Без ума от любви - Эшли Дженнифер

Когда приезжали другие лекари или важные гости, доктор Эдвардс читал впечатляющие лекции, а Йен в это время сидел на стуле рядом с подиумом. Доктор Эдвардс заставлял Йена запоминать имена всех присутствующих и повторять их. Заставлял слушать разговор между двумя волонтерами и в точности воспроизводить его. Вносили классную черную доску, и Йен решал сложные математические задачи за считанные секунды. Дрессированный тюлень доктора Эдвардса — так называл себя Йен.

«Мы имеем типичный случай высокомерного отношения, которое влияет на его мозг. Обратите внимание, как он избегает смотреть вам в глаза, что показывает его склонность к недоверчивости и отсутствие правдивости. Заметьте, как непостоянно его внимание, когда с ним говорят, как он перебивает говорящего замечанием или вопросом, не имеющим никакого отношения к теме разговора. Это высокомерие доходит до истерики — пациент больше не может общаться с людьми, которых считает ниже себя. Лечение — суровые условия, холодные ванны, физические упражнения, электрошок как метод стимуляции. Регулярная порка для подавления приступов гнева. Такое лечение эффективно, джентльмены. Он стал значительно спокойнее с тех пор, как впервые обратился ко мне».

Если Йен и стал «спокойнее», то только потому, что он понял: если он будет сдерживать свой гнев и короткие высказывания, его оставят в покое. Он научился быть автоматом, заводным мальчиком, который двигался и говорил особым образом. Нарушение распорядка означало часы, проведенные взаперти в маленькой комнате, электрошок и избиение каждой ночью. Когда Йен становился снова молодым человеком-автоматом, его мучители оставляли его в покое.

Но они, по крайней мере, разрешили ему читать книги и брать уроки у наставника. Беспокойный разум Йена впитывал все, что попадало ему на глаза. Он овладел языками за несколько дней. Перешел от простой арифметики к высшей математике в течение одного года. Он каждый день читал какую-нибудь книгу и из каждой запоминал целые страницы. Он находил отдохновение в музыке и научился играть услышанное, но так и не научился читать ноты. Ноты и музыкальные знаки оставались для него какой-то черно-белой путаницей.

Йен овладевал такими предметами, как логика, этика и философия. Он цитировал Аристотеля, Сократа, Платона, но не понимал или не растолковывал их. «Высокомерие вместе с обидой на свою семью ограничили его ум, — объяснил бы доктор Эдвардс своей благодарной аудитории. — Он умеет читать, запоминать прочитанное, но не понимает. И еще он не проявляет никакого интереса к своему отцу, никогда не спрашивает о нем и не пишет ему. Он никогда и ничем не показывает, что скучает по своей дорогой покойной матери».

Доктор Эдвардс никогда не видел, как, будучи еще мальчиком, Йен по ночам плакал в подушку, одинокий, напуганный, ненавидящий темноту. Он знал, что если его отец придет за ним, то лишь для того, чтобы убить его за то, что он видел.

Единственными друзьями Йена были слуги, служившие в сумасшедшем доме, горничные, таскавшие для него сладости из кухни и вино из комнаты для слуг. Они помогали ему прятать черуты, которые приносил ему Мак, и книжки с непристойностями, которые ему давал Кэмерон, когда навещал его.

«Почитай вот это, — подмигивая, шептал ему Кэмерон. — Надо же тебе знать, что и где есть у женщины и для чего оно».

Йен узнал все, что надо, когда ему было семнадцать, и он попал в руки пухлой золотоволосой горничной, каждое утро чистившей камины. Она хранила их тайную связь целых два года, а затем вышла замуж за кучера и обрела лучшую жизнь. Йен сказал Харту, чтобы тот сделал ей свадебный подарок, несколько сотен гиней, но никогда не говорил почему.

Все это было давно, мысли Йена вернулись в настоящее время, но настоящее было ужасным. Он сидел в темноте, с занавешенными окнами, а Бет продолжала бороться за жизнь. Если она умрет, он как бы снова вернется обратно в сумасшедший дом и запрется на замок, потому что он сойдет с ума, если ему придется жить без нее.

Вскоре приехала Изабелла. Тихо шурша шелками, она вошла в комнату, и ее глаза наполнились слезами, когда она увидела лежавшую в постели Бет.

— Йен! Мне так жаль…

Йен не ответил, у Изабеллы был измученный вид. Она взяла руку Беги поднесла к губам.

— Внизу я видела доктора, — произнесла она сквозь слезы. — Он мне сказал, что надежды мало.

— Этот доктор идиот.

— Она вся пылает.

— Я не допущу, чтобы она умерла.

Изабелла опустилась на край постели, не выпуская руки Бет.

— Это случается обычно с самыми лучшими людьми. Их отнимают у нас, чтобы научить нас быть человечными.

Слезы потекли по ее щекам.

Йен грязно выругался.

Изабелла подняла на него глаза и слабо улыбнулась.

— Вы упрямы, как Маккензи.

— А я и есть Маккензи. — Проклятый идиот, нашел что сказать. — Я не позволю ей умереть. Я не могу.

Бет беспокойно зашевелилась и что-то сказала.

— Она бредит, — шепнула Изабелла.

Йен смочил салфетку и приложил к языку Бет, казалось, она пыталась заговорить, но у нее вырвался только хрип. Она сглотнула капли с салфетки, жалобно застонав.

Изабелла смахнула слезы, встала и, как слепая, выбралась из комнаты.

Немного позднее появился осунувшийся Мак.

— Как сейчас, лучше? — спросил он.

— Нет. — Йен не спускал глаз с салфетки со льдом, которую он положил на лоб Бет. — Ты приехал вместе с Изабеллой?

Мак тихо фыркнул.

— Едва ли, разные поезда, разные суда, и она поменяла гостиницу, когда узнала, что я тоже в ней остановился.

— Оба вы дураки. Ты не можешь ее отпустить.

Мак поднял брови.

— Прошло три года, а она не очень-то торопится вернуться.

— А ты не очень стараешься вернуть ее, — сердито сказал Йен. — Никогда не думал, что вы такие глупцы.

Мак, казалось, сначала удивился, а потом задумался.

— Может быть, в твоих словах есть смысл.

Йен снова повернулся к Бет. Как можно было найти свою любовь и так беспечно отбросить ее?

Мак потер лоб.

— Говоря о дураках, Харт прогнал этого шарлатана доктора. Это тоже хорошо, мне хотелось его задушить.

— Хорошо.

Мак положил руку на плечо Йена и пожал его.

— Мне так жаль. Это неправильно. Нас много, но ты один заслуживаешь счастья.

Йен не ответил. Это не имело отношения к счастью. Надо сделать все, чтобы спасти Бет.

Мак пробыл с Йеном некоторое время, мрачно глядя на Бет, затем тихо вышел. Его сменили другие, приходившие днем и ночью: Кэмерон, Дэниел, Кейт, Керри, снова Изабелла. И все задавали один и тот же вопрос: «Ей лучше?» Йену оставалось лишь качать головой, и они уходили.

Ранним утром, когда в доме стояла мертвая тишина, позолоченные часы на каминной полке робко пробили два раза. Бет села на постели и выпрямилась.

— Йен!

Она страшно покраснела, глаза лихорадочно блестели, и зрачки расширились. Йен подошел к кровати.

— Я здесь.

— Йен, я умираю…

Он схватил ее в объятия и прижал к себе.

— Я тебе этого не позволю.

Она отстранилась.

— Йен, скажи, что прощаешь меня.

Она посмотрела ему в глаза, и он не мог отвести от нее взгляда.

Глаза Бет, горящие синим цветом, наполнились слезами. Он мог бы часами смотреть в них, околдованный этой синевой. Он где-то читал, что глаза — это зеркало души, и душа Бет была чистой и доброй.

Она была в безопасности, но чудовище, скрывавшееся внутри Йена, было точно таким же, как и чудовище, которое скрывалось внутри его отца. Он мог в приступе гнева, потеряв власть над собой, ударить ее. Но не мог допустить, чтобы это когда-либо произошло.

— Мне не за что тебя прощать, любимая.

— За то, что я пошла к инспектору Феллоузу. За то, что все это устроила. За убийство миссис Палмер… Ведь она умерла?

— Да.

— А не вернись я в Лондон, она была бы жива.

— А Феллоуз все еще считал бы виновным меня. Или Харта. Никакого прощения не может быть, моя Бет, за то, что все узнали правду.

Казалось, она не слышала его.