Жена султана - Джонсон Джейн

— Прости меня, госпожа… — начинаю я.

Она машет рукой на женщин.

— Прочь, все прочь сейчас же! Стыда у вас нет! Прячьтесь!

— Да это всего лишь Нус-Нус, — отвечает кто-то, и остальные хихикают, игриво глядя на меня поверх покрывал, которыми прикрывают снизу замазанные глиной лица. Хлопают ресницами, притворяясь, что заигрывают со мной.

Всего лишь Нус-Нус. Для них я всего лишь Нус-Нус, не больше. Существо, на котором можно оттачивать искусство соблазнения.

— Разве мы не хороши, Нус-Нус? — Лейла миловиднее других, у нее красивые лодыжки и руки, трепещущие как крылья жаворонка.

Было время, когда я приударил бы за красоткой Лейлой; но теперь я чувствую лишь бессмысленную боль и отвожу глаза.

— Спутницы Зиданы подобны ясным звездам вокруг полной луны, своей императрицы, — безразлично говорю я.

— Хватит мучить беднягу — и вон отсюда! — Зидана швыряет миской в Лейлу, попадает ей в плечо, и красные лепестки льются рекой, вьются, словно окровавленные перья. Женщины тут же разбегаются, оставляя нас с императрицей наедине. Любой другой, оставшись наедине с императрицей, точно лишился бы головы — но я всего лишь Нус-Нус.

Нус-Нус — не то имя, под которым я пришел в мир, и, надеюсь, не его я заберу с собой, уходя из этой жизни. Я ношу его с тех пор, как меня подарили Зидане. Долгих пять лет. Меня привели в ее покои, согбенного и дрожащего, в одной набедренной повязке, в железном ошейнике и кандалах. Она заверещала на стражей, веля им снять оковы. Не из сострадания, просто через железо можно навести чары. Даже когда с меня сбили кандалы, я не поднял голову. Ноги у императрицы были такие же черные, как у меня, подошвы розовые. Щиколотки, отметил я, очень толстые. Я наблюдал, как эти ноги обходят меня, и знал, что она рассматривает меня с головы до пят: ритуальный узор из шрамов на спине, косые рубцы от бича работорговца, серебряную серьгу невольника в ухе. Тростью, которая всегда при ней, императрица подняла мне подбородок и поглядела в лицо.

Казалось бы, султан, который может выбрать любую из женщин своей земли или пленниц-чужестранок, должен взять в жены прекраснейшую. Однако Зидана никогда не была хороша собой. Вот только глаза ее видят сквозь плоть и кости саму суть души человека. Когда она смотрит на тебя, понимаешь, что императрица оценила все твои слабости и пороки — и знает, как их использовать. Первое, что чувствуешь — страх, а тому, что чувствуешь сразу, стоит верить.

— Где твоя гордость? — мягко сказала она, поворачивая мою голову вправо и влево, разглядывая со всех сторон. — Ты — сенуфо, ты — воин. Не забывай.

Воин! Я едва не улыбнулся. Мое племя вечно дразнило меня за то, что я предпочитал песни и барабаны копьям и битвам.

— Как тебя зовут?

Я ответил, и она улыбнулась; и когда она улыбнулась, стало видно ту девочку из племени лоби, какой она когда-то была. Наши народы почти соседствуют к югу от могущественной некогда империи Сонгай, в той части Африки, которую торговцы называют просто «Гвинеей», не придавая значения различиям между нашими землями со всеми их отдельными родами, царствами, верованиями и народами. Точно так же они зовут все земли к югу от Марокко «Суданом» — южным, или «черным». Им безразлично, откуда и кто мы, они берут нас и делают теми, кто им нужен: телохранителями, воинами, наложницами и евнухами.

Потом она сказала на нашем наречии:

— Для этих людей мы никто, просто кусок мяса, который им подвластен. Но наших знаний и нашего духа у нас никто не отнимет, и мы не должны их терять. Знание и воля — вот ключи к могуществу.

Она склонилась ко мне, и глаза ее блеснули.

— Знаешь, как называют этот напиток, мальчик?

Я глянул на стол, где стояла чашка, от которой шел пар, и промолчал.

— Это кофе, питье и горькое, и сладкое — совсем как жизнь. Я пью его пополам с молоком, — сказала она. — Половина того, половина этого, по-арабски это будет «нус-нус». Так я тебя и стану звать, поскольку пока ты не преодолеешь то, что с тобой сделали, ты — половинное существо.

Сейчас я наклоняюсь к ней, и меня оглушает запах мускуса и нероли.

— Можем мы поговорить где-нибудь в более укромном месте, госпожа?

— Мы одни, Нус-Нус, если ты не заметил.

— У соглядатаев длинные уши.

Она улыбается — там, где зубы заменили драгоценным металлом, вспыхивает золото. Говорят, когда ее купили, ей вырвали зубы, чтобы она не укусила мужчину за нежное место, но, возможно, это подлая клевета. У Зиданы в запасе всегда было оружие куда более изощренное и опасное, чем жалкие зубы.

Я следую за ней во внутренний покой, который она быстро пересекает, ловко подхватывая юбкой ковер. Под ковром обнаруживается лаз, в нем видны ступени лестницы, ведущей в темноту. Она проскальзывает в лаз с неожиданной при ее толщине гибкостью.

— Иди за мной.

Внизу, в темноте, загорается свет, и по мере того, как я спускаюсь, становится видна вытянутая комната с низким потолком. Диван возле дальней стены, стол, на котором стоят большая ступа с пестиком, курильница и стеклянные реторты, шкафы с множеством ящичков вдоль стен, полки, забитые склянками и шкатулками, совсем как в лавке сиди Кабура.

Логово чародейки, под самым носом Мулая Исмаила!

Я чихаю: тут чем-то пахнет, затхлым и гадким.

— Какая честь, госпожа. Кто еще знает про это место?

— Никто… из живых.

— Только тот, кто это выстроил.

Зидана красноречиво улыбается. Замечательно: так я теперь — единственный живой, посвященный в ее тайну? Положение мое представляется мне совсем безнадежным.

Она обращает на меня светящиеся глаза.

— Итак, Нус-Нус, где то, что я велела доставить?

Я решаю говорить начистоту:

— Сиди Кабур мертв. Убит.

Я рассказываю ей, что случилось, не утаив и собственной глупости. Когда я дохожу до обрывка списка, торчавшего изо рта покойника, она яростно перебивает:

— Ты записал, что мне нужно? И оставил список там, где его любой мог увидеть?

— Я оставил его там, где стал бы искать только сиди Кабур.

Оправдание кажется неубедительным даже мне самому.

Она меряет комнату шагами, гневно бормоча себе под нос. Что она шепчет — заклинания, призывая Мерру бен Харита, царя джиннов, или Демуша, повелителя ифритов, чтобы они утащили меня в ад? Я прикидываю, как быстро смогу взбежать по ступеням в верхний покой; насколько далеко убегу, прежде чем стражники меня изловят. Делаю шаг назад и украдкой поглядываю на лестницу; но совсем украдкой не выходит. Зидана уставилась на меня.

— Что с тобой? Это мне грозит беда: у меня много врагов, им бы очень хотелось заполучить подобный список и обвинить меня в колдовстве.

— Все и так называют тебя «Зидана-ведьма», — замечаю я.

— Одно дело подозрение, другое — свидетельство.

— Список написан моей рукой, — напоминаю я, но она только поджимает губы и презрительно на меня смотрит.

— На что все это такому, как ты? Никто не поверит, что ты покупал для себя.

Ее взгляд буравит меня.

— И почему же ты так разговорчив?

Я нехотя рассказываю ей о загубленном персидском Коране; о том, что коптский торговец книгами придет в день соединения за платой, и тогда Исмаил точно снимет с меня голову за порчу своего сокровища.

— И где она теперь, эта «священная» книга?

— В моей комнате, завернута в окровавленный плащ, который подарил мне султан.

Она щелкает языком.

— Ай, Нус-Нус. Видишь, какая беда ждет того, кто служит двум господам? Так все и случается, понимаешь: делишь верность на части, а от этого мысли путаются. Надо было по каждому делу отдельно идти на базар. Если смешать священные книги и черную магию, ничего хорошего не выйдет.

Хотя Зидана и приняла ислам, взяла мусульманское имя и прошла обряд, сделавший ее женой Исмаила перед Богом, она продолжает жить по своей вере, по древней вере родом из сердца джунглей. Если она молится, то Тагбе и его слугам, а не Аллаху Всемилостивому. Ее чары позволяют ей призывать джиннов и ифритов мусульманского мира, чтобы те несли разрушение, но на ее зов откликаются и тила, дети леса, неуправляемые твари, подвластные одному Тагбе. Она прикалывает к одежде серебряные амулеты со стихами Корана, но на теле носит фетиши, сделанные бог знает из каких ужасов.