На свои круги (СИ) - Турлякова Александра Николаевна

Сейчас ещё он жил этой надеждой.

Весь этот год барон держал его близко у себя, он многое позволял ему, восхищался им, но в народе говорят «Кто нежнее гладит, тот больнее и бьёт». Сейчас ему приходилось расплачиваться за ту фавору, которой он пользовался до этого момента.

Узнать бы только, сколько ещё будет продолжаться гнев барона, а тот злопамятен и суров. Он, и в самом деле, мог сделать так, как угрожал, он мог бросить тень на баронессу из Одерна, мог очернить Эрвина на всю округу, а привлекать внимание к себе – ой! – как не хотелось.

И Эрвин смиренно ждал, когда о нём вспомнят.

Дни шли за днями, он и не мог знать в полумраке своей темницы, когда день, а когда ночь. Со временем он научился угадывать наступление нового дня по сменившимся охранникам, по скудной пайке хлеба и воды. Он пытался запоминать и считать прошедшие дни, чтобы знать, сколько времени провёл тут, но сбился. Пытался вести счёт на каменной стене своей темницы, но пряжка пояса, которой он чертил полоски, стёрлась и быстро сломалась, не годная для этого дела.

Охрана не отвечала на его вопросы, и скоро Эрвин стал пугаться звуков собственного голоса, вздрагивал на реплики стражников за дверью, когда они сменяли друг друга.

Он зарос, сильно похудел и вряд ли напоминал себя прежнего. Никто ни разу не посетил его, не справился о его состоянии. Грязная одежда быстро ветшала и уже не грела в сыром и каменном помещении. Ночи были особенно холодными, когда, казалось, сами камни источали холод каждым углом.

Чтобы не замёрзнуть, Эрвин не спал по ночам, а ходил из угла в угол, размахивал руками и про себя шептал слова своих стихов, и не мог понять, здоров ли его рассудок или уже нет. Вспоминались обрывки молитв и песен, разговоры и мысли.

А потом заболели зубы – память о прошлом поединке. Ах да, было время в его жизни, когда он жил в доме ткачихи и работал помощником кузнеца. Вот только зубы свои он так и не вырвал, так и не сходил к цирюльнику, всё откладывал на потом и дооткладывался. Сейчас зубная боль не давала ему покоя. Он не мог спать, не мог есть, не мог думать ни о чём другом, кроме этой проклятой боли.

В детстве он слышал от своей няни, что зубная боль хуже всякой боли, но тогда ему казалось, что больнее всего ссадина или ушиб, когда упадёшь с коня. Сейчас же он готов был согласиться с ней и даже спорить не стал бы.

Всю жизнь он не чувствовал подобной боли, с зубами от природы ему повезло, они были белыми и крепкими, и никогда не болели. Сейчас же он готов был плакать от боли или, может, и плакал уже, да не чувствовал этого сам. Измученный, уставший, в бреду одиночества и боли он бродил по своей камере туда-сюда. Надежда уже почти оставила его, он медленно сходил с ума, в минуты недолгого затишья боли он окунался в кошмарные сны, падал с мир прошлого и иллюзий, говорил во сне сам с собой.

Охранники, ставившие раз в день кувшин воды с куском хлеба, едва узнавали в нём бывшего оруженосца, любимчика своего сеньора, и вряд ли бы поверили, что все девчонки с кухни когда-то тайно вздыхали о нём.

* * * * *

Когда они вернулись в Дарнт, граф Вольф Гавардский и его люди были ещё здесь. Он встретил вернувшегося хозяина и его жену со снисходительной улыбкой. Долго и пристально рассматривал лицо Ании через тёмную вуаль, видел все её побои, оставленные мужем, и ничего не сказал. Наверное, он полностью был согласен с действиями своего вассала, ведь Ания всего лишь своевольная жена, совершившая глупость, бросившая тень позора на своего мужа.

Он тоже был мужчиной, властным, влиятельным, титулованным, и никогда бы не понял действий Ании, не признал за ней её правоты, её материнской любви и заботы, что двигали ею. Он не понравился ей, этот граф из Гаварда, сеньор её мужа и будущий господин её сына.

Она была бы рада, если бы они вернулись, а этого человека уже не было бы здесь. Но он был и остался ещё на несколько дней. И всё это время Ания ловила на себе его взгляд, задумчивый и внимательный, как у наблюдающей кошки.

Надо было отдать ему должное, его люди практически не разграбили Дарнт, лишь немного похозяйничали в погребах, но даже при беглом осмотре Ания поняла, что всё восполнимо. Видимо, графу удалось удержать своих людей под контролем, зато за эти дни он умело организовал вылазки на охоту и оценил угодья в Дарнте.

Войска графа Мард покинули эти земли, и граф безбоязненно развлекался охотой и вечерними пирами, пользуясь гостеприимством своего вассала.

Ания же, оставив гостя своему мужу, занималась только сыном. Она не отходила от него ни на шаг, не отпускала с рук почти целый день, не могла насмотреться на него, прижимала к груди, вдыхая родной тёплый запах ребёнка.

Сколько молитв, сколько тревог, сколько боли пережила она за эти дни, как боялась вернуться и узнать, что потеряла его, какие страхи глодали её сердце. Всё позади. Всё прошло. Вот он, её мальчик, её маленький мальчик.

Потом уехал граф, и барон вызвал её к себе. Ания пришла вместе с ребёнком на руках и замерла, узнав на столе мужа знакомый кубок. Он что, собирается устроить ей проверку? Он совсем выжил из ума?

- Проходи, дорогая. Садись.- Барон указал ей на стул с высокой спинкой, как раз у самого стола. Он и сам сидел тут же на втором стуле.

Ания подчинилась, чувствуя, как тревога прокрадывается в душу, страх сковывает движения. Чего он хочет? Зачем это всё?

- Я думаю, ты прекрасно понимаешь, зачем я вызвал тебя сюда. Я не хотел заводить это всё при графе, но я не забыл, не думай и не надейся.

- И что вы хотите?- Она всеми силами старалась держать себя в руках, но взгляд сам собой всё время натыкался и натыкался на этот проклятый кубок. Кто сказал, что он волшебный, он – исчадие ада! Подарок сатаны!

Пальцы, сжимающие тело ребёнка, начали нервно дрожать в предчувствии неприятностей.

- Я хочу, чтобы ты выпила вина, дорогая.

- Я не хочу вина.

- Ты не можешь отказаться. Я пойму это по-своему, и ты это прекрасно понимаешь.- Его голос был вкрадчивым, почти ласковым, и Ания чувствовала, что не только боится, но и начинает злиться на своего мужа.

Он рассматривал её, наблюдал за её руками, как держит она ребёнка, как её ладони поддерживают его.

- Надо было оставить его няне,- заговорил мягко.

- Я не хочу оставлять его няне, я соскучилась по нему.- Ания не узнала своего голоса. Что она делает? Она же выдаст себя! Он всё-всё поймёт, он обо всём догадается!

- Ну, играйся пока, пока он маленький. Когда ему станет пять лет, я отдам его на воспитание в какую-нибудь семью, где он будет жить в строгости и в дисциплине. Там не будут его целовать и сдувать былинки с него не будут, уж поверь мне, я сделаю всё для этого...

- Пять лет?- голос Ании дрожал от возмущения.

- Этого достаточно. Я не повторю ошибки, как со своим старшим... Его мать избаловала его и разнежила! Он вырос сопляком и слюнтяем. Мне нужен мой сын! И он будет таким, каким я захочу!- В его голосе пропала былая мнимая ласковость, прорезались нотки упрямства и злой решимости. Ания даже не сомневалась, что он сделает именно так, как сказал.

Будь ты проклят, старый изверг! Ты будешь мучить его, издеваться над моим сыном, превращать его в копию себя. А он даже не твой сын! И, слава богу, что Орвила воспитала его мать, а не ты или твои пресловутые воспитатели с их дисциплиной и строгостью.

Не дам! Я не отдам тебе своего сына!

Она невольно прижала его к себе, притиснулась подбородком к макушке ребёнка, глядела на барона, зло стискивая зубы, негодуя от возмущения и несогласия.

- Ладно. Это всё потом.- Барон сидел на втором стуле как раз напротив Ании, и по скатерти стола продвинул свой кубок в сторону Ании.- Пей! Я хочу знать, что ты не лжёшь мне...

Ания не шевельнулась, глядела на мужа исподлобья. Ребёнок на её руках словно придавал ей сил и решимости.

- Чего вы хотите?

- Правды!

- Какой правды? Я не лгу вам.