан кивнул, но всё же склонился над ребёнком, осторожно поднимая его на руки и относя к ближайшему фургону. Колум проводил его взглядом и покачал головой, но прерываться не стал. Оставалось осмотреть ещё два, и во втором обнаружился вполне себе живой священник, сидевший у стенки. Точнее, живым ему оставалось быть совсем недолго: в спине торчало две стрелы, прошившие насквозь обшивку фургона и вышедшие наружу кровавыми цветами. Он ещё слабо дышал, с тихим посвистом, но с каждым вдохом всё тише и глуше.

— Святой отец? — тихо позвал Колум, и тот дрогнул, поднимая на него глаза. Священник оказался молодым ещё человеком едва ли за тридцать. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но получилось лишь прохрипеть:

— Пить.

Колум рванул фляжку с пояса, протягивая и поддерживая за подбородок, пока священник не кивнул, закашлявшись.

— Кто-нибудь… выжил? — прошептал он с надеждой. Колум отрицательно покачал головой, не в силах солгать умирающему. Горестно вздохнув, священник кивнул, словно соглашаясь с тем, что знал и так, и прошептал: — Возьмите… письмо… люди ждут…

— Какое письмо? — нахмурился Колум, но священник уже уронил голову на грудь, испустив последний вздох. — Эй, преподобный, какое письмо?

Колум огляделся: фургон явно принадлежал умершему. В одном большом сундуке оказались несколько повседневных и одна парадная сутаны, Библия и всё необходимое для совершения обрядов. Руки сами скользнули к распятию, бережно его огладив — всё детство прошло у Колума и Киллиана в церкви. В будние дни они выкраивали час-два, забегая к отцу Ангусу, который учил их читать и писать. А если погода была промозглой, можно было погреться у камина, наблюдая, как он готовится к утренним причастиям, или собирается в дорогу, чтобы отпеть усопшего или же отпустить грехи умирающему.

В другом сундуке, гораздо меньше первого, оказалось несколько книг, фотографическая карточка женщины с грустными красивыми глазами и письма, вероятно, от неё же. Но одно лежало сверху, и адрес на конверте стоял иной: Колорадо-Спрингс, Колорадо. Колум и сам потом не мог объяснить, что заставило его открыть конверт, в котором говорилось о том, что жители Колорадо-Спрингс с радостью готовы принять отца Малколма в своём городе, если его не беспокоит тот факт, что часть жителей является протестантами. Ниже говорилось о новой церкви, что ждёт своего священника, и о доме.

— Ты где там? — недовольно крикнул Киллиан. Колум поспешно убрал письмо в конверт, спрятал его за пазуху и поспешил на улицу. Солнце уже окрасило землю в красно-оранжевый, а дети и женщины исчезли. Колум виновато вздохнул и принялся помогать таскать мужчин, складывая их друг на друга.

— Там ещё священник, — прохрипел Колум, когда они бросили в фургон последнее тело. Киллиан вздохнул и кивнул.

Огонь вспыхнул быстро: облитый керосином фургон запылал, разгоняя сгущавшиеся сумерки. Братья сидели на облучке одной из повозок и задумчиво курили.

— А знаешь, тот священник ехал в один захолустный городок, — протянул Колум, затягиваясь. — С письмом от жителей, с вещами, с книгами…

— Звучит так, будто ты что-то задумал, — устало фыркнул Киллиан, повернувшись к нему. Огонь плясал в его зрачках, наделяя потусторонним светом. — Надо бы ужин разогреть, но рядом с этим пожарищем кусок в горло не полезет. И вонь…

— Прогорит — уедем, — сказал Колум. — А пока соберём всё, что жаль оставить, в фургон священника.

— Дался тебе этот преподобный. — Киллиан покосился на брата. Тот уже полез в карман и достал письмо, молча протянул и, пока Киллиан читал, Колум курил и ждал его реакции.

— И что ты предлагаешь? К чему это? — всё ещё не понимая, Киллиан вернул письмо.

— Там ждут священника. Кто станет искать священника да ещё и в таком захолустье?

— И кому из нас ты предлагаешь им стать? — скептично прищурился Киллиан.

— О тебе речи не идёт, не волнуйся, — хмыкнул Колум, поняв, что особо спорить брат не собирается. — Возьмём его фургон, начнём новую жизнь.

— И тебя не беспокоит, что придётся выслушивать чужие исповеди, женить и отпевать?

— Когда-то пора начинать новую жизнь. Так почему бы не начать её с того, чтобы приносить пользу людям?

— Просто всё у тебя, — усмехнулся Киллиан. — Пусть мне плевать на церковь, но людям-то не плевать. А если они узнают, что тогда? Узнают, что доверяли свои тайны не тому человеку? Что не женаты перед лицом Бога?

— Церковные книги может заполнять не только священник, — пожал плечами Колум. — А это — главное при заключении брака. Что касается исповедей и чужих секретов… Я не собираюсь ими пользоваться, если ты об этом.

— Ты уже всё решил, — вздохнул Киллиан. — И отговаривать нет смысла. Но я всё-таки прошу запомнить, что я против этой затеи.

Спустя час, оставляя за спиной прогорающий костёр, по дороге уже ехал фургон, и верховые лошади возмущённо фыркали, недовольные тем, что их запрягли в оглобли. Отец МакРайан и его брат отправлялись навстречу новой жизни.

Солнце давно село, и бутылка на столе отразила лунный луч, заглянувший в окно. Но перед глазами Колума всё ещё пылал фургон, ветер доносил запах горелого мяса, а карман жгло письмо. Тогда решение казалось единственно верным, возможно, оно спасло им жизнь. Но Колум не переставал ждать, что прошлое вновь вернётся и грубо заявит о себе. Что будет с ними тогда? На дорогах участились грабежи, после разгрома в Нью-Йорке остатки банд рассеялись по стране, сколотили новые и теперь время от времени на телеграфе, в салунах и офисах шерифов мелькали знакомые лица с яркой надписью «Разыскивается». Оставалось надеяться, что маршалы переловят их раньше, чем они нападут на след братьев МакРайан.

Два года это было единственной заботой Колума — Киллиан, кажется, если и не забыл, то ожидал их появления с обречённой усталостью. Хотя смог бы он сказать теперь, что ему всё равно, убьют его бывшие подручные папаши Билла или нет? Миссис Коули изменила не только свою судьбу, приехав в Колорадо-Спрингс, и раздражение Киллиана, его попытки откреститься от чувств к ней были ясны и понятны. До того момента, пока сам Колум не попал в пленительные сети зелёных глаз. Любовь делает слабым — он говорил это всегда, но теперь понимал, что силы это чувство даёт не меньше. Потому что желание защитить её от всех бед было необъятным. Колум вздохнул. Приподнял бутылку, покачал на свету и тяжело встал, опираясь на стол.