Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
– Да она… русалка! – пробормотал Григорий. До Троянды долетел шорох одежды, потом шаги – и занавеска, за которой она скрывалась, отлетела в сторону.
Троянда обомлела… Напротив нее стояли трое мужчин, однако двоих – худого малорослого юношу и широкоплечего здоровяка – она едва заметила, во все глаза уставившись на третьего: со спутанными светлыми волосами, и хмурыми бровями, и горбатым носом. Рослый, статный красавец в длинном камзоле держался грозно и сурово. Вот только глаза у него сияли – они-то и выдавали его, эти голубые глаза!
Широкая улыбка раздвинула губы Григория, и он восторженно воскликнул:
– Да ты наяву еще краше, чем во сне! Но постой, девушка… На тебе же вчера ничегошеньки не было! И где ты взяла это платье?
– В сундуке, – робким кивком указала Троянда, страшно смущаясь недовольства в его взгляде: все-таки она надела чужие вещи без спроса. А может быть, дело в том, что он предпочел бы видеть ее раздетой?.. Она не успела прочесть в его глазах ответ на свой безмолвный вопрос: вперед сунулся юноша, и стоило Троянде услышать его, как она поняла: это и есть Прокопий, и физиономия у него столь же противная, как голос. Надо думать, и натура такова же!
– В сундуке-е? – не то протянул, не то провыл Прокопий с непередаваемо озабоченным выражением. – Откуда ж в твоем сундуке бабья справа?
– Да так, купил! – дернул плечом Григорий, пятерней расчесывая свои буйные кудри, и у Троянды вновь замерло сердце, когда она увидела, как светлые пряди обвиваются меж его длинных пальцев.
– Ку-упил-ил? – вновь взвыл Прокопий. – На что тебе? Аль на маскарад собрался рядиться?
Что-то бухнуло в углу. Троянда поглядела на рыжеволосого курносого великана с яркими детскими глазами и не сразу поняла, что он так смеется. Ага, это и есть Васятка. Ну что ж, по голосу и стать, по стати и голос.
– Какой маскарад? – удивился Григорий – Купил для нашей Дуняшки.
– Да ты спятил? – ахнул Прокопий. – Чтоб моя сестра… этот бесовский наряд… ты в уме?!
– А что такого? – пожал плечами Григорий. – Ну, купил, хотел для забавы подарить.
– Tеперь уж не подаришь! – с явным сожалением проговорил Васятка, и Григорий круто выгнул бровь:
– Это еще почему?
Васятка кивком указал на Троянду, которая стояла ни жива ни мертва:
– Да уж больно твоей русалке это пристало. Видал ли ты бабу, чтоб отдала столь приглядный наряд, к тому же – венецианскую бабу?
– Я не венецианка, – наконец подала голос Троянда, и глаза Григория, неотрывно глядевшие на нее, словно бы вздрогнули.
– Русская?
Она кивнула.
– Как же ты сюда?.. Откуда? – спросил он так взволнованно, с такой теплотой, что у нее невольные слезы навернулись на глаза. – Татаре, турки увели? Продали?
Она кивнула. Почему-то язык не поворачивался рассказывать все сначала. Это же сколько надо сказать! И про Марко, который убил ее мать, и про монастырь, и про Аретино, и… лепестки на траве, и Цецилию, и лунную ночь, и камни, брошенные в ее белое покрывало, и говорящее море… Нет, зачем? Они и не поверят, да и много такого, о чем просто стыдно сказать. Не нужно им знать всего. А что сказать? И тут она вспомнила о Гликерии.
– Продали, да, – кивнула сдержанно, – потом выкупили меня мальтийские рыцари, привезли в Венецию. Здесь я и осталась.
– И чем промышляешь? – подал голос Прокопий. – Мы тебя на берегу нашли. Рыбачка али как?
– Просто… живу, – растерялась Троянда под пристальным, колючим взглядом этих недобрых глаз, лихорадочно вспоминая все, что когда-то рассказывала ей Гликерия: а вдруг начнут выспрашивать, откуда она родом, и все такое.
– С кем? – спросил Прокопий, усмехаясь, и Троянда поняла, что он изо всех сил старается выставить ее в самом неприглядном свете. Что это его так разбирает? Надо осадить этого зарвавшегося юнца! И, думая лишь о том, как поставить на место Прокопия, она выпалила:
– С мужем! – а уж потом, увидев, как вздрогнул Григорий, сообразила, что же наделала…
– С му-жем? – переспросил он с расстановкою. – Вот как? – И отошел, присел на золоченый диванчик, принялся натягивать чулки и ботфорты. Кудри упали ему на лоб, закрыли глаза…
Он больше ничего не говорил, зато Прокопий не унимался, и вопросы его так и вились над Трояндой, будто надоедливые осы, жаля ее своим ехидством и принуждая отмахиваться нелепыми, необдуманными ответами:
– А что ж ты по морю в одной рубахе плавала? Али муж тебя побил да утопить решил? И за что? С полюбовником застиг?
– Он меня не топил! – огрызнулась Троянда. – Его… его вовсе и нет сейчас. Он… он в тюрьме!
– Ишь? – удивился доселе помалкивающий Васятка. – Знать, лихой человек! Тоже нашенский ай тутошний?
– Тутошний, – с удовольствием повторила Троянда незнакомое слово. – Конечно, тутошний.
– А пошто в оковах? – сочувственно спросил Васятка. – Ограбил ай прирезал кого?
– Нет, он… он… – замялась Троянда, – он просто… поссорился с одним знатным человеком, с дожем… да, с дожем, и тот… велел его заточить.
– Ну, храбер бобер! – восхитился Васятка. – Ишь, супротив боярина пойти не заробел! А сам твой-то – он кто? Рыбак? Моряк?
Троянда лихорадочно соображала. Что им сказать? Рыбак? Но она не похожа на рыбачку, руки ее не загрубели от плетения сетей, не изранены острыми плавниками и рыбьей чешуей. Купец? Мрачный лик Марко Орландини возник перед ней, и она мысленно с отвращением от него отмахнулась. Нет, не купец. А кто? Чем еще вообще занимаются люди? В монастыре она мало что узнала, у Аретино бывали все больше художники… О! Как кстати вспомнилось! На свете ведь бывают художники!
– Художник! – выпалила она. – Он художник!
– А, понимаю, – кивнул Прокопий, чьи узкие темные глаза, чудилось, цеплялись за лицо Троянды, не упуская ни одного выражения. – Стало быть, писал он дожеву парсуну [45] , да таково намалевал, что боярин в ужасти его в узилище поверг!
Понадобилось некоторое время, прежде чем Троянде удалось проникнуть в смысл непривычных слов, а когда ей это удалось, она очень натурально обиделась за своего несуществующего мужа:
– Вовсе нет! Синьору очень понравился мой портрет, но… но…
