Дорога надежды - Голон Анн

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115

Анжелика подумала о мадам де Меркувиль, которая любила расспрашивать детей и была в курсе всего, что происходит. В записочке, приложенной к письму мужа, она попросила ее узнать, к кому лучше обратиться, чтобы узнать о судьбе английских пленников, за которых в Бостоне готовы были платить выкуп. К миссионерам и охотникам? Или к членам благотворительных обществ?

Пусть мадам де Меркувиль обдумает это и сообщит ей.

Она не стала писать господину де Ломени-Шамбору, потому что изнемогала от усталости и, сверх того, понимала, что ей придется сообщить ему о смерти отца д'Оржеваля.

Глава 28

Письмо Флоримона им передал барон де Сен-Кастин, их сосед из форта Пентагует.

«Голдсборо» и «Ле Рошле» сильно задержались из-за бурь и туманов, им пришлось обогнуть Новую Шотландию у Пор-Мутона. Однако Сен-Кастин, узнав об их возвращении, отправился навстречу, чтобы приветствовать своих друзей. В июле он разминулся с ними как раз в тот момент, когда сам вернулся из Франции, где его надолго удержали дела с наследством в Беарне, откуда он был родом. Ибо он тоже был гасконцем, этот блестящий офицер, который царил, окруженный всеобщей любовью, в форте Пентагует, занимающем господствующее положение в устье Пенобскота. Стяг с королевскими лилиями гордо развевался над ним.

В начале века Пентагует был всего лишь небольшой факторией, открытой французским искателем приключений, сьером Клодом де ла Тур. Затем она была захвачена англичанами, но французы отбили ее и выстроили мощную деревянную крепость с четырьмя бастионами. Крепостью завладели голландцы, но уступили ее англичанам; наконец, барон де Сен-Кастин вновь завоевал ее и провозгласил владением французского короля. Теперь Пентагует считался столицей Акадии.

С этого клочка французской территории барон де Сен-Кастин управлял индейскими племенами: абенакисы, эчемины, тарратины, сурикуазы, малеситы признавали его власть; он был для них отцом и владыкой одновременно, вождем, которого они сами бы себе выбрали.

Он взял себе в жены дочь вождя, красивую индианку Матильду, и в случае кончины своего тестя Массасвы, должен был занять его место. Затерянный в глуши, он оказался первым, кто попросил помощи у Пейрака, чтобы избавить «своих» крещеных индейцев от участия в святых войнах, к чему их подталкивал Квебек, а еще больше тот, кто пугал их своей таинственной властью, фанатик-иезуит отец д'Оржеваль, которого они называли Атскон-Онтси, черный человек, дьявол.

Барону же больше всего хотелось торговать пушниной и жить в спокойном довольстве со своей индейской семьей, помогая выжить преданным ему племенам, оберегая их от уничтожения, которое постоянно им угрожало из-за, войн, голода, эпидемий и алкоголя. Покидая Пентагует, он оставлял форт под властью своей жены Матильды, прелестной и умной дочери вождя, которая прекрасно справлялась с возложенными на нее обязанностями при помощи старика отца, по-прежнему могущественного и уважаемого сагамора.

Она тоже была здесь сегодня, в своей кожаной одежде, обшитой бахромой.

Платье ее было коротковато и не закрывало очаровательных коленок; красивые ноги были обуты в сапоги из вышитой кожи. Такую одежду носили знатные индеанки, дочери вождей — они руководили советом женщин или исполняли жреческие обязанности и благодаря своей выдающейся роли в племени часто обладали решающим словом, превосходя мужчин и вождей разумностью своих суждений.

У нее были длинные косы, и лицо от этого казалось совсем детским.

Сен-Кастин привез ей из Франции длинный плащ темно-синего бархата: она с наслаждением драпировалась в него, то закутываясь, то раскрывая, как крылья.

Перед тем как сесть на корабль в Онфлере, Сен-Кастин в последний раз побывал в Версале и видел там старших сыновей графа и графини, Флоримона и Кантора де Пейраков. Оба были в полном здравии.

Достав из-за пазухи камзола письмо Флоримона родителям, барон протянул его Анжелике, зная, как жаждет материнские сердце увидеть строки, написанные рукой любимого сына, как важно ей прочесть послание первой, желательно в одиночестве, в стороне от всех, как она читала бы любовную записку.

— Барон, вы слишком хорошо знаете женщин, — сказала ему Анжелика, — поэтому они вас и любят.

— Я из Аквитании, как господин де Пейрак, и мы еще не забыли наставления «Искусства любви». Нравиться дамам — вот наш девиз. Читайте ваше письмо и не беспокойтесь о нас. Господин де Пейрак не будет в обиде, ибо у меня есть что рассказать ему о милых юношах. А вам я потом это повторю.

Она сломала восковые печати и развернула листы, покрытые тонким летящим почерком старшего сына. Вглядываясь в них, она испытала сложное чувство, в котором радость и нетерпение смешивалось с грустью.

Когда же она перестанет мучиться из-за них? Беспокоиться и страдать ?

Сожалеть, что так быстро пришлось вновь их потерять?

Сен-Кастин был прав, отдав письмо Анжелике, ибо юноша обращался большей частью именно к ней, стремясь поведать ей все новости придворной жизни:

«Король во всем идет мне навстречу, потому что я ублажаю дам и забавляю придворных. До моего приезда двор был серьезен и скучен. Если король подпишет мое назначение в армию через полгода — да что я говорю, через три месяца, — все снова начнут зевать. Поэтому он не отпускает меня от себя, хотя я был внесен в списки офицеров „Королевского дома“ в числе ста отборных дворян».

Он продолжал в том же духе, рассказывая обо всех и о каждом в отдельности, словно выклевывая то, что, как он знал, должно ее интересовать. У них был свой шифр, благодаря чему он мог быть уверен, что она его поймет и без упоминания имен известных им людей.

«…Господин Вивон избегает меня, но улыбается. Он дал мне понять, что не хочет разговоров об изгнании, которое хочет скрыть, а я дал ему понять, что мой язык нем в том, что касается этой темы. Он по-прежнему адмирал флота и ввел новую моду для морских офицеров: они теперь носят очень светлые, почти белые парики, которые очень хорошо смотрятся, подчеркивая свежесть и моложавость лица. Льстецам эта мода очень пришлась по нраву, но, вплоть до особого распоряжения, носить их остается привилегией офицеров Королевского флота. Конечно, все будут добиваться приобщения к избранным, равно как и права носить красные каблуки… Господин дофин меня помнит. Он немного толстоват, но держится с большим достоинством, как и подобает принцу.

Скажите господину Тиссо, что он сохранил свою армию из серебряных солдатиков…»

Флоримон подружился с герцогом д'Антеном. Этот прелестный подросток был законным сыном мадам де Монтеспан в ее браке с Луи Пардальяном де Гронден, маркизом де Монтеспан. Последний только что выбросил белый флаг в своей судейской войне с королем, похитившим его жену. Король вздохнул с облегчением и стал подумывать, как узаконить бастардов, даровав им титул принцев.

Анжелика улыбнулась, узнав, что мадам де Монтеспан, ее ровесница, только что родила, одного за другим и меньше чем за год, двух маленьких Бурбонов если не по имени, то по крови. Второй родился как раз тогда, когда Флоримон заканчивал письмо, переданное с Сен-Кастином.

«Почти близнецы», — сказала себе Анжелика, которой это совпадение было приятно.

Маленькие королевские бастарды были немедленно переданы в умелые руки той, которая уже вырастила старших детей, — Француазы д'Обинье, вдовы Скаррона, ставшей теперь маркизой де Ментенон. Все считали ее восходящей фавориткой.

Среди всех этих интриг Флоримон чувствовал себя как рыба в воде. Он понимал, что самыми близкими королю людьми останутся его ровесники, но проявил недюжинную проницательность, догадавшись, что король, хотя и достиг уже сорокалетия, будет по-прежнему жаждать празднеств и развлечений; ему будет по-прежнему необходим блестящий двор, ослепляющий роскошью и страстью, которому станут завидовать иностранные посланники. Поэтому от молодых людей, допущенных в святая святых, в Версаль, требовалось отнюдь не подражание — из страха или почтительности — старшим, ибо старшие неизбежно либо обретали присущую их возрасту солидность и степенность, либо погрязали в интригах, имеющих целью обогащение или продвижение вверх в придворной иерархии. То были взрослые болезни, а молодые должны были быть нервом жизни двора, его живой горячей кровью. Во имя этого прощалось многое: и дерзость, и даже наглость. Но лишь немногие из юношей, жаждущих сделать карьеру, понимали это. Флоримон же и не думал льстить, угодливо выполнять прихоти и капризы — это прискучило бы очень быстро. Зато он был неистощим на выдумки и проказы, и жизнь кипела вокруг него. Он был быстро замечен теми, кто упивался в вихре сменяющих друг друга развлечений — танцев, празднеств, театральных представлений и карнавалов. На него, в частности, обратили внимание мадемуазель де Монпансье, кузина короля, Анна-Диана де Фронтенак, прозванная «Божественной», и, естественно, мадам де Монтеспан. Когда он по собственному почину явился выразить ей свое почтение, она узнала его.

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115