Мальтийское эхо (СИ) - Саврасов Игорь Фёдорович

— Секрет. Кое-что сразу покажу дома, другое — позже, — она поцеловала горячими губами Андрееву щеку.

А в остальных двух сумках были: халат и тапки для Андрея, наряд для восточных танцев. Вера занималась ими в университете, имела призы на студенческих веснах.

— Сон был интересный, — задумчиво произнес мужчина.

— Расскажи, — Верочка устроилась на диване, и пока Андрей Петрович рассказывал свой сон, жадно «уплетала» купленные сладости.

— Ночь. Огромная луна. На высоком холме среди черно леса дом. В окнах яркий свет. Проливной дождь. От дома вниз к озеру сбегает широкая длинная лестница. Поток воды буквально водопадом стремительно стекает по лестнице к озеру. Ветви близлежащих ив свисают над ступенями. Двое, мужчина и женщина, поднимаются по скользким ступеням, оступаются, хватаются за ветви, падают. Внизу в озере из тумана «вырастает» город, похоже, византийский. Порыв ветра распахнул створки окна в доме. Вот разбилась ваза, вот ветер разметал стопку бумаги на столе. Длинные белые шторы вылетают из окна наружу…

— Подожди! — вскрикнула Вера, — эти шторы несет к падающим путникам огромная сова. Они хватаются за них. И… они в доме. Ветер мгновенно стих, ливень прекратился. Листки бумаги тихо плывут по лестнице к озеру.

— И туман рассеялся. Исчез город.

— И запела птичка-невеличка.

— Поразительно! Все точно! Опять совпадения, — воскликнул Андрей.

— Я скажу больше: это проникновения! Что-то твое сокровенное вошло в меня. В плоть и душу. С этими ранами…

— Подожди. Какими ранами? Ты про царапины? — удивился мужчина.

— Ну вот, ты ничего не замечаешь по утрам… Я позже тебе кое-что скажу и… покажу… А сова и птичка-невеличка мне не приснились… Я только минуту назад… Увидела твой сон!

Когда они вошли в салон самолета, Вера Яновна попросила:

— Пожалуйста, Андрей, позволь мне сесть с краю, у прохода. Я, кажется, переела сладкого. Мутит.

— Пожалуйста, конечно, — ответил мужчина и сел на среднее место в ряду.

У окошка оказалась молодая турчанка, лет двадцати, одетая по-европейски. Через некоторое время после взлета соседки Андрея начали дремать, положив руки на подлокотники. Он невольно обратил внимание на обнаженные до плеч руки восточной красавицы. Кожа была белая, мраморная, с мелкими темными точками у корней черных волосков.

«Красиво. Привлекательно», — подумал Андрей и, повернув голову, посмотрел на загорелые со светлым пушком руки Верочки.

«Красиво. Привлекательно. Если вертеть головой, можно заметить и увлечься многим», — иронично-философски умозаключил Андрей Петрович.

Верочка открыла глаза, желудок больше не беспокоил. Она взяла руку Андрея и положила себе на бедро. Хоть и следовало перед посадкой пристегнуть ремень безопасности, в голове у молодой женщины отстегнулся «карабин сдержанности».

Когда они направились к стойке заказа такси, Андрей спросил:

— Поскольку я впервые еду к женщине домой на ночь, я должен спросить…

Вера поняла его и быстро ответила:

— Я совершенно свободна. Последний мой «бой-френд» вернул мне ключи два месяца назад. К счастью, — крылья носа чуть задрожали.

— Почему к счастью?

— Я бы сейчас мучилась от раздвоения… Как Гомпеш, — рассмеялась она.

Андрей заметил, что в глазах её не сверкали обычные огонечки, в них отображались стальной цвет невской воды и петербургского неба.

Такси двигалось по Невскому проспекту.

— Остановитесь у «Севера», пожалуйста, — попросила шофера Вера Яновна. — Я хочу купить пирожное «Белые ночи», — это уже Андрею.

— У тебя куча восточных сладостей! — удивился мужчина.

— Это я оставлю тебе. Ты же любишь восточных женщин с матовой или глянцевой мраморной кожей?!

«Вот это да!» — подумал Андрей Петрович — «Ведь вроде спала…»

Они уже ехали по Смольной набережной. Темнело. Серо-оранжевые тучи все сгущались, чернели, предвещая грозу.

Друзья поднялись в квартиру Веры на семнадцатом этаже. Пока они ехали в лифте переглядывались как старшеклассники.

— Покажи, что обещала, — с порога заявил мужчина.

— Что я обещала? — смутилась женщина.

— Смольный монастырь.

— Ох, Господи! Я уже подумала… Вот, иди сюда.

Они подошли к окну. Небо совершенно почернело, вдали уже сверкали молнии. Через миг небо с землей соединилось завесой ливня. Нити струй в этой завесе выделяли десяток оттенков серого. Лучи прожекторов мягко и выразительно «обнимали» монастырь. Купола башен четырех церквей по углам архитектурного ансамбля были на уровне глаз Веры и Андрея.

Верочка горячим взволнованным шепотом прочла:

   — Это небо в порезах тревоги,

   Как глаза человека, что близко.

   Я хочу рассмотреть у дороги

   Красных маков, как шрамов, полоски.

— Что это? Твои стихи? — спросил мужчина.

— Да, сейчас на ум пришли. Подражание Вознесенскому. А посвящаю тебе!

И в этот момент оба широко открытыми глазами удивленно стали наблюдать, как над куполами центрального Собора проклюнулось и быстро разрослось большое, чистое и светлое пятно! А вокруг гроза!

Мужчина и женщина в одном порыве сцепили пальцы рук друг друга.

— Удивительно! И здесь чудеса. Хороший знак! — Андрей вспомнил светлое пятно в катакомбах.

— Повенчаны! — еле слышно выдавила из себя Верочка.

— Что? Я не расслышал.

— Так.

— А почему у тебя не стеклопакеты? И в усадьбе тоже. Правда, в дорогих красивых рамах из красного дерева.

— А ты догадайся! — задорно ответила молодая женщина.

— Нравятся такие…

— А чем особенно? В какое время года?

— Да, точно — Андрей Петрович хлопнул себя по лбу — «рисует узоры мороз на оконном стекле…»

— Молодец! Ты посиди здесь, в гостиной, посмотри альбомы фотографий, а я пойду в кухню, приготовлю что-нибудь «на скорую руку». Позову.

Андрей сел в кресло в углу комнаты, включил торшер, огляделся. Во всю стену и до потолка книжный шкаф, два плетеных кресла, четыре стула и стол, тоже плетеные. Стол большой, круглый, по центру комнаты. Над ним — зеленый старинный абажур. По стенам развешаны картины. Похоже, что натуральные копии известных полотен в солидных рамах. Виды Праги и Вены. Известные виды, но стиль конца девятнадцатого века: длинные платья, котелки и шляпки, кареты вперемешку с первыми автомобилями.

Вот золотая улочка. Конечно, ведь Прага — европейская столица алхимии, замешанной на мистике. Кажется, что из этой вот двери выйдет сейчас Кафка. А этот мужчина явно фрондер. Он ждет писателя. Хочет высказать ему. Староместская площать, Карлов мост. А здесь общий вид города в темно-коричневых тонах. От множества шпилей готических соборов ощущение, будто колючие шипы на спине Левиафана торчат из морской пучины и упираются в лимонно-горчичное небо. Вена изображена другой. Праздник, венский блеск в имперском величии. От дам и кавалеров веет куртуазностью.

Художественная литература в шкафу стояла аккуратными рядами, а вот тома специальной литературы, папки и тетради, в бóльшем количестве, чем художественная, были в том творческом беспорядке, который свидетельствовал, что хозяйка постоянно с ними работает. На полке торшера, под ним, на подоконнике лежали стопки газет и журналов: «Москва», «Нева», «Культура», «Литературка».

Он принялся листать фотоальбомы. Два малоформатных современных содержали фото с друзьями, коллегами, впечатления о праздниках, важных событиях, поездках. Эти альбомы Андрей отложил в сторону, лишь бегло заглянув в них. А третий, старый и тяжелый, в кожаном затрепанном переплете он листал неспешно. Это личный. Только Верочка и родные. Вот Вера еще ребенок, вот лет шесть с куклой и косичками. В косичках большие банты. Глаза девочки широко открыты. Добрая, доверчивая улыбка. А здесь она школьница, класс пятый или шестой. Тут десятый класс. Гордый взгляд красавицы, знающей себе цену. На этой фотографии Вере уже лет двадцать, взгляд подстреленной птицы, зовущей на помощь. К этой страничке альбома двумя скрепками прикреплены два десятка листочков. Стихи. Написанные от руки. Видимо, Верочкины. Без разрешения прочесть неудобно.