На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина

— Почему на вас мокрая одежда? — спросила она первое, что пришло в голову, заставляя его губы изогнуться в улыбке. Темные глаза под растрепавшимися влажными прядями так и блестели плохо сдерживаемым смехом.

— Потому что победителя крепости по обычаю окунают в прорубь, — ответил ей Александр, и она глупо уточнила, словно это было непонятно из его реплики:

— Вы взяли крепость?

— Взял. И теперь я требую у вас свой выигрыш, Лизавета… Петровна.

«Он смеется надо мной, как обычно!» — вмиг рассердилась Лиза после этой намеренной паузы. Для него все происходящее было лишь забавой. И ни единой мысли, что эти забавы могут принести боль кому-то из близких ему людей.

Александр протянул руку, вынуждая Лизу, как выигрыш, вложить в нее свою ладонь. Она подчинилась ему, прикусив от злости нижнюю губу и отводя в сторону взгляд, когда он тихо проговорил знакомые слова:

— Cela ne veut rien dire?^[180]

Злость вмиг улетучилась, когда, коснувшись широкой ладони Александра, Лиза мельком взглянула на него и заметила кровавую ссадину под глазом и еще одну подле виска. Одна рука дрогнула легко на его руке, вторая же помимо воли взметнулась к ссадине у волос, чтобы бережно коснуться ее кончиками пальцев.

При этом Александр как-то странно выдохнул и прикрыл глаза, и Лиза тут же встревожилась, что причинила ему боль. Он вовремя сжал пальцы, захватывая в плен руку, предложенную ему в знак капитуляции, другой же рукой успел поймать ее пальчики у своего виска, накрывая те ладонью и прижимая к холодной коже. А потом потянул их вниз, и, повернув голову, коснулся лицом тыльной стороны, прямо у основания пальцев, обжигая своим горячим дыханием. И тогда пришел черед Лизы для прерывистого вздоха, когда вмиг разлился в крови огонь, сметающий на своем пути любые доводы и преграды.

Губы Александра пробежались вдоль всей кисти — по ладони до местечка, где неудержимо бился пульс, выдавая ее волнение. А потом он медленно повернул голову и заглянул в широко распахнутые глаза Лизы, в которых так легко читались потрясение перед происходящим и желание, чтобы он никогда не отрывал своих губ от ее кожи. И она поразилась тому, что прочитала в глубине темных глаз, когда блеск смеха уже более не скрывал его чувств.

— Cela ne veut rien dire?

— Oh que non!^[181]

Сказала ли она это, или Александр прочитал ее мысли, мелькнувшие в ответ на его короткий вопрос? Лиза и сама не поняла. Как не уловила и тот миг, когда он быстро притянул ее к себе, прижимая к своему телу неприлично близко. Непривычно близко…

Утонув в черном омуте его глаз, она, будто во сне, наблюдала, как медленно склоняется его лицо. И распахнула губы, по странному наитию понимая, что произойдет через мгновение.

Губы Александра были холодны, как и кожа у виска, которой она прежде касалась, как и волосы, в которых почему-то тут же запутались ее пальцы. Но сам поцелуй был горячим, и Лиза поддалась этому жару, опалившему ее, будто огнем, подавляя невольное сопротивление непристойности происходящего.

Да, она не должна позволять себя целовать, но видит бог, мысль о том была такой скоротечной, что вмиг улетела из головы. Как и невольное сравнение этого поцелуя с теми, что ей довелось испытать ранее. Те были легкими касаниями ее губ, словно проверкой границ дозволенного. И Александр сперва поцеловал ее так же. Но после… он не спрашивал, не просил позволения, а поцелуй его сразу стал требовательным и глубоким, вызывая в Лизе целый вихрь неизведанных доселе ощущений и чувств. Ей казалось, что ее ноги стали ватными, и она отчаянно цеплялась за плечи и спину Александра, совсем не чувствуя влажной ткани его одежд под ладонями. Запускала пальцы в его волосы и даже касалась шеи, такой горячей в сравнении с холодной кожей его лица. И наслаждалась тем, что происходило в этот момент, понимая, что никогда по своей воле не сможет сейчас разомкнуть руки или убрать губы от этих требовательных губ и языка.

Теперь Лиза понимала, что значит, принадлежать мужчине. Потому что Александр полностью подчинил ее себе — и тело, и душу. И для нее не существовало ровным счетом ничего во всем мире, кроме него. И хотелось, чтобы так продолжалось всегда…

Но в какой-то миг Александр не удержался на ногах, крепко прижимая Лизу к себе, и качнулся вперед, чуть вдавливая ее в буфет, стоявший за ее спиной. Звякнули жалобно хрустальные графины, сахарница и розетки с вареньем. Качнулся бокал с вишневой настойкой, расплескивая содержимое на полированную поверхность. Волшебство момента было нарушено. Лиза в смятении резко отпрянула от мужчины, по-прежнему цепляясь за него руками.

— Нет… — она отвернула лицо в сторону, пытаясь уйти от его губ. Одновременно оперлась ладонями о буфет, стараясь как можно ниже отклониться назад, чтобы не дать ему продолжить поцелуй. А потом, когда он, словно не слыша ее протеста, скользнул губами по открывшейся ему в вороте беззащитной линии шеи, уперлась ладонью в его лоб, пытаясь остановить движение его головы вниз, где в обрамлении кружев так манили своей хрупкостью тонкие ключицы.

— Я вас прошу… — и резко умолкла, заметив, что вслед за движением ее руки на лбу Александра показались кровавые пятна, а по ее собственной ладони потекла теплая, липкая струйка. Этот ручеек темной крови был последним, что Лиза видела прежде, чем впервые в жизни упасть в глубокий обморок.

Глава 17

— Это сущее безумие, — горячилась Софья Петровна. Неожиданное отступление Лизы привело ее в неописуемое раздражение.

Еще прошлым утром девушка и намеком не показывала, что в ее душе поселились сомнения, а нынче целый день твердит об отъезде и вообще отказывается далее вести свою роль. И оставалось только гадать, что могло случиться за эти часы.

Вчера днем Лизу принесли в покои в беспамятстве. Принес сам Дмитриевский, причем, вид у него был совершенно не подобающий: мокрая одежда, спутанные волосы, без сюртука и галстука. Софья Петровна на миг даже дара речи лишилась, когда через распахнутые в соседнюю комнату двери увидела графа с бездыханной Лизой на руках. И тут же решила: вот он, шанс получить желаемое! Она попыталась заговорить о том, какую тень бросает сам факт нахождения неженатого хозяина дома в покоях девицы, но Дмитриевский резко оборвал ее, заявив, что только выполнил свой долг и уже уходит.

— Я бы не желал пятнать честное имя Лизаветы Петровны, — твердо произнес он, откланиваясь.

Как только за ним затворилась дверь, мадам Вдовина обратила все свое внимание на Лизу. Ирина уже привела барышню в чувство, сунув ей под нос флакончик с солями.

— Что с вами, meine Mädchen? — Софья Петровна действительно была обеспокоена этим обмороком. Ведь Лиза казалась абсолютно здоровой до того момента, как они прибыли в Заозерное. А тут — то нервные припадки, то обмороки…

Тем же вечером для мадам Вдовиной прислали любезное приглашение присоединиться к ужину. Лиза была не совсем здорова (а вернее, была не совсем готова выходить из своих покоев), потому Софья Петровна отправилась в столовую одна. Как она и подозревала, разговора о здоровье ее дочери избежать не удалось. Дмитриевского интересовало все, что касалось физического и душевного состояния Лизы. Любая другая сочла бы эти вопросы неприличными и не стала на них отвечать, но только не мадам Вдовина. Она понимала, что от этих ответов во многом зависела судьба их с Лизой предприятия, ведь едва ли граф еще раз решится на брак с женщиной со слабым здоровьем. Верно говорят, gebranntes Kind scheut das Feuer^[182].

— Вы спрашиваете, как часты были эти crise de nerfs прежде? — Софья Петровна держалась уверенно и спокойно, отвечая на все расспросы. — Не припоминаю, чтобы они случались до того ужасного дня, как выяснилось, что, к моему прискорбию, я являюсь banqueroutière^[183]. Ma pauvre fillette думала, что проведет свою жизнь подле меня в имении, но — увы! Обязательства ее отца и брата вконец разорили нашу фамилию. А люди… люди — уже не те, что бывали прежде. Нынче только рубль в цене. У нас нет крыши над головой, нет ни пяди земли, ни единой души. Коли наше дело не решится, как должно, то…