Голубая свастика (СИ) - Другая Елена

— Господин офицер, я могу вам все объяснить…

— Пошли, — яростно кивнул ему Стефан.

Едва они остались наедине в кабинете, офицер дрожащим от злости голосом высказал ему все:

— Мой брат подыхает в больнице от тифа, — шипел он в полном негодовании, — Анхен, да будет тебе известно, решила меня на себе женить, прознав, что Сара беременна. Она теперь меня этим шантажирует. Я укрыл близнецов — да, тебя и Ребекку! — спас от ножа этого людоеда, доктора Менгеле, и тот в бешенстве, грозится написать на меня рапорт. Еще прячу у себя Данко, которому вообще не положено находиться в этом лагере, и вытащил из газовой камеры тебя самого! Моя собака своим пайком кормит теперь всю ненасытную ораву. Мне придется теперь разводить еще и крыс? Это же еще одна огромная голодная пасть, плюс ко всему тому источник заразной и смертельной инфекции! Признайся, ты трогал ее руками?!

— Да, — сжавшись от ужаса, лепетал Равиль, — но на этой крыске не оказалось никаких насекомых, она чистенькая…

— Что?! — неистово заорал Стефан, да так, что у Равиля чуть не лопнули барабанные перепонки. — Я целую твои руки, тебя всего, сплю с тобой, а ты трогал крысу?!

Равиль поспешно отлетел в сторону и занял оборонительную позицию за стулом. Его всего трясло.

— Она не заразная! — жалобно выкрикнул он. — Я ее проверил! И Данко очень сильно просил…

— Значит, мы будем теперь откармливать крысу? — Стефан никак не мог успокоиться и метался по кабинету, словно ошпаренный. — Великолепно! Мало мне голодных ртов! А знаешь, чем здесь они питаются, эти милые зверюшки? Человеческими трупами! Я видел это сам!!! Все. С меня хватит. Провалитесь вы все. Сейчас придет Карл, и я прикажу ему избавиться от этой… дряни. А завтра вы все, кроме Эльзы и Карла, строем и под музыку отправитесь в газовую камеру. Достаточно я вас жалел!

Вскоре явился Карл. Через кухонное окно Равиль слышал нервное бормотание Стефана, дававшего своему капо указания. Карл опять куда-то ушел, а через час вернулся и принес большую банку с дезинфицирующей жидкостью, которой обрабатывали здесь всех вновь прибывших.

Стефан гневным голосом велел незамедлительно добавить ее в воду и выкупать в ней Равиля, Данко и… крошечного крысенка, по имени Марк.

====== 36. Терзания совести. ======

Питание заключенных в Освенциме было организовано следующим образом. На завтрак узник получал пол-литра желтоватой бурды, под названием кофе, или травяного отвара. По слухам, в него добавлялись какие-то препараты, угнетающие половую функцию и у мужчин, и у женщин. На обед давали около литра постной похлебки, сваренной чаще всего из подгнивших овощных отходов или червивой крупы. Ужин состоял из куска хлеба весом примерно триста грамм, но чаще выходило меньше, так как добрый кус оставляли себе капо. Те узники, которые продержались в лагере более трех месяцев и хорошо работали, получали еще добавку в виде кусочка сыра, ливерной колбасы или маргарина, совсем крошечного, не более тридцати грамм.

Стефан Краузе, до этого считавший, что в полной степени познал, что такое голод, находясь на восточном фронте в те страшные месяцы, когда русские разбомбили их полевую кухню и продовольственный обоз, вынужденный жить тогда на одном сухом пайке, состоящим из банки сардин в масле, пачки галет и брикета плавленного сыра, теперь понимал, что совершенно далек от истины. Ведь все равно они находили какие-то дополнительные продукты, грабили мирное население деревень, отбирая последних кур и вытряхивая мучную пыль из тощих мешков.

Он всерьез задумывался, сколько бы сам мог протянуть вот на таком «питании», которым были вынуждены довольствоваться узники и при этом работать физически по двенадцать часов в день, да еще не менее четырех часов простаивать на утренней и вечерней перекличках. Плюс дорога на работу и обратно, пешком, разумеется. На отдых и сон совсем ничего не оставалось!

Иногда в нем поднимались такие ненависть и негодование против того, что творилось вокруг, что он едва находил в себе силы их сдерживать. А тут еще он оказался на должности коменданта лагеря. Сто раз он проклял своего заботливого отца, по ходатайству которого его после госпиталя перевели в этот ад. А ведь как он, наивный, обрадовался тогда! Заманчиво было оказаться там, где не свистели пули. Стефан полагал, что его ожидает безмятежная служба в лагере для военнопленных. Даже в страшном сне он не мог предположить, что окажется в месте, где уничтожение невинных людей станет его обычной работой.

Он перерыл весь письменный стол, газеты, бумаги, даже антресоль, в попытках найти какой-то дневник или послание, оставленные его предшественником, который покончил с собой. Что побудило его совершить самоубийство? Неужели то, о чем думал Стефан? Сам же он не мог позволить себе подобного малодушия. Мысль о том, что все слуги окажутся лишенными его опеки и защиты, резко отрезвляла. И при этом каждый день он продолжал убивать, ставя очередную подпись под списком узников, подлежащих отправке на смерть. Это была какая-то западня.

Когда весь ад через огонь и мрак

Сто раз пройдешь от края и до края,

Не бойся совершить последний шаг,

Который отделил тебя от рая.

Послание было найдено. Эти четыре строчки за день до смерти тот офицер записал на листке своего настольного календаря. Стефан с жадностью вчитывался в них раз за разом. Итак, ответ получен. Что напишет он сам, когда настанет его последний час?

Стефан не собирался ни спасаться бегством, ни сдаваться в плен. Он был намерен вывезти своих подопечных за пределы лагеря и просто оставить их в укромном месте, где они смогли бы до прихода советских войск переждать дезертирский марш «доблестных солдат и офицеров Рейха». Разумеется, все нужно было заранее подготовить, чем он и решил заняться.

Ну, а потом… Либо пуля, либо ампула. Офицер склонялся к пуле, это было более красиво и по-мужски. Яд традиционно чаще всего выбирали женщины. Но иметь ампулу все равно необходимо. Вдруг в нужный момент не будет возможности выстрелить? Но сможет ли он сделать это?

Стефан чувствовал, что сходит с ума. Он ненавидел свою еду, мягкую постель, тот комфорт, который его окружал, камин, что его грел, автомобиль, который его возил.

Стефан не был антифашистом, скорее, гуманистом. В свое время его захватили нацистские идеи о мировом господстве Рейха. Он в них поверил, искренне считая, что только его нации дано вершить будущее. Но он и предположить не мог, что господство это будет достигаться вот таким, варварским, зверским способом.

В вечерних разговорах с Равилем он излагал свою позицию.

— Я согласен, что немецкий народ должен завоевать весь мир, захватить все ресурсы, чтобы жить лучше, как нам и обещали. Но я прежде всего солдат. И я абсолютно точно уверен, что воевать должны армии. Да, в России сейчас очень жесткая ситуация. Там поднялся весь народ. В битву включилось все ее население. Но причем здесь евреи, проживающие в Европе? Это же абсолютно мирные люди. Ведь можно было действительно конфисковать все их имущество, а самих евреев переселить в трудовые лагеря, на пустующие земли и заставить работать. Земля ведь ничего не стоит, если ее не обрабатывать. Зачем уничтожать целый многотысячный народ? Я этого не могу понять. Мой мозг просто не в состоянии вместить суть всей этой чудовищной расправы. Я не нахожу ей никакого оправдания. Любые люди — это люди. Каждый человек должен жить столько, сколько ему отмерено судьбой, за тем исключением, если только он сам взял в руки оружие и пошел убивать, как это сделал я!

— Стефан, ты ничего не можешь изменить, — тихо отвечал ему Равиль, держа свое мнение о справедливости «конфискации и отправки в трудовые лагеря» при себе.

Юноша понимал, что воспитанного на идеях великой немецкой нации Краузе не изменить.

— Но я должен среди всего этого жить, на все это смотреть и всем этим руководить! Знаешь, что мы сегодня обсуждали на совещании? Очень злободневный вопрос. С наступлением теплого времени года, видишь ли, смертность узников в лагере от естественных причин — голода, холода и болезней — резко снизилась. Зимой было так хорошо! Каждое утро возле любого барака набиралась гора трупов из умерших за ночь от переохлаждения. Места освободились, проблем нет. А теперь — извините. Люди умудряются есть траву по дороге на работу и обратно, стало теплее, никто больше не простывает. Что делать? А составы идут и идут! Новых узников девать некуда! Ломали мы головы несколько часов. Пригласили на совещание самого Менгеле. Тот внес предложение провести всеобщую селекцию. Обещал лично осмотреть всех узников до одного. Вот работяга! Я точно знаю, кого в ближайшее время наградят большим железным крестом! Мне-то его не видать. Моя голова не так хорошо работает. Но после селекции, ясное дело, народ нужно умертвить, а трупы утилизировать. А как и где? Газовые камеры не справляются, а крематории и так дымят круглосуточно. И тут с речью выступил мой друг Отто Штерн. Его идея оказалась предельно простой и воистину гениальной: использовать окрестные леса. Выглядеть это будет так: группа узников оснащается лопатами, этапируется в лес, где они роют котлован, затем их расстреливают, трупы сваливают в эту яму, поливают горючей жидкостью и сжигают прямо на открытом воздухе. Я высказал мысль, что для Германии данный способ уничтожения и утилизации может оказаться несколько накладным. Расходы на лопаты, патроны, охрану, горючее влетят в немаленькую сумму. На меня посмотрели, как на врага всего арийского народа. При чем тут расходы? Главное — величие выполняемой миссии! И после этого можно лишь удивляться, почему мы все просрали — битву под Сталинградом, и на подступах к Москве, осаду Ленинграда, и вынуждены теперь массово отступать. А не потому ли, что огромные лагеря уничтожения оттягивают на себя значительные силы и ресурсы? Я не в силах больше выносить все это, я хочу назад, на фронт, Равиль. Лучше сдохнуть там, в бою, чем находиться здесь. Дай мне воды.