Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
Елизавета расчесала мокрые волосы, распустив их по спине, чтоб скорее сохли, и, едва дыша от удовольствия, вышла в предбанник. Но тут же отпрянула, словно от выстрела в упор, услыхав противный, тягучий голос:
– С легким паром! Глотни кваску, разгони тоску!
Таракан, вовсе голый, сидел на лавке, с наслаждением потягивая из ковшика квас. Елизавета стала как вкопанная, а он медленно поднялся и, непристойно выпячиваясь и расставляя руки, будто кур ловил, двинулся к ней, приговаривая:
– Ладен квас – изо лба воротит глаз! – И вдруг бросился на нее, ломая, сгибая к полу, бормоча: – Ну, приголубь меня, ну, пошибче, а ну-ка!
Елизавета изогнулась, силясь не упасть, качалась, как былинка, а Таракан лез на нее, будто на дерево, жадно лапая, и она, взвизгнув, рванула зубами его костлявое плечо так, что он, завыв, с силой оттолкнул ее.
Елизавета, отлетев к стене, ударилась спиной, едва удержалась на ногах и, теряя равновесие, схватилась за что-то холодное, тяжелое; стиснула, не глядя, эту тяжесть, взметнула над головой – и обрушила на Таракана.
Он, глухо ухнув, упал... Елизавета поглядела на свою руку: в ней была кочерга, потом на Таракана – с одного взгляда было видно, что он мертв, – и согнулась в углу в приступе рвоты.
* * *
Ей сразу стало легче. Умылась, заплела волосы в две косы, оделась. Мысли были холодные, четкие, спокойные. Никакого смятения, раскаяния, словно и впрямь раздавила таракана! И она уже знала, что сделает, как заметет следы, как спасется.
Труп, лежащий с раскроенной головой, ее ничуть не тревожил, старалась только ноги не запачкать в крови, когда бежала во двор, к дровянику, набивала печку дровами, раздув тлеющий огонек. Разбросав повсюду мусор, щепки, сорванную с поленьев бересту, она вынула несколько поленьев и кинула на пол. Подождала немного, убедилась, что мусор занялся и уже не угаснет, – и спокойно вышла, притворив за собой дверь.
А вот теперь медлить не следовало – близился рассвет.
Подобрав юбки, Елизавета со всех ног пустилась к постоялому двору, вернее, к конюшне, молясь, чтоб на ней не было замка. Но тут удача от нее отвернулась: конюшня была заложена изнутри, а на маленькой калитке висел тяжелый замок. Елизавета стукнула по нему кулаком, злясь, что не догадалась поискать в карманах Таракана какого ни на есть ножа. Ломом замок сразу не собьешь, а шуму больно много, схватят! Да и где он, тот лом? Не в баню же за кочергой возвращаться!
Она в растерянности обвела взором двор – и обмерла: на крыльце, в одной юбке, босая, нечесаная, стояла хозяйка постоялого двора и подозрительно смотрела на Елизавету.
– Чего шаришься? – спросила она хриплым со сна голосом, зевая и торопливо крестя рот. – Иди-ка лучше в избу, а не то... сама знаешь! Цацкаться с тобой тут никто не будет. Сказано было: коли что не так – прирезать тебя, и вся недолга.
У Елизаветы замерло сердце.
– Кем сказано? – бросилась она к крыльцу. – Кто это задумал? Куда меня везут?!
– А то не знаешь? – ухмыльнулась хозяйка. – И впрямь не знаешь? Ну и дела... Ладно, уж всего ничего осталось ждать: завтра на месте будете – сама все увидишь. И больше не сказала ни слова, а когда Елизавета совсем уж надоела ей вопросами, схватила в сенях коромысло и так грозно замахнулась, что Елизавете ничего другого не оставалось, как потихоньку вернуться в избу и вытянуться на лавке, с трудом усмиряя запаленное дыхание.
На что ей понадобилась конюшня?! Надо было идти пешком! Елизавета думала, что хозяйка воротится, ляжет спать, и тогда она снова попытает удачи, но та, ворча, принялась возиться в сенях, гремела ведрами, топала по крыльцу, и Елизавета вынуждена была лежать на лавке, ощущая такую знакомую теплоту зеленого плаща, пока ожидание не сморило ее, и она вдруг, будто в черную яму, провалилась в глубокий сон и не скоро проснулась от громких голосов совсем рядом.
Рывком села на лавке – и чуть не заплакала, увидав солнечные лучи, с трудом проникающие в подслеповатое оконце.
Проспала. Все потеряно!
Еле сдерживая слезы, она угрюмо огляделась.
Хозяйка в углу лаялась с какой-то толстой, простоволосою бабою; хозяин за столом вяло хлебал что-то из большой обливной миски. Бревноголовый сидел на лавке, а перед ним топтался хлипкий мужичонка, тиская в кулаке шапку и бормоча:
– Ну какая тут наша вина? Мы ни при чем! Сгорела банька, – ну, наше добро, дак мы разве в обиде? Сгорела, и черт с ней!
– Это как это – черт с ней?! – завопила толстуха, подскакивая к нему. – Это с тобой черт! Чтоб тебя немытик забрал, постылого! Баня-то новехонькая была, только что срубленная!
– Только что! – хрюкнул за столом хозяин, едва не подавившись своим хлебовом. – Годов двадцать тому, кабы не больше!
– Они, видать, угорели в баньке-то, – бормотал мужичок, истово прижимая к груди шапку. – Угорели – а огонь занялся!
Бревноголовый, набычась, глухо захрипел – и вдруг яростно вскочил.
– Ну, паскудник! Говорено ведь ему было – погоди! Нет, и дня не мог потерпеть! Да так ему и надо, безмозглому! – И зло махнул на мужика с бабою: – Пошли вон!
Небрежно швырнул какие-то монеты:
– Нате, возьмите себе, хошь баню, хошь – домовину [47] сладьте, только уйдите с моих глаз!
Мужик соскреб медяки с полу и в толчки погнал бабу к выходу, а она все норовила обернуться, с ненавистью выкрикивая:
– То ж гроши! На них и домовины не справишь! Ах, скупердяй, чтоб тебя похоронили на росстанях!..
Наконец муж вытолкал ее прочь и выскочил следом как ужаленный.
И тут Елизавета сообразила, что они все думают, будто Таракан сам учинил пожар в бане – да и сгорел. Ее никто ни в чем не подозревает! Никто не обратил внимания на ее чистые волосы, освеженное платье! Хитрость удалась! И надежда зародилась в ее груди: если удалось обмануть похитителей один раз, то удастся и другой, а может, придет время, когда повезет и от присмотра уйти!..
Бревноголовый, обшарив избу налитыми кровью глазами, остановил взор на Елизавете и сказал, с трудом отпыхиваясь:
– Ну, коли так, царство ему небесное, дураку. А ты чего сидишь? Собирайся, поехали!
