Когда он был порочным - Куин Джулия

Но именно потому, что она не была невинной девицей — да и кто бы ожидал такого от вдовы? — она смогла ответить на это:

— Я знаю. Но это не имеет значения — если я не забеременею, разумеется.

В ответ Майкл прошипел одно слово. Ей никогда бы и в голову не пришло, что он может произнести такое слово в ее присутствии.

— Мне нужно время, — сказала она и обхватила себя за плечи.

— Зачем?

— Не знаю. Чтобы подумать. Разобраться во всем. Не знаю.

— Ну о чем тут еще думать? — рявкнул он.

— Во-первых, о том, хороший ли выйдет из тебя муж, — огрызнулась она. Его наскоки и уколы рассердили ее наконец.

Он даже отступил на шаг.

— Как это прикажешь понимать?

— Для начала — твое поведение в прошлом, — сказала она, сузив глаза. — Нельзя сказать, что ты был образцом христианской добродетели.

— Интересно слышать это от женщины, которая несколько часов назад приказывала мне снять подштанники, — съязвил он.

— Перестань говорить гадости, — сказала она негромко.

— Перестань злить меня.

Голова у нее заныла, и она прижала пальцы к вискам.

— Бога ради, Майкл, неужели нельзя дать мне подумать? Неужели нельзя дать мне немного времени на размышления?

Но истина заключалась в том, что ей было страшно думать. Потому что если подумать, то что же получается? Получается, что она распутница, шлюшка. Что она была захвачена примитивной страстью к этому мужчине и испытала с ним ни с чем не сравнимые восторги совершенно неприличного свойства, каких не знала со своим мужем, которого любила всем сердцем.

Она испытывала наслаждение с Джоном, но ничего подобного у нее с мужем не было.

Она даже не подозревала, что такое возможно.

И однако, она обрела это с Майклом.

Который был ее другом, кстати. Доверенным лицом.

Ее любовником.

О Боже, так что это такое?

— Прошу тебя, — прошептала она, — мне необходимо побыть одной.

Майкл не сводил с нее глаз, смотрел долго-долго, так долго, что ей стало не по себе от этого пристального взгляда, но наконец он, тихо выругавшись, вышел из комнаты.

Она повалилась на софу и уронила голову на руки. Но не заплакала. Не пролила ни единой слезинки. И сама не понимала почему.

Никогда он не поймет женщин.

Злобно бранясь, Майкл стянул с себя сапоги и швырнул зловредную обувь в дверцу шкафа.

— Милорд? — раздался неуверенный голос его камердинера, высунувшегося из гардеробной.

— Не сейчас, Риверс! — рявкнул Майкл.

— Хорошо, милорд, — быстро сказал камердинер и поспешил взять хозяйские сапоги. — Я только заберу сапоги. Их надо бы почистить.

Майкл опять разразился бранью.

— Или, может, сжечь, — предположил Риверс. Майкл только посмотрел на него и заворчал, как пес. Риверс ретировался, но по глупости забыл закрыть за собой дверь.

Майкл пинком захлопнул дверь и очень огорчился, что она не слетела с петель.

Даже в маленьких удовольствиях жизнь теперь отказывает ему!

Он беспокойно заходил по винно-красному ковру, время от времени останавливаясь у окна.

Что до того, чтобы понять женщин, — да Бог с ними! Он никогда и не стремился освоить это искусство. Но он всегда полагал, что понимает Франческу. И был совершенно уверен, что она обязательно выйдет за мужчину, с которым была дважды.

Один раз могло и не сработать. Один раз она могла посчитать ошибкой. Но два раза…

Она никогда бы не отдалась дважды мужчине, если бы не ценила этого мужчину достаточно высоко…

Нет, подумал он с кривой ухмылкой. Тут он просчитался.

Очевидно, она согласна была использовать его лишь как инструмент для достижения собственного удовольствия — да что там! И использовала. Она проявляла инициативу, брала что хотела и уступала главенствующую роль ему, только когда жар их взаимной страсти достигал совсем уж адского накала.

Она использовала его.

Он и не думал, что она на такое способна.

Интересно, она была такая и с Джоном? И с ним тоже она принималась командовать? И с ним тоже…

Он замер, словно врос в ковер.

Джон.

Он совсем забыл про Джона.

Как же такое возможно?

Долгие годы всякий раз, когда он видел Франческу, всякий раз, когда вдыхал ее опьяняющий аромат, Джон незримо был рядом — сначала как фантом его совести, а потом — его памяти.

Но с того самого момента, как он вошел вчера в Розовую гостиную и, слыша ее легкие шаги за своей спиной, прошептал «Выходи за меня замуж», он совершенно забыл о Джоне.

Не то чтобы воспоминание о Джоне изгладилось из его памяти. Нет, Джон был слишком близок, слишком дорог ему, им обоим. Но в какой-то момент, когда он был на пути в Шотландию, Майкл наконец позволил себе думать о браке. «Я могу жениться на ней. Я могу попросить ее. Я действительно могу это сделать».

И как только он сам себе дал разрешение на этот брак, ему перестало казаться, что он собирается похитить жену у покойного двоюродного брата.

Майкл ведь сам ни на что не напрашивался. Он не возводил глаза к небу и не просил себе графский титул. Он даже не мечтал обладать Франческой, смирясь с мыслью, что она никогда не станет его.

Но Джон умер. Он умер.

И никто в этом не был виноват.

Джон умер, и жизнь Майкла изменилась полностью, за исключением одного: он по-прежнему любил Франческу.

Боже, как же он любил ее!

Ничто не препятствовало их браку. Никакие законы, никакие обычаи, одна только его больная совесть, которая совершенно неожиданно вдруг умолкла.

И Майкл наконец позволил себе задуматься над тем единственным вопросом, который никогда прежде не смел себе задать.

Что подумал бы Джон об этом браке?

И он вдруг понял, что брат благословил бы этот брак. Джон был великодушным человеком, и он любил Франческу, и Майкла тоже. Он захотел бы, чтобы Франческу любили и почитали так, как любил и почитал ее Майкл.

И он захотел бы, чтобы Майкл был счастлив.

Майкл и не думал, что когда-нибудь сможет говорить о себе так.

Счастлив.

Только подумать!

Франческа была уверена, что Майкл постучит в ее дверь, но когда этот стук действительно раздался, она все же подскочила от неожиданности.

Еще больше поразило ее то, что за дверью оказался вовсе не Майкл, а горничная, которая принесла ей ужин.

Подозрительно прищурив глаза, Франческа выглянула в коридор, посмотрела направо, налево, ожидая увидеть Майкла, засевшего в каком-нибудь темном углу и готового броситься на нее.

Но его нигде не было.

— Его сиятельство подумал, что вы, верно, голодны, — сообщила горничная, ставя поднос на секретер.

Франческа быстро осмотрела поднос — не лежит ли между тарелок записка, цветок, что-нибудь, что пояснило бы намерения Майкла, но ничего не было.

Ничего не было и весь вечер, и утром тоже.

Ничего — только поднос с завтраком и почтительный поклон горничной с прежним сообщением:

— Его сиятельство подумал, что вы, верно, голодны.

Франческа попросила дать ей время подумать, и он не беспокоил ее.

Это было ужасно.

Нельзя не согласиться, что было бы еще хуже, если бы он пренебрег ее желаниями и не оставил бы ее в покое. Потому что совершенно очевидно, что она не могла рассчитывать на свое здравомыслие в присутствии этого человека. Не слишком-то она могла доверять и ему, с этими его томными взглядами и вопросами шепотом: «Ты поцелуешь меня, Франческа?», «Ты позволишь мне поцеловать тебя?».

И она не могла отказать ему, когда он стоял так близко и его глаза, эти удивительные, серебристые глаза обжигали ее взглядом.

Он гипнотизировал ее. Вот единственно возможное объяснение.

В это утро она оделась сама, выбрав практичное будничное платье, в котором удобно будет гулять. Ей не хотелось сидеть в своей комнате, но и бродить по покоям Килмартина, замирая на каждом углу из опасения, что сейчас появится Майкл, ей тоже не хотелось.

Конечно, и на прогулке она не была застрахована от встречи с ним, он найдет ее где угодно, если захочет, но ему хотя бы придется потрудиться.