Кеннет и Ребекка вошли в Сомерсет-Хаус и увидели длинную вереницу людей. Кеннет присвистнул.
– Ты была права, – сказал он Ребекке, – жаждущих успеха здесь предостаточно.
– Было бы намного хуже, если бы мы приехали первыми, – ответила Ребекка, стараясь держаться поближе к Кеннету.
– Да и сейчас ничего хорошего. Здесь собралось примерно шестьдесят – семьдесят человек. Из них только три женщины.
Прибывали все новые художники, и становилось все теснее. Люди громко разговаривали и, жестикулируя, обменивались мнениями.
Зная страх Ребекки перед толпой, Кеннет отвел ее в сторону и зорко следил, чтобы ее не толкнули.
Служитель, державший в руках список художников, представивших свои работы на выставку, выкрикнул первое «нет», и человек, получивший отказ, с побелевшим лицом выскочил на улицу.
– Вот дьявол! – воскликнул Кеннет.
– Я искренне жалею, что ввязалась во все это, – прошептала Ребекка, хватая Кеннета за руку.
Он взял ее руку в свою. Рука была холодной.
– Правду сказать, я не сомневаюсь, что твои картины будут приняты, но разделяю твое волнение.
– Я чувствую, твое состояние не лучшего моего, – прошептала в ответ Ребекка.
– Гораздо хуже. У меня почти нет надежды.
– Может, моя техника и лучше твоей, но зато твои картины гораздо сильнее по накалу чувств.
– Твои работы не менее содержательны. Они лишены мелодраматизма.
Они посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.
– Мы ведем себя как последние идиоты, не так ли? – сказала Ребекка.
Сейчас они как никогда были близки друг другу. Общее волнение, как и общее горе, сплачивает. Кеннет ни минуты не сомневался, что картины Ребекки будут приняты хотя бы даже потому, что она дочь известного художника. О его полотнах нечего было сказать.
– Нам надо прекратить эти разговоры, а то мы доведем себя до сумасшествия. – Кеннет задумался. – Давай поговорим о Грей-Гасте. Твой кот в прекрасном состоянии, хотя ему уже десять лет, а то и все двенадцать.
Ребекка в ответ улыбнулась.
– Да, он молодец, хотя сомневаюсь, что он был так счастлив, пока я не подобрала его. А у меня он всего лишь два года.
Они продолжали вести ничего не значащий разговор, а очередь между тем потихоньку продвигалась. От Кеннета не укрылось, что каждые три человека из четырех получали отказ, и он чувствовал, как все больше волновалась Ребекка.
Очередь значительно продвинулась, и сейчас впереди них был всего лишь один человек.
– Фредерик Маршалл, – назвал он себя охрипшим голосом.
Служитель начал просматривать списки, беззвучно шевеля губами.
– Маршалл. Нет, – сказал он наконец, глядя на несчастного поверх пенсне.
Маршалл с силой ударил кулаком одной руки по ладони другой.
– Черт бы побрал эту академию! Что эти старые дуралеи понимают в настоящей живописи! – С искаженным от гнева лицом Маршалл выбежал на улицу, яростно хлопнув дверью.
Настала очередь Ребекки. Кеннет, подбадривая ее, положил ей руку на плечо.
– Ребекка Э. Ситон, – едва слышно прошептала она.
Служитель неодобрительно посмотрел на нее, и его палец заскользил по списку.
– Ситон. «Корсар» – да. «Преображение» – да.
Лицо Ребекки вспыхнуло радостью, как вспыхивает свеча от поднесенного к ней огня. Она посмотрела на Кеннета. Глаза ее сияли.
Он хотел поцеловать ее, но не решился и лишь только сказал:
– Чудесно. Поздравляю.
– Твоя очередь, – напомнила Ребекка, и по ее глазам он видел, как вся она трепещет от волнения за него.
– Кимболл, – назвал себя Кеннет, шагнув вперед.
Служитель принялся медленно листать страницы.
– Кимболл. Нет.
Сердце Кеннета упало. Сколько он раньше ни убеждал себя, что его картины не примут, услышать отказ было мучительно. Опечаленная Ребекка сжала его руку.
– Одну минуту, – услышали они голос служителя. – Кажется, я ошибся. Я спутал вас с Кимбро. Вы назвали себя Кимболл?
Кеннет молча кивнул.
Служитель снова уткнулся в список.
– «Наварра. Восьмое ноября тысяча восемьсот одиннадцатого года» – да. «Испанская Pieta» – да.
В порыве безумной радости Кеннет подхватил Ребекку на руки и закружил по залу. Ребекка, смеясь, отбивалась.
Человек, стоявший за ними, с укором посмотрел в их сторону и назвал свое имя. Кеннет наконец выпустил Ребекку. Их взгляды встретились, и между ними словно проскочила искра.
Кеннет постарался взять себя в руки. Почему он каждый раз забывает, что теряет самообладание, обнимая Ребекку? Хватит с него и одного случая, за который пришлось платить такой ценой. Бог знает, чем могло бы все кончиться, будь они не на людях.
Взяв Ребекку за руку, Кеннет повел ее на улицу.
– Мы победили, Рыжик, мы победили! Ребекка, пританцовывая, сбегала вниз по лестнице.
– Даже если наши картины повесят под самым потолком, мы всегда сможем утверждать, что они выставлялись в Королевской академии искусств.
Кеннет улыбнулся ее ребячеству. Сегодня они чувствовали себя солдатами, которые, сражаясь бок о бок, победили.
Накануне открытия в выставочном зале царил хаос. Здесь толпились не только художники, которые пришли, чтобы подправить картины, но и посторонние, использовавшие свое влияние, чтобы стать первыми посетителями. Ребекка, боявшаяся толпы, не отходила от Кеннета. С ним она чувствовала себя увереннее.
Кеннет оглядел огромный зал.
– Ты говорила мне, что картины будут развешаны по всем стенам от пола до потолка, но действительность превзошла все мои ожидания. Я просто потрясен.
– Я тоже. Я не пропускаю ни одной выставки, но впервые мне приходится искать здесь свои картины.
– Нам надо обойти все шаг за шагом. Начнем с этого угла.
– Очень хочется надеяться, что их повесили где-нибудь рядом с основной линией. – Заметив удивленный взгляд Кеннета, Ребекка пояснила: – Эта линия проходит посередине каждой стены, и картины, висящие на ней, наиболее выгодны для обозрения. Обычно эти места предназначаются для членов академии, но иногда туда помещают и картины скромных художников.
Ребекка взяла Кеннета под руку, и они пошли вдоль стен, обходя художников, стоявших на лестницах и правивших свои картины. Наши дебютанты тоже на всякий случай захватили с собой необходимые принадлежности, но решили ничего не менять в своих произведениях, конечно, если не увидят там нечто из ряда вон.
