Пари на развод (СИ) - Беж Рина

Он стоит возле коридора, ведущего на цокольный этаж, а какая-то расфуфыренная курица в коротком облегающем ж..пу платье наседает на него и нагло тыкает ярко-алым когтем в грудь.

При этом, что странно, охранник с вахты не вмешивается в нападки сумасшедшей бабы. Переминается с ноги на ногу в сторонке и помалкивает.

Совсем что ли с ума посходили?

Глава 22

ОЛЕСЯ

Сколько секунд требуется адекватной взрослой женщине, к тому же матери, чтобы разогнаться от бесконфликтной уравновешенной особи до боевого хомячка в революционный период?

Три секунды ровно.

Именно столько тратит бессмертная выхухоль, чтобы прошипеть:

– Ты… малолетний поганец… да я тебя сейчас…

И всё.

Маска цивилизованной Олеси Игоревны истаивает, как сливочное масло на раскаленной сковороде. Мгновенно. Бесповоротно. Закипая и пузырясь.

На поверхность, выбирается мама-гризли, готовая за одни только словесные оскорбления в адрес своего обожаемого ребенка порвать на тряпочки любого смертника без разбора. А уж за то, что любимое чадо притесняют, загоняют в угол и угрожают… ой, зря-я-я она…

Тонкий ноготок с алым лаком становится той самой красной тряпкой для быка, которую моя душа требует срочно уничтожить. Да хотя бы сломать.

– А не переломишься, мадам Обещалкина? – уточняю тихим голосом, останавливаясь за спиной незнакомки.

Все мое внимание концентрируется на холеной руке, упирающейся в грудь сына. Так тщательно концентрируется и, наверное, ярко отражается во взгляде, что дамочка, вздрогнув и резко обернувшись на голос, это ощущает и свою конечность без раздумий одергивает поближе к груди.

Правильно делает.

Желание переломать каждый тонкий палец, который мог причинить вред Алешке, зашкаливает.

Я понимаю, что злость, кипящая внутри и требующая выхода, вызвана не только наглым поведением этой конкретной пигалицы, но и всеми скопом навалившимися проблемами, а заодно накопившейся усталостью и нервным перенапряжением последней недели.

Понимаю… где-то задним умом… и отметаю, как маловажное.

Моего ребенка обижают – вот в чем содержится первопричина злости.

А следствие – не желание и дальше оставаться милой, хорошей, тихой и всепонимающей Олесей.

Не хочу быть удобной.

И не буду.

– За своим языком без костей следите, – делаю шаг вперед, ближе к сыну, чем заставляю истеричку немного отступить.

А потом еще немного, когда давлю немигающим взглядом.

Знаю, даже при большом желании и неуемном воображении в нем ничего невозможно прочесть. И вот это чаще всего раздражает и пугает оппонентов намного сильнее прямых гроз.

Стоящую передо мной блондинку тоже нервирует.

Вижу, как она напрягается. Прищуривает глаза, поджимает губы. Осматривает меня с головы до ног и обратно. Так, будто противную букашку под башмаками изучает.

– Что? – выдает спесиво. – Это вы мне?

Ох, зря.

Я ж тоже высокомерие излучать умею. Школу выносливости закончила с красным дипломом, спасибо родственничкам.

– Вам, девушка. Вам, – киваю. – Совет на будущее. Никогда не стоит бездумно раскидываться пустыми обещаниями… потому что позже за них всегда приходится отвечать, – произношу так же тихо, как и первую фразу. – От сына моего вам что надо?

Гляжу на выскочку прямо.

К слову, если быть объективной, передо мной стоит красивая женщина. Особенно по мужским меркам. Аккуратное лицо сердечком, выразительные глаза, пухлые губы, блестящие волнистые волосы, а-ля, я только распрощалась со стилистом-парикмахером, и женственная фигура. Она кажется нежной и милой. К ней легко можно проникнуться симпатией… пока она не раскрывает рот и не демонстрирует склочный характер.

– Так это ва-а-аш? – блондинка неприятно растягивает последнюю гласную и куксится, будто лимон на язык положила.

– Мой. Дорогой. Любимый. И неприкосновенный, – выдаю, чеканя каждое слово.

Авось до нее дойдет, как была неправа пару минут назад, протягивая когтистые культяпки куда не следует.

Не доходит.

Губы поджимаются, напоминая куриную гузку.

– А вы в курсе, что ваш дорогой… – последнее слово бессмертная выхухоль выплевывает, тыкая пальцем в сторону Алешки, – меня толкнул?

Никак не комментирую и ничем не выдаю своего отношения к услышанному. Слишком мало вводных, чтобы делать выводы. Лишь на секунду бросаю взгляд на сына, который стоит, набычившись, и молчит.

Подозрительно.

Зато блондиночка не молчит. Не дождавшись реакции, она повыше вздергивает нос и нападает.

– Вымахал лось под два метра, а в голове полное отсутствие мозгов. Бескультурье! Никакого уважения к старшим. Хамит, дерется, мои требования игнорирует.

– Да вы тоже, смотрю, через слово слышите, – прищуриваю глаза. – Последний раз предупреждаю… не нужно оскорблять моего ребенка, если не хотите проблем. Это, во-первых. Во-вторых, вы уж определитесь, в чем обвиняете. Он вас толкнул или дрался? – не скрываю усмешки. – Потому что, если бы Алексей хоть раз ударил… вы бы точно сейчас не стояли.

Раздувает ноздри, сжимает кулачки. Ух, как ее плющит, что я не поддаюсь и не проникаюсь ее гневными речами.

– Толкнул.

– Случайно, – кидаю предположение и пожимаю плечом.

– Нет.

– НЕТ!

Два ответа, блондинки и моего, наконец, заговорившего сына, раздаются одновременно.

Честно, удивляюсь единодушию.

Сильно. Но недолго.

Выскочка опять берет слово.

– Вот видите! – будто выиграла миллион, она победно тыкает пальцем. Ох, как же он мне надоел. – А я что говорила?

– Вы говорили, что Алексей игнорирует ваши требования, – припоминаю ранее сказанные ею слова. – Поясните-ка, неуважаемая, кто вы такая? И по какому праву что-то требуете от чужого ребенка?

Ух ты ж!

Никогда в живую не видела, как павлины распушают хвост. Теперь… можно уверенно заявлять, что и это диво-дивное я пережила.

– Я – Татьяна Эдуардовна Милославская, приближенное лицо семьи Зотовых. А от вашего наглого отпрыска требую, чтобы он немедленно отошел и пропустил меня к ребенку, – визгливо заявляет блонди. – Иначе я и его, и вас в порошок сотру! Ясно?

Вау! Звучит грозно.

Пока пытаюсь уложить в голове не совсем понятные требования и угрозы, Алешка вновь подает голос.

– Нет! – грозно рыкает сын, выставляя вперед челюсть.

После заводит руку за спину и прикасается к…

Только в этот момент я замечаю то, что пропустила, сконцентрировав всё внимание на громкоголосой пигалице. Точнее, того.

За свободно сидящим на теле Алешки добоком прячется кто-то маленький и тихий, как мышка.

Тихонько делаю заступ вбок, заглядываю за спину сына и встречаюсь глазами с испуганными широко распахнутыми глазенками малыша.

Хоть что-то спросить не успеваю, потому что в холле появляются новые действующие лица.

– Таня, а где сын? – вопрошает голос, принадлежащий Роману Зотову.

***

– Там, – заявляет Милославская и вновь поднимает свою руку.

Не понимаю: с какого фига она решает, что у нее, как у кошки, есть девять жизней? Я, к примеру, сомневаюсь. И очень горю желанием убедить ее в своей правоте.

Не оборачиваясь к Зотову, понижаю голос до свистящего шепота и предупреждаю:

– Еще раз тыкнешь пальцем в моего ребенка, я тебе его сломаю. Больно. А потом и всю руку. Несколько раз. Поняла меня?

Не понимает.

Читаю ответ по мимолетно проскочившей в глазах злости.

А затем происходит чудо-преображение. Актриса погорелого театра вдруг жалобно всхлипывает, поджимает затрясшуюся нижнюю губу, обнимает себя за плечи и делает бровки домиком… Еще минутка, и, клянусь, блеснут хрустальные слезки.

– Роман… Сергеевич, меня этот ненормальный пацан к Ванюшеньке не пускает, даже толкнул… сильно, – печально вздыхает стерва, хлопая наращёнными ресницами. – А его неадекватная мамаша угрожает членовредительством.

Вау! Ну надо же как виртуозно играет!