Я тебе не верю! - Нейл Долли

— Вы нас завтра покидаете, Элизабет? — Они только что пообедали и удалились в очаровательную гостиную посидеть за чашкой кофе. Чудесные ароматы теплого летнего вечера доносились через открытые окна, а последние лучи закатного солнца освещали комнату. — Мы будем рады, если вы останетесь пожить у нас еще.

— Знаю. — Она улыбнулась Жоржу. — Но недавно я уже отпрашивалась на длительное время. Компания охотно пошла мне навстречу, но мне не хотелось бы этим злоупотреблять.

Когда в следующий момент дверь резко распахнулась, Луиза даже вскрикнула от испуга, прежде чем увидела, что на пороге стоит ее сын.

— Филипп, зачем ты нас так пугаешь? Что произошло?

Первый раз в жизни Филипп де Сернэ пренебрег уроками аристократического воспитания, усвоенными с детства, и, отбросив все условности, подошел прямо к Элизабет, не глядя больше ни на кого. Его глаза сверкали.

— Ты собралась уехать? Завтра? Рано утром? Не говоря мне ни слова?

— Я… — В шоке Элизабет поднесла руку к своему горлу, отчаянно пытаясь понять, как воспринимать его слова. — Я…

— Как ты могла? Как ты посмела думать, что можешь так поступить со мной?

— Филипп!.. — Жорж поднялся с кресла, беспокойно переводя взгляд с побледневшего лица Элизабет на лицо своего сына, мрачного как ночь. Он протянул руку к сыну, но сразу же отвел ее назад, когда Филипп повернулся и посмотрел на него гневным взглядом.

— Не вмешивайся, отец! Это касается только меня и Элизабет. — Он вновь обернулся к Элизабет и, прищурившись, пристально посмотрел ей в лицо: — Ну? Ты собираешься уезжать завтра?

— Да. — Она встала. Ее лицо было бледным, но гневная реакция на его высокомерие проявилась яркими пятнами румянца на ее щеках. — А почему я не должна? Ты не появлялся и не звонил…

— Как я мог, когда я был в Марселе? — огрызнулся он. — Ты могла бы сама позвонить мне — я оставил тебе номер.

— Номер? — Она посмотрела на него беспомощно, и, увидев ее растерянность, Филипп обратил свой взгляд к матери, которая вскрикнула, словно вспомнив что-то важное.

— Ты отдала Элизабет письмо? — спросил он быстро.

— О, мой мальчик, прости меня, но эти хлопоты с ребенком… Я забыла. Оно до сих пор в моей сумочке. — Луиза до крайности расстроилась своей оплошностью.

— Но это просто невозможно! — Он вновь повернулся к Элизабет и сказал уже более спокойно: — Я дал матери письмо, чтобы она вручила его тебе в тот день, в больнице. Я должен был ехать в Марсель. Избежать поездки не представлялось возможным. В письме я все объяснил.

— Я так виновата. — Голос Луизы звучал трагически, но теперь Филипп ни на кого не обращал внимания. Он взял Элизабет за руку и буквально поволок ее через комнату.

— Ты едешь со мной. Я не желаю больше находиться в этой нелепой ситуации, — проворчал он. — Ты не получила письма, но явно не пыталась ничего узнать обо мне, не спрашивала, где я нахожусь, что происходит. Ты только собиралась опять исчезнуть, разве не так? Сознайся.

— Опять? — Ее возглас был таким резким, что Патриция, спавшая в колыбели в углу комнаты, проснулась и заплакала. — Это ты покинул меня, разве не помнишь? Даже не дав толком ничего тебе объяснить.

— Элизабет! — воскликнула Джулия крайне удивленно, и когда та уже в дверях оглянулась, то увидела выражение почти комического изумления на лицах всех присутствующих в комнате. — Ты виделась с Филиппом и ничего мне не сказала? — Похоже, этот факт произвел на Джулию большее впечатление, чем испуганный плач ее драгоценной дочери, которая впервые так громко заявляла о себе.

— Я не виделась с ним, — быстро солгала Элизабет. — Такого не было.

— Черта с два, не было! — Выталкивая Элизабет за дверь, Филипп бросил свирепый взгляд на присутствующих. — Сегодня вечером она останется у меня. Это все, что вам нужно знать. Я очень сомневаюсь, что она вернется завтра в Америку. Пусть кто-нибудь позвонит в аэропорт и сообщит…

— Лучше не надо! Я возвращаюсь в Штаты… — Дверь захлопнулась, и голоса Элизабет не стало слышно, однако не прошло и минуты, как она распахнулась вновь, и в комнату ворвались Катрин и Пьер. Их лица были полны тревоги.

— Что, в конце концов, тут происходит? — Пьер посмотрел на Джулию, которая, стоя возле колыбели, качала на руках Патрицию и успокаивала ее, что-то тихо бормоча себе под нос. — Я думал, что-то случилось с ребенком.

— Патриция в полном порядке. — Все повернулись и посмотрели на Джулию. Луиза, перехватив взгляд своей невестки, ласково улыбнулась ей и продолжила: — А теперь, я думаю, что и с Элизабет все будет хорошо. Я должна была догадаться. Однако я ничего не подозревала, хотя и его мать, — спокойно добавила Луиза.

— Может, кто-нибудь объяснит мне, что происходит? — Жорж переводил взгляд с одного лица на другое и медленно качал головой. — Я решительно ничего не понимаю.

Но Элизабет, сидя рядом с Филиппом в его машине, вовсе не чувствовала себя хорошо. Его ярость была очевидной, но что действительно ее ужасало, так это нахлынувшие на нее эмоции. Искушение сделать что-то, чтобы восстановить их отношения, было мучительно острым. Но еще острее оказалось чувство страха, что она вновь может ошибиться.

Поведение Филиппа говорило о чем-то большем, нежели простое вожделение. И, несмотря на ее негодование и все ее обвинения, высказанные и невысказанные, мысль, что она могла бы поверить ему, была слишком пугающей, чтобы принять ее. Она любила его, в этом не было сомнений, но она ему не верила.

Когда она ошибочно думала, что он состоит в близких отношениях с Мирей, сработал какой-то тайный механизм в ее подсознании, механизм защиты от сомнений и разочарований. И теперь она не хотела, чтобы эта защита была вновь разрушена, не хотела отдаться чувству любви к Филиппу, чтобы вновь не испытать разочарования, чтобы опять не быть отвергнутой.

— Куда мы едем? — слабым голосом спросила Элизабет, когда напряженная атмосфера в замкнутом пространстве машины стала невыносимой.

— Ты прекрасно знаешь куда, — скупо обронил Филипп, не взглянув на нее. — Ко мне домой.

— Ты не можешь сделать этого…

— Я уже сделал. — Он все же удостоил ее быстрого взгляда, и ей стало не по себе при виде мрачного огня, который горел в его глазах. — Из-за тебя я чувствую себя глупцом. Теперь ты довольна?

— Пожалуйста, не говори так.

— Почему же не говорить? Я никогда не боялся правды. Ты знаешь, что я к тебе неравнодушен, а тебя влечет ко мне, несмотря на эту одержимость твоим покойным мужем.

— Нет никакой одержимости! Ты ничего не понимаешь.

— Потому что ты не даешь мне понять. — Это было настолько близко к истине, что она не смогла ему ответить. — В Америке я был без ума от тебя, не стану отрицать. Когда ты сказала, в чем меня подозревала все то время, пока находилась со мной… — Он сделал глубокий хриплый вдох. — В тот момент я мог бы задушить тебя, особенно после того, как открыл тебе вещи, о которых не говорил ни одной живой душе, о Клэр, о том, что я пережил с ней. Я был несчастен с тех пор, как ты покинула Францию, нашел предлог для поездки в Штаты только для того, чтобы провести время с тобой, а ты, можно сказать, предала меня. Пусть это не совсем так, но я воспринял все именно таким образом. Однако, вернувшись домой, я начал понимать, что опять пытался форсировать события, а ведь у нас все шло хорошо. Помнишь те чудесные вечера в Нью-Йорке? Ведь ты наслаждалась ими?

— Ты знаешь — мне было хорошо тогда.

— А я был очень сдержан с тобой, разве не так? Вежливый поцелуй при расставании и никаких вольностей. Я и сам не мог поверить, что способен на подобное. Будто в тридцать шесть лет я перестал быть Филиппом де Сенрэ! — В его голосе прозвучала мягкая самоирония, но можно было почувствовать и нотку досады. — Поэтому я решил, что сделанное однажды может быть повторено вновь. Я могу быть терпеливым — у меня нет выбора, черт возьми! Я бы ждал, пока ты не приедешь навестить Джулию, и тогда продолжил бы постепенно, шаг за шагом, завоевывать тебя, пока не победил бы. Казалось, это так просто.