Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир

Сажусь так, чтобы можно было видеть лишь обшивку стены. Думаю, за часок Алешка сориентиру-ется, а можно будет собирать чемоданы.… Если уйти пораньше – можно было бы закончить еще один рисунок к книжке. Я обещал Милене закончить весь альбом к концу месяца, но работа дается мне труднее, чем я думал.

Лимонад безвкусный и больше похож на мочегонное для анализов, поскольку уже вскоре выпитая жидкость просится наружу. Отсидеть час серой мышкой в норке не удастся. Обернувшись, вижу, что в этом углу один. Какая-то женщина, затянутая в светлое розовое платье с оборочками за соседним столиком разглядывает меня. Ее пухленькая мордашка не поражает необычностью, но черные глаза «горят дьяволь- ским огнем». Сначала мне приходит в голову, что она по ошибке приняла меня за знакомого из своего богатого прошлого, но она не называет никакого имени.

- Думаете отсидеться?

- Я бы и рад, да не получится - откровенничаю я.

- Это вниз и направо, - улыбается дама.

К счастью проводить меня до писсуара ей не приходит в голову.

Я опускаюсь по лестнице, с которой виден весь зал и слышу какой-то шум. По такой же лестнице, на противоположной стене, Алешка скачет следом за хохочущей женщиной, которая удаляется в стиле: « Не слишком ли быстро я бегу?» На последней ступе-ни он, конечно же, настигает ее. Та не возражает. Женщина вполне могла бы быть ему мамой. В их облике даже есть что-то схожее. Тоже долговязая, с невыразительной фигурой. Может быть, как раз, в его стиле. На ней длинное пестрое платье из полупро-зрачной ткани.

Когда я возвращаюсь обратно, они танцуют. Попав в поле зрения Алешки, я тычу пальцем в циферблат своих часов. Он кивает и подтаскивает партнершу ко мне.

- А где твоя? – он оглядывает пространство вокруг.- Ты же вроде был кем-то.

Я нетерпеливо машу рукой.

- Ну, нет, - упирается приятель. – У тебя здесь есть подруга? – обращается он к своей «маме».

- Найдем, - мотает головой женщина.

Искать никого не приходится.

- Можно вас, - слышу за своей спиной.

Похоже, я попал. Оглядываюсь. Все те же черные глазки пухленькой дамочки облучают меня. Она немного пониже и, наверное, со стороны, мы, по действующему на тот период стандарту, выглядим гармонично.

- Белый танец, - поясняет она и, не дожидаясь моей реакции, вешается на шею

Дергаться поздно. Через пару шагов, она так плотно втискивается в меня, что я чувствую все детали ее тела. Натуральное насилие. Алешка жестами дает мне понять, что теперь можно отправляться хоть в подвал. Я отрицательно мотаю головой, но на него это не действует.

Народу заметно поубавилось. В фойе, пока удачливые женщины меняют обувь, разбирают свои сумочки, и плащи, Алешка загоняет меня в угол.

- Какого черта…телки что надо…, шипит он.

Я смотрю на него как на идиота.

- Ты что, и в бабах ни черта не смыслишь? Ален Делон хренов!

Он подхватывает свою, сияющую от удачи «швабру» и покрутив мне на прощание пальцем у виска протискивается к двери.

Я выхожу следом. Прохладная сырая ночь в ярких фонарях. Публика толпится у входа в Дом офицеров и не торопится расползаться. Не устроившиеся «телки» здесь делают последнюю ставку на строптивых. Кто-то трогает меня за рукав, но я уже на пешеходном переходе. На противоположной стороне какая-то молодая женщина в сером плаще высовывается на дорогу . Колеса взвизгивают и женщина, отскочив назад, задевает меня плечом. Это Людмила. Узнав меня, растерянно улыбается.

- Не успела…

Наверное, из вежливости интересуюсь, не в дом ли офицеров она спешит. Если ту-да, то немного запоздала. Партнеры разобраны. Людмила смотрит на меня с возмущением – она просто живет здесь, рядом, на Пестеля. А в этом рассаднике не бывала никогда. Она здесь снимает хорошую двухкомнатную квартиру, в старом фонде. Если у меня есть время, могла бы пригласить на чашечку кофе. Она без предрассудков и умеет держать мужчин на расстоянии. Оправдываюсь, что, к сожалению, тороплюсь - вызвал на дом телевизионщика. Что-то аппарат барахлит. При случае обязательно зайду. Когда-нибудь.

Еще некоторое время, я плету кружева о том, что буду рад посетить свою благодетельницу, тем более, что я ее должник.

Она смеется. Какая уж это услуга?! Временное трудоустройство – это не серьезно. Не собираюсь же я всю жизнь посвятить писанию плакатов…

Мы уже на троллейбусной остановке и я, с облегчением, вижу приближающийся рогатый вагон. Номер 15. Уже в пути, провожая взглядом Людмилу, я спрашиваю себя, почему я веду себя как последний дикарь, и не знаю ответа…

До окончания отпуска еще несколько дней, но меня тянет в нашу мастерскую. Какое-то смутное предчувствие. Творческая келья наша пустует. Поднимаюсь на этаж выше. Отыскиваю в бухгалтерии Людмилу. Та разводит руками. Сама ничего не знает. Написал заявление об увольнении и исчез, даже не взял трудовую книжку.

Телефонный звонок от Женьки проясняет обстановку. Лешка решил походить по свету в передвижниках. Без координат. Обещал когда-нибудь написать. Если будет о чем. Возвращаться, вероятно, не собирается, потому что сдал свою комнатенку в жилфонд. От Милены мне привет. Картинки ей понравились, и книжки уже подписаны к печати. Вероятно, в скором времени выйдут в свет. Если не случится землетрясения… Так что все о, Кей. Положив трубку, чешу пальцем ухо. Его о, Кей прямо таки застрял в ушной раковине. Новость не из радостных. Теперь мне в одиночестве придется под репертуар изготовить задел плакатов на месяц вперед. Я не ропщу. Иногда занятость помогает держаться на плаву.

В мастерскую, неизвестным образом, забрался бродяга. Я бы не усомнился что это бомж, но меня смутили знакомые ботинки, с некогда белым верхом. Когда нечесанонебритое, рывшееся в старых полотнах оборачивается, я начинаю находить сходство с без - вести пропавшим.

- Бежал из-под стражи?

- Отчасти.

- А что ищешь?

- Мои картинки…пачка была. Перевязана шпагатом.

Я пожимаю плечами.

- Спросил бы. Я спрятал в кладовую.

- А что, были с обыском? – оживляется приятель.

- Да нет, никто не был. Ты что-то натворил?

Алешка машет рукой и садится на скамейку, которая давно превратилась в произведение прикладного искусства – об нее мы вытираем кисти, опробуем краски.

- Не прилипни, - предупреждаю я, - а то конспирация нарушится.

- Дай лучше закурить,- ворчит Алешка.

- Я бросил. Где-то в шкафчике валялась пачка…

Роюсь среди бутылок, банок и извлекаю пачку «Опала».

- Я готовлюсь в отпуск, - напоминаю я.

- Знаю, - прикуривая от спички, бормочет Алешка.

У тебя какие-то проблемы? – пытаюсь хоть что-то понять я.

- Ерунда. Обычные недоразумения. У нас же все знают, что рисовать и как рисовать, кроме самого художника. Так что все нормально… Моя бывшая, вернее несостоявшаяся, не буянит?

- Да нет. Я ее не видел с того дня, как она уволилась. Людмила говорила, что она вышла замуж, но я думаю, она шутит.

Алешка с интересом смотрит на меня.

- Любопытно.

- Ну и зачем ты морочил девчонке голову, ума не приложу.

- Его не надо и прикладывать. Он у тебя слишком правильный, а, в нашем деле правильный ум – катастрофа. Художник должен,…вернее он ничего не должен. Его поступки, мысли все должно быть свободным, стихийным…

Бред этого демагога начинает меня доставать.

- Но ты же изувечил ей жизнь…

- Отчего, - изумляется Алешка, - это просто была встряска, вспышка, допинг…Ногой должна креститься, что избежала такого кошмара, как жизнь со мной. Какой к черту из меня муж?

Самопожертвование Алешки вызывает у меня раздражение и, вообще, вся эта околесица мне надоела. Я посылаю его куда подальше и с остервенением принимаюсь за работу, но пар, видимо, выпущен не весь и я, некоторое время спустя, изрекаю:

- Поскребешь когда-нибудь пятерней в затылке.

Какой черт меня потянул за язык, не знаю. Может быть, возомнил себя пророком. Мне ли выступать арбитром.