Анчутка (СИ) - Малых Алексей

Визг дочери заставил Неждану очнуться от упоительного экстаза своей остервенелости. Когда та достигла покоев дочери, отроковица была в невменяемом состоянии, она не осознавала происходящего, и металась с выпученными от ужаса глазами. Лишь после нескольких звонких оплеух та пришла в себя и обмякнув осела на пол.

— Матушка, — верещала та. — Ой, страшно… Ой, как страшно, — занялась вновь.

Неждана, дабы привести дочь в трезвление, труханула её пару раз, что у той маленькая голова закидывалась то взад, то вперёд, а распущенные волосы трепались следом.

— Слушай внимательно и запомни раз и навсегда — тебя теперь зовут Любавой, — её слова были тихими, но настоятельно твёрдыми. — Твоя сестра погибла. Её убили, слышишь?

— Матушка, да как же?.. — заскулила отроковица.

— Только так мы сможем с тобой спастись, а иначе, — кивнула в сторону окна, сквозь закрытые ставни которого врывались истошные крики, — и мы сдохнем! Запомни, ты отныне Любава Позвиздовна.

Спускаясь вниз, Неждана, на которой, с боку уцепившись под локоть, повисла её дочь, осторожно ступала по лестнице. Она прислушивалась к шуму со двора и замерла, когда в терему затарабанили торопливые шаги. Сенные, которые прятались по полатям и сундукам, завизжали, будучи обнаруженными, но тут же были прерваны острыми кромками. Убийцы неумолимо продвигались наверх, сопровождая весь свой путь смертоносным пением своих клинков. Их было не больше десятка.

Ощутив запах крови перед собой, боярская жена вкопалась на месте. Она не могла пошевелиться, увидев этих мужей, с чьих мечей капелью срывалась вниз только что оторванная жизнь. Те тоже остановились.

— У меня есть то, что вы ищите! — приосанилась, задрав подбородок.

Их вожак, самый матёрый, с кривым носом, верно сломанным когда-то давно, в руке меч перехватил, кровь с лезвия отряхнул и к Неждане двинулся. А с той стала облетать её самоуверенность, которой та была сначала прещедро покрыта, как жухлая листва с осиновой ветви после ненастного ветра.

— Только мне известно где грамота, что вы ищите! — остановила того. — Я скажу где она только воеводе, — медлят крамольники. — Ведь это он вас сюда послал?

Послышался шорох, и двое головорезов бросились вниз. Звуки борьбы, верещащая мольба и короткий крик не заняли времени больше, чем взмах ресниц воина, пытливо смотрящего снизу вверх на боярыню, но с превосходством зверя над жертвой.

— Можете всё взять, что вам по нраву будет, — её голос сорвался.

А тот словно не слышит предлагаемый откуп. Единой рукой беспрепятственно ларчик у той приняв, своим подельникам отдал. А та глазами с одного на другого перебегает, не знает от чего те медлят? Дочь свою трепещущую и подвывающую приобняла, сама трясётся.

— Военегу передайте, что у него должок за обоз княжеский есть, — те слушают её со вниманием, Неждана и поднахрапилась. — Он кое-что мне на хранение передал — вернуть хочу вместе с грамотой.

Молчат мужи бранные, от матери с её дочерью глаз не отводят — исподлобья тех мерят своими тяжёлыми взглядами. Вожак ватаги сей на Неждану подался. От мужской руки, что клешня, протянутой к ней, боярыня с дочерью на порожек приподнялась. И бугай на шаг к ней близится. Она ещё шаг намеревается сделать, а тот широким её нагнал да одним рывком рукав с плеча сорвал. Отроковица за мать ещё крепче схватилась, пискнув жалобно. А Неждана губы алые прикусила — ошиблась верно Евгения — не Военеговы то воины, обычные ватажники.

— Так правдоподобнее будет, — бугай с лёгким поклоном назад отступил, пропуская вперёд свою будущую хозяйку. — Некрас и Блуд, — гаркнул тот двум верзилам. — Сопроводите Неждану Златовну. Там уже не безопасно, — пояснил боярыне свой указ и добавил гудя, с той взора не отнимая. — Меня Гостомыслом звать.

Крики людей совершенно ту не смущали, только дочь её страховалась, а Неждана лишь брезгливо морщилась, когда ступала по окровавленному двору, потом с дочерью своей, уже Любавой Позвиздовной, в погребе схоронилась. Отроковица вскоре уснула, мать её опоила — преспокойно спит под овчинами и не слышит всей резни, что во дворе происходит.

***Но вместо изречения своих злосчастий, прильнув к мощной груди, Зима другое сказала:

— Видела я тебя, когда среди тел меня искал. Меня монах-лечец раньше нашёл и на телегу уже положил. Он целованием креста заручился не открывать кому, что я жива осталась. Он и выходил меня. Я при храме у него осталась, а потом в леса ушла, возле Чернигове жила. Когда Святослава повстречала, он на охоте ногу повредил, я ему помогла. В разговоре понял, что не из простых я. Ну, а дальше я у него на службе была соглядатаем.

— Натерпелась ты, моя люба, — пуще прижал к себе трепетный стан, местами подёрнутый уродливыми ожогами. — Я тебя теперь не отпущу. Я теперь твёрд стал, что камень — не разбить. Вот увидишь.

А на утро, когда размежил наместник свои очи булатные, не обретя своей голубы подле себя, лютовал страшно. Весь двор вдоль и поперёк сам обыскал, весь детинец, все слободы. Нет её нигде, его дрожайшей Евгеши — вновь оставила его одного.

А та взглядом тоскливым окинула на прощание град, который уже был еле различим издали. Лучше так будет всем. Понимала Зима, что Олег братом дорожит, и не хотела она, обличив его родича в предательстве, сердце своего любимого болью до нужной поры наполнить. Да и Неждана укрепила власть свою в Курске, что воскрешение Евгении бедой обратиться может. Рано ещё…

Заслышав нарастающий гул близившихся верховых, скрылась за деревьями, проникая всё глубже в беспросветные дебри, пряча там свою тень захваченную острым глазом Ольговича. Не осадил Мирослав буйного коня, а пустил его дальше уводя отряд свой в другую сторону, давая травнице преспокойно уйти по одной лишь ему ведомой причине.

— Отец, нет её нигде! — поравнялся с наместником, который глубоко дыша, рыскал глазами по горизонтам, выискивая чёрное пятно, да хоть точку, но желая поймать своё уходящее счастье.

Знал ли Олег, что та, наполненная счастьем, ночная встреча, которой он упивался, растомившись от сладостной неги, погружаясь без остатка, отдавшись полностью этому пленительному чувству, которое словно тёплая топь затягивала его, маня липкостью любострастия, и, захлёбываясь от восторга, глотал его не ощущая пресыщения, будет последней?

Если бы знал…

20. Уроки горейского

После тысячи невзгод жизнь снова становится сладкой.

Проснувшись рано утром, Сорока желала одного— плошку горячей наваристой юшки и самое главное, чтоб на дне лежала отварная, с большими, пусть даже, испуганно приоткрытыми глазами голова, на ощипанной маковке которой будет красоваться резной гребень. Сорока даже ощутила тепло́ту в своём чреве, представляя с каким удовольствием будет поглощать эту голову — выест без остатка всё её сладковато студенистое содержимое, предварительно раздробив зубами хрупкую черепушку этого крикуна, который горлопанит не щадя ни себя, ни своих, оставшихся после жестокой бойни, квохточек, ни дворовых, которые с самого рассвета носились по двору на подхвате у дружинников, а те в свою очередь пытаясь перекричать утреннего певца, громко переговаривались о чём-то.

— И что им опять не ймётся?.. — ворчали сенные, выглядывая вниз с полатей.

— Зима опять что-то натворила. Вон, сам Олег Любомирович в разъезд собирается.

— Да, поди украла у него что-либо — от оборванки разве можно ждать чего доброго!

— А ну, стухли все! — Сорока рявкнула, да не показывая, что Зиму выгораживает, добавила, — спать не даёте.

Но прерванный сон назад не шёл — хотя петух наконец умолк, зато комарьё занялось. Сорока зажала уши и попыталась спрятаться под тонким покрывалом от пискунов, которые привольно влетали в окно, кем-то нерадиво оставленным отверстым на ночь, дабы полакомиться сладкой кровью сенных девок.

Будто вспомнив что, Сорока нос из под покрывала высунула, ведёт им из стороны в сторону. Глаза растопырила, губки злобно поджала, найдя на привычном месте душное яблоко (антоновка) — ароматное, да такое огромное, что с одного раза и не осилить.