Шелковый путь «Борисфена» (СИ) - Ромик Ева

На глазах Дмитрия и Афанасия родился и вырос город Севастополь. Рыба и овощи, поставляемые греками на севастопольский базар, пользовались хорошим спросом. Благодаря этому Стефанидесам удалось выкарабкаться из бедности, сопровождавшей их многие годы. После войны они уже крепко стояли на ногах, но особого доверия к русским не испытывали, ибо страх перед возможной депортацией все равно остался.

Такие люди спасли Сандро Лоренцини.

Беглеца втащили в шаланду и протянули ему флягу с вином. Тот жадно припал к горлышку.

Дмитрий и Афанасий удовлетворенно переглянулись. Наш человек, не мусульманин. Золотой крестик, сверкнувший, когда Сандро стянул с себя мокрую рубашку, окончательно доказал их правоту. Они помогли спасенному раздеться и растерли его обрывком парусины.

Сандро била дрожь, с которой он не мог совладать, несмотря на выпитое вино.

— С-спасибо, — проговорил он по-русски, хорошо помня, чем закончилась его предыдущая благодарность, произнесенная на родном языке. К сожалению, запас его знаний русского на этом исчерпался.

Рыбаки перекинулись между собой несколькими словами, в которых Сандро уловил нечто знакомое.

Греки!

В университете Алессандро Лоренцини не принадлежал к особо усердным студентам. Он не был лентяем, но науки, которые вдалбливались там в юные головы, его не слишком интересовали. И если с латынью он неплохо справлялся, ибо с детства заучивал напамять длинные тексты духовных песнопений, то с древнегреческим у него были нелады. О чем сейчас он несказанно сожалел. Все было бы гораздо проще, если бы он смог объяснить этим людям, кто он такой и как здесь оказался.

— Я итальянец… — начал Сандро и замолчал.

Как объяснить, что он не из числа корсиканцев, захвативших “Борисфен”, и его преследуют безвинно? Это и на родном языке сделать сложно, а имея в запасе полсотни древних слов, отличающихся от современного варианта, и вовсе невозможно.

В Крыму итальянцы обитали в основном в Керчи и Феодосии, бывшей Кафе.

— Может, он свалился с феодосийской барки? — предположил Афанасий. — Они шли вчера из Севастополя и в Балаклаву заходили.

— Нет! — Дмитрий указал на запястья Сандро. Следы от кандалов не исчезли даже после многочасового пребывания в воде.

Братья снова переглянулись.

Сандро прислонился к мачте и закрыл глаза. Вот и все. Свобода кончилась, Сейчас отвезут на берег и сдадут береговой охране.

Но старший из греков тронул его за плечо.

— Я — Дмитрий, — сказал он. — А ты? Марио?

— Да, — согласился Сандро.

— Из Феодосии?

“Марио” не понял.

— Феодосия! Кафа! — толковал ему грек.

Теперь до Сандро дошло. Кто же в Генуе не знает Кафы, бывшей колонии? Чума, прибывшая оттуда, некогда пол-Европы скосила.

— Да, я Марио из Кафы, — подтвердил он и тронул рукой рыболовную снасть, — рыбак.

Дмитрий удовлетворенно кивнул. Итальянец оказался сообразительным и с каждой минутой вызывал все больше симпатии у хозяина шаланды.

Употребив красноречивый жест, он велел беглецу лечь ничком на дно. Затем накрыл его парусиной и бросил сверху сеть. Шаланда направилась к берегу.

Бывали времена, когда братья Стефанидесы, не брезговавшие никаким заработком, грешили контрабандой. И сейчас в спасенном итальянце они признали собрата по профессии.

Необычный это был контрабандист. Первое, что он сделал, оказавшись в безопасности, — попросил бумагу, перо и чернила. Написал два письма, знаками попросил отправить. Пояснил: придет ответ, будут деньги. Дмитрий его понял. Деньги никогда лишними не бывают.

К вечеру оба письма ушли в Геную. У отца Сандро просил денег, у Киселева совета.

Теперь нужно было каким-нибудь образом послать Нине весточку о себе. Это тоже могло быть письмо, будто бы из Генуи, от Мары. Все равно, на “Борисфене” никто, кроме Нины, по-итальянски не читает.

Поскольку такое письмо могло прийти никак не раньше, чем через неделю, Сандро решил, что может написать его завтра, когда будет чувствовать себя немного лучше. Озноб, начавшийся с утра, к вечеру превратился в настоящую лихорадку.

Ночью он проснулся от сильной боли в боку. Грудь сотрясал мучительный кашель, не хватало воздуха, боль не давала вздохнуть. Сандро не помнил, чтобы у него когда-нибудь был кашель, разве что в очень раннем детстве. И лихорадка усилилась, язык пересохшим комом лежал во рту, губы покрылись болезненными пузырьками. Нестерпимо мучила жажда.

“Может, у меня чума?” — подумал Сандро. Ему хотелось позвать Дмитрия, но он не решался. Греки укрыли его, рискуя своей свободой, разве можно подвергать опасности еще и их жизни?

В кромешной темноте Сандро поднялся с постели. Если он не найдет чего-нибудь попить, то до утра жар испепелит его! Он не собирался учинять погром, просто хотел постучать в стену, попросить воды, и предупредить, чтобы к нему не входили…

В каморке, где поселили беглеца, мебели почти не было, только широкая лежанка, накрытая яркими шерстяными одеялами и стол с грубыми тяжелыми стульями. Зато всю стену напротив занимал иконостас с расписанными золотом образами. Его и зацепил Сандро в темноте. Иконы с грохотом повалились на пол. На шум примчались оба брата и старая гречанка, их мать. Слабый свет крохотной лампадки разогнал непроглядный мрак.

Увидев хозяев, Сандро слабо махнул рукой, чтобы не приближались. Как будет по-гречески “чума”? Но братья на протест не обратили внимания. Вдвоем они уложили своего гостя обратно на лежанку и накрыли кучей одеял. Итальянец заболел. Должно быть, холодная вода в море сделала свое дело. Дмитрий и Афанасий хотели, чтобы он поправился поскорее.

Старуху же волновало совсем иное. С ужасом взирала она на упавшие иконы. Плохая примета. Не будет в доме счастья!

Для судов, прибывающих в Севастополь из-за границы, обязателен двухнедельный карантин. За городом для этой цели отведена специальная Карантинная бухта. Она тиха, удобна и довольно обширна.

Скука, жара, безделье, но ничего не попишешь, карантин не прихоть. Любое судно вынуждено отстоять здесь, даже если всего на час заходило в иностранный порт. Только так можно уберечься и не привезти домой оспы, чумы или холеры.

Колонисты, прибывающие на новые земли, тоже подвергаются этой мере. Она оговорена в царском Манифесте. Ведь не секрет, что многие переселенцы заболевают в пути. Лечение в карантине одно: больные либо выздоравливают, либо умирают. Здоровые едут дальше, умерших хоронят.

Корсиканцы не были исключением. Они отличались от обычных колонистов лишь тем, что через две недели все, кто выживет, отправятся не к месту поселения, а в тюрьму.

Весь первый день Нина простояла на палубе, глядя в море. Сухие воспаленные глаза, отрешенное лицо. Губы беззвучно шевелятся, но Сергею и не нужно слышать, он и так знает, что она шепчет. Сандро! Снова Сандро! Проклятье!

Сам Милорадов к Нине подходить не стал, а приставил в наблюдение Харитона:

— Смотри, чтобы в море сдуру не кинулась!

Харитон был напуган. Он боялся, что от страха и горя у графини помутился разум. От женщины в таком состоянии чего угодно ожидать можно! А не уследишь… ох, барин шутить не любит! Липкий страх не отпускал Харитона до самого вечера, пока не появился фон Моллер. Капитан принес Нине Аристарховне камзол, оставшийся в каморке после бегства ее мужа, потом они долго беседовали, а потом Нина Аристарховна согласилась пройти к себе в каюту. И тогда Харитон успокоился. Коль не кинулась в море сегодня, завтра уже не кинется.

Три дня изматывающей лихорадки, мучительной боли, непрекращающейся жажды. Но хуже всего удушье и раздирающий кашель. Сил нет ни поднять руку, ни открыть глаза. Кто-то кормит Сандро с ложечки, поит его отваром трав. Мать Дмитрия приносит дымящуюся чашку с молоком. Больной с трудом приподнимает веки. Нет, горячего мне нельзя!

Сколько может длиться чума? Дня три, не больше. На четвертый приходит Анна. Надо же! Сандро казалось, что он уже и не помнит, как она выглядела, а тут узнал сразу. Она садится рядом, улыбается, манит пальцем.