Сердце медведя (СИ) - "Мурзель"

— Позволь представить тебе… — начал отец.

— Папенька, но ведь я уже давно знакома с господином Манчини, — улыбнулась Виола, скользнув глазами по сутуловатой фигуре незадачливого «посла».

— … твоего будущего супруга, — закончил граф.

Виола оторопела.

— Что? — не веря своим ушам, переспросила она.

— Я решил выдать тебя замуж, — пояснил отец.

— Безмерно счастлив, миледи. — Манчини галантно склонился над ее рукой, и когда его губы — мокрые и холодные словно лягушка — коснулись кожи, Виола передернула плечами.

Ее бросило в жар.

— Но почему? — ошарашено спросила она.

— Давайте присядем. — Граф указал на кресла.

Во рту пересохло. Виола судорожно сглотнула и рухнула на сиденье. Лицо пылало, и она приспустила накидку с плеч. Только бы не грохнуться в обморок!

— Итак, дочь моя. — Граф вальяжно закинул ногу на ногу. — Как ты знаешь, господин Манчини вот уже много лет верой и правдой служит нашей семье. Я доверяю ему как самому себе.

Виола бросила затравленный взгляд на Манчини. Тот улыбнулся, показав острые желтоватые зубы. Она вздрогнула от отвращения.

— Папенька, — чуть не плача, пролепетала она, — можно с вами поговорить? Наедине.

Отец вскинул брови.

— Господин Манчини все знает, в том числе и о бастарде, которого ты носишь.

— Как вы могли? Зачем вы ему рассказали? — возмущенно выпалила она.

— Вы поженитесь как можно скорее, — твердо заявил отец. — Твой супруг получит титул барона и признает твоего ублюдка своим отпрыском, рожденным в законном браке. Только так мы сумеем избежать позора, что ты навлекла на наши головы.

— Миледи, — слащавая гримаса сделала Манчини похожим на крысу, — вам совершенно не о чем волноваться. Мы обставим все так, что никто ни о чем не догадается. Ваша честь будет спасена. Уверяю, никто не посмеет даже косо взглянуть в вашу сторону.

— Но папа! — Виола всхлипнула и торопливо утерла скатившуюся слезу. — Я не хочу замуж!

Граф вцепился в подлокотники кресла и вперил в нее свирепый взгляд.

— А чего ты хочешь? — рявкнул он. — Родить ублюдка? Опозорить нашу фамилию? Чтобы все судачили, что моя дочь бог знает перед кем раздвигала ноги? Ты выйдешь замуж и точка! Больше ничего не желаю слышать! Иди к себе, неблагодарная! Вон!

Виола с трудом поднялась с кресла, колени дрожали, слезы застилали глаза. Она еще раз умоляюще взглянула на графа, но тот отвернулся к камину и больше на нее не смотрел.

В сопровождении лакея Виола побрела в свои покои. Ноги едва несли ее по мрачному коридору. Когда-то эти стены казались надежной защитой, а сейчас они стали ее тюрьмой. Слуга отворил дверь, Виола вошла, упала на кровать и зарыдала в подушку.

В замке провернулся ключ. Ловушка захлопнулась.

***

Несколько дней Виола была сама не своя. Как она ни пыталась найти светлые стороны в своем положении — лежащая впереди мгла казалась беспросветной. «Свадьба с Манчини» — звучало как приговор. Он никогда ей не нравился — ни внешностью, ни характером, и мысль о том, что ей суждено прожить с ним всю жизнь, делить с ним постель и рожать от него детей приводила ее в отчаяние.

Наступило очередное серое и безрадостное утро. И хоть для поздней осени в этом не было ничего необычного, Виоле казалось, что теперь все ее дни до самой смерти будут такими же мрачными и унылыми, как сегодня.

После завтрака — к счастью ее почти перестало тошнить — она сидела у камина с чашкой горячего чая и пыталась сосредоточиться на чтении, но буквы расплывались перед глазами. Разум витал далеко-далеко — Виола вспоминала о Бьорне. Хоть внутри все и сжималось от боли, когда она думала о нем, но она никак не могла выбросить его из головы.

Она не чувствовала к нему ни ненависти ни злости. Пускай он от нее отказался, но разве он мог поступить иначе? К нему вернулась законная жена, и как порядочный супруг, он должен в первую очередь позаботиться о ней. Единственное, в чем он был виноват, так это в самом похищении, но за это Виола уже давно простила его.

В памяти возник последний день в Рюккене. Прощание с Бьорном, долгий взгляд его пронзительно-голубых глаз. Виола тяжело вздохнула. Она так мечтала вернуться домой, так рвалась, убегала… и зачем? Чтобы снова оказаться в тюрьме?

Неожиданно распахнулась дверь. Виола вздрогнула и подняла голову — в комнату вошел отец, а за ним двое лакеев. Они внесли шуршащий ворох желтовато-белых шелков и положили его на кровать.

— Что это? — удивилась Виола.

— Подвенечное платье твоей матери, — без обиняков ответил граф. — Надевай!

— Зачем?

— Ты выходишь замуж.

Виола ошарашено уставилась на него, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди.

— Что? — пролепетала она. — Прямо сейчас?

— А чего ждать? Пока живот на нос полезет?.. Джоанна! — кликнул отец.

Камеристка выглянула из своего чулана.

— Да милорд.

Граф кивком указал на платье.

— Помоги ей одеться! Да поживее, мы опаздываем в церковь.

Джоанна удивленно вытаращила глаза, но не посмела перечить своему господину.

— Как скажете, милорд. — Она поклонилась и подошла к Виоле. — Прошу, госпожа.

Нет! Это какое-то безумие! Виола вжалась в кресло и протестующе замотала головой.

— Не трогайте меня! Я не хочу! Оставьте меня в покое!

Граф кивнул слугам. Те подошли к Виоле. Один из них — рябой верзила — протянул руку.

— Пожалуйста, миледи, — смущенно попросил он.

— Нет! Пошел вон!

— Приступайте! — ледяным тоном бросил отец.

Лакеи схватили Виолу под мышки и насильно поставили на ноги.

— Уберите от меня свои лапы! Пошли прочь! Как вы смеете! — верещала она, отчаянно дергаясь и вырываясь. Ей даже удалось пнуть одного из слуг по голени, но в следующий момент с нее стащили платье, и она осталась в одной рубахе.

— Веди себя разумно, — строго сказал отец, — иначе я велю им раздеть тебя догола.

— Иди к Брокку! — по-хейдеронски буркнула Виола и всхлипнула.

— Что? — Граф плохо знал этот язык.

— Чтоб тебя конь восьминогий отымел! — Слезы безудержно покатились по щекам.

К счастью, отец не понял ее слов.

— Одевай ее, что стоишь столбом? — рявкнул он на служанку, и та кинулась исполнять приказ.

Виола поняла, что сопротивление бесполезно. Она покорно задрала руки, позволяя нацепить на себя платье. Расшитый жемчугом шелк обдал ее слабым запахом тлена и затхлости — как и у всякой одежды, которая долго пролежала в сундуке.

— Разве белое платье не символ невинности? — едко спросила она, когда Джоанна покрыла ее голову фатой.

Отец смерил ее снисходительным взглядом.

— Свадьба должна пройти как подобает, чтобы ни у кого не было повода распускать о нас грязные слухи. Мой внук родится в законном браке, так что не вздумай что-нибудь выкинуть.

Виола едва успела сунуть ступни в атласные туфли, как граф схватил ее под руку и потащил за дверь. Он шел так стремительно, что ей оставалось лишь торопливо перебирать ногами, чтобы за ним поспеть.

Они вышли во двор и сели в карету. Кучер щелкнул хлыстом, лошади тронулись. Виола в полном смятении сидела напротив отца, все еще не веря, что это происходит на самом деле.

За окном моросил нудный дождь. Виола провожала взглядом унылые дома и облетевшие деревья. По щекам текли слезы. Она оплакивала свою судьбу. Этот мир принадлежит мужчинам, и женщина в нем никто, даже если она единственная наследница знатного рода. Она всего лишь игрушка для утоления похоти, утроба для вынашивания потомства и разменная монета для политических интриг.

— Ты подвела меня, Виола, — жестко заговорил с ней отец, и она невольно подняла на него глаза. — Пойми, все, что я делаю, я делаю для блага нашей семьи. Не препятствуй мне в этом. В церкви веди себя как подобает — больше ничего от тебя не требуется.

— Но ведь мне придется ложиться с ним в постель! — воскликнула Виола, от отчаяния позабыв всякие нормы приличия.

Граф смерил ее таким брезгливым взглядом, словно перед ним была платяная вошь.