Сломанная роза - Беверли Джо

— Он правда высек тебя? — спросил Галеран. Она потупилась.

— Он велел меня высечь.

— Ах, так вот в чем дело!

Она подняла ресницы, и ее глаза полыхнули огнем.

— Попробуй высечь меня сам, Галеран, или вели другим, и ты пожалеешь!

Позже, вернувшись к привычным занятиям: борьбе и скачкам на взмыленных конях, Галеран понял, что Джеанна права. Да, он мог настоять на своем: ведь он — мужчина, и на его стороне сила, власть, закон. Но даже если б дело зашло так далеко, Джеанна скорее умерла бы, чем покорилась. С другой стороны, он должен научиться укрощать ее, ибо самолюбие его было уязвлено. Однако тот способ, которым Галеран воспользовался бы с наибольшим удовольствием, пока не был ему разрешен, а потому всю остающуюся до свадьбы неделю он старательно избегал встреч с будущей женой.

Это оказалось совсем не просто: кровь быстрее бежала у него в жилах, едва он видел ее; случайное соприкосновение рук за обедом сводило с ума; ее аромат кружил голову.

Вероятно, сама Джеанна даже не догадывалась о своих чарах, не понимала, как томится желанием его молодое, полное сил тело; если б знала, уж наверное не упустила бы случая подразнить его.

Галеран старался не попадаться ей на глаза, но она с дьявольским упорством оказывалась рядом с ним, где бы он ни прятался. Он научился избегать ее прикосновений, но она, казалось, каждую минуту стремилась дотронуться до его руки. А потом стала так ходить и так одеваться, что избегать ее сделалось для Галерана свыше всяких сил и доводов рассудка.

Но он героически держался, смиряя себя молитвой и постом.

Так продолжалось до тех пор, пока за два дня до свадьбы, проснувшись поутру, он не обнаружил Джеанну, сидевшую у него на кровати.

— Ад и пламя, Джеанна! Что ты здесь делаешь?

— Ты все бегаешь от меня, Галеран.

Распущенные волосы струились по легкой рубахе, сквозь которую обольстительно просвечивало тело.

Галеран с трудом подавил желание схватить ее и накрыть с головой покрывалом.

— Значит, я не хочу тебя видеть. Уходи.

— Нет.

— Тогда уйду я.

Он хотел встать, но тут услышал:

— Я выбросила твою одежду в окошко.

— Что?

Сундук, где обычно лежала одежда, был открыт и совершенно пуст. Галеран рассмеялся, ибо ничего другого придумать не мог.

— Глупышка, ты думала, я испугаюсь? — И он вскочил с кровати и предстал перед нею нагишом.

И остолбенел.

Господи боже, что он делает?! Ведь сейчас Джеанна так завизжит, что к нему в комнату сбежится весь замок, и что они увидят?

Но ему следовало бы лучше знать свою невесту. Джеанна не выказывала ни малейшего беспокойства, а только внимательно смотрела на него, широко открыв глаза, и щеки ее мало-помалу становились розовыми, как ее рубаха.

— Совсем не так плохо. Ты растешь.

А он стоял как вкопанный, с головы до пят открытый ее пристальному взгляду. Сбежать, прикрыться простыней было бы совсем позорно, но, кроме простыни, прикрыть наготу было нечем. Посему он предпринял единственно возможный шаг и столь же внимательно оглядел Джеанну с головы до ног.

— Верно, ты тоже растешь, но это трудно определить, пока на тебе рубашка.

Ее глаза распахнулись еще шире. Недрогнувшими пальцами она взялась за подол рубахи.

Галеран рванулся к ней, схватил за руку.

— Не надо!

— Не надо? Но ты вынуждаешь меня.

— Нет.

— Твои слова прозвучали как вызов, а я привыкла принимать вызов.

— Тогда, клянусь Святым Распятием, я вынуждаю тебя прыгнуть в окошко следом за моей одеждой!

Она не опустила глаз.

— Только вместе с тобой, Галеран. Рука об руку навстречу вечности…

И, к ужасу своему, он понимал, что Джеанна сделает так, как говорит.

Он все еще держал ее, но вот она положила его руку себе на грудь, маленькую высокую грудь с твердым соском, так ясно ощутимым под тонкой тканью.

— Видишь, и я расту, — улыбнулась она и посмотрела вниз. — И ты тоже.

Галеран знал это. Впервые в жизни желание его было столь сильным, ищущим немедленного удовлетворения. Он испытывал подобное и раньше, но никогда — с женщиной, с этой женщиной, такой близкой, горячей под его ладонью.

Его начала бить дрожь.

— Мы ведь не можем…

— Конечно, не можем. Но поцеловаться можем. Ты должен мне один поцелуй, помнишь?

— Нет, Джеанна. Я не могу… — Он тщился объяснить ей, какая опасность угрожает им обоим, что еще миг — и он не совладает с проснувшимся в нем зверем, но не мог подобрать нужных слов.

Но, видимо, она поняла, ибо, тяжко вздохнув, встала и отошла от кровати.

— Не можешь так не можешь, — согласилась она, как ни в чем не бывало. — Я сейчас пришлю тебе одежду. — И выскользнула из комнаты, оставив за собою неясный след пряно-цветочного аромата, а он долго еще боролся со своей взбунтовавшейся плотью.

Больше Джеанна его не дразнила, но от одного ее присутствия Галеран впадал в состояние, близкое к безумию. В день свадьбы он чувствовал, что готов воспламениться от одного ее вида, как сухое дерево вспыхивает от одной случайной искры, и долгая церемония венчания и последовавший за нею пир показались ему нескончаемой пыткой. Когда же наконец их с Джеанной отвели в опочивальню и оставили одних на широком брачном ложе, Галеран понял, что ему страшно — отчасти потому, что Джеанна, возможно, знала больше, чем он, и могла осмеять его, но главным образом он боялся выпустить на волю бушевавшую внутри его силу, которая ему самому была непонятна и неподвластна, и сделать Джеанне больно.

Подождав немного, она коснулась его груди.

— Галеран…

Он невольно содрогнулся, ибо до сих пор исступлено старался не давать себе воли, и ужаснулся внезапной мысли о том, что если он преуспеет в укрощении своей похоти, то, пожалуй, его невеста так и не станет в эту ночь женою.

— Ты была права, — пробормотал он. — Тебе надо было выйти за кого-нибудь постарше.

— Зачем? — безмятежно и даже весело откликнулась Джеанна. — Он умер бы раньше меня.

Сжав кулаки, Галеран лежал на спине и смотрел в потолок.

— Он бы знал, что надо делать, Джеанна. А я не знаю. Я никогда еще этого не делал.

Она снова коснулась его груди легким, успокаивающим движением, но он видел, что она тоже боится.

— И я не делала, но я знаю, как начать.

— Это и я знаю.

Но он не представлял себе, когда и как это делается… Обжигая его тело огнем, ее рука двинулась вниз и нашла корень его терзаний и надежд.

Галеран обмер, но заметил, что и она затаила дыхание.

— Я и не знала, что он такой твердый, — заметила она и, вместо того, чтобы отпрянуть и потупиться, как подобает скромной девице, откинула простыни, чтобы разглядеть все получше. Ее пальцы с любопытством скользили по напряженной плоти, ощупывали ее, и Галерану пришлось самому отвести ее руку, пока не началось извержение. Джеанна не слушалась, и они немного повозились, пытаясь настоять каждый на своем, пока вдруг не оказались лицом к лицу, глядя друг на друга так, будто видятся впервые в жизни.

— Не надо, Джеанна.

— А что, это больно?

— Да. Но дело не в том, что…

— Тогда давай.

Она лежала подле него нагая, хрупкая, и под тонкой кожей ясно виднелись голубые жилки.

— Я боюсь сделать больно тебе.

— Но ведь ты должен.

— Я не хочу причинять тебе боль. — Он хотел отодвинуться, но она обвила его руками и ногами и удержала, тем самым напоминая, что на самом деле она вовсе не такая уж хрупкая.

— Не бойся. Кормилица говорила, — тут Джеанна покраснела, отчего стала для него еще ближе и желанней, — она говорила, что это проще сделать, когда я буду готова, а готова я буду, когда там станет мокро… — Тут ее голос упал до шепота, а щеки запылали. — Бог знает, сколько недель я была готова, Галеран, и… я готова теперь.

Она взяла его руку и направила ее вниз, между ног, где, подтверждая истинность ее слов, наливались живым огнем горячие влажные складки, помогая ему, раскрываясь, обтекая его…