Мышка - Черемина Наталья

Хотела было пройтись пешком, подышать, но резко передумала, поймала такси и поехала домой. Дома включила любимую музыку и достала бутылку водки из папиного бара. Открыла было холодильник, но захлопнула со словами: «К черту закуску». Сделала затяжной глоток прямо из горла, сморщилась, передернулась и сказала залихватски: «Эх, хорошо!» Взяла с полки фотографию изящной черной кошки и стала громко с ней разговаривать:

— Знаешь, Жучка, мне стыдно в этом кому-нибудь признаться, но признаюсь тебе. Как лучшему другу. Когда ты умерла, я о тебе страшно убивалась. Так страшно, что сама себе удивляюсь. Ты умерла год назад, а мне до сих пор больно, честное слово. Почему стыдно признаться, я объясню. — Танька приложилась к бутылке и продолжала: — Буквально за полгода до тебя умерла моя бабушка. Ты же помнишь мою бабушку? Нет, наверное, не помнишь. Ты была еще совсем котенком, когда она в последний раз к нам приезжала. А потом она долго болела и мы сами к ней ездили».

Еще глоток.

«Так, о чем это я? А, стыдно. Когда она умерла, я почти не плакала. Только один раз чуть-чуть, да и то не из-за нее, а из-за деда. Он сидел такой потерянный, мне его было так мучительно жалко. Ты знаешь, он ведь до сих пор так и сидит все время на одном месте, ничего не хочет. Если не покормить его, так и не поест. Не жилец уже. Они ведь, Жуч, шестьдесят лет вместе прожили. Шестьдесят, представляешь? Как такое возможно? В нашей жизни — невозможно. Бабушка умерла за два дня до этой даты. За это надо выпить. — Татьяна выпила и с удивлением потрясла бутылкой: — Что-то пью, пью, а до половины еще не дошла. Плохо пью, значит». Сделала еще глоток и почувствовала рвотный позыв. Ой, все-таки надо закусить. Выудила из холодильника банку соленых огурцов и съела один с хрустом и чавканьем.

«Так вот, представь себе, дорогая Жуча, что я совсем не плакала по бабушке. А ведь я ее очень любила. Помню, в детстве, как подумаю, что она когда-нибудь умрет, плачу. И вот умерла бабушка, а у меня нет слез. Только грусть. Она, знаешь, прожила хорошую жизнь: трое детей, четверо внуков, два правнука. С дедом жили бедно, но душа в душу. Земля ей пухом! — Танька шмыгнула носом, по лицу струились слезы. Потерла глаза, отхлебнула из бутылки. — А вот когда ты умерла, моя Жученька, я ревела белугой неделю. Видеть никого не хотела, все перед глазами эта картина. Прихожу с зачета, а ты лежишь на наволочке, лапки вытянула, ротик приоткрыт, глаза остекленевшие. А по ним — рябь, как будто волны пошли. Дурочка, погналась за голубями, ухнула с восьмого этажа. И, главное, два шага влево — и упала бы на газон. Так нет же, на бетонные ступеньки. Может быть, это была бы не самая плохая смерть, если бы ты сразу умерла. А ведь мучилась еще сутки, моя девочка, укольчиками кололи. Не уберегла мою кошечку».

Танька закрыла лицо руками и завыла. Потом отхлебнула водки и хрипло запела: «Человек и кошка, та-ра-ри-ра-ра-рам. Пора приступать к гвоздю программы».

Шатаясь, с бутылкой в руке, пошла в ванную, достала пакетик с лезвиями и села на краешек ванны. Повертела в пальцах лезвие. «Ах, простите, чуть не забыла. — Пустила в ванну струю горячей воды. — Так вроде бы это делается? — Посмотрела на руку. — Где тут у нас венки? Надо поработать кулачком. Во-о-от они. Надо же, какая гадость. — Несколько раз примерилась, но не хватило духу. — Здесь как-то скучно. — Пошла в свою комнату, отхлебывая водку мелкими глотками, сделала музыку погромче. — Какие божественные звуки! Ну, давай. — Примерилась, зажмурилась, полоснула. — Ой. Какая мерзость. Мелковато, девушка. Боишься, что ли? Давай, смелее! — Полоснула еще и еще, оставляя тонкие красные полоски на бело-голубом запястье. — Нет, все не то. Испугалась, сволочь? Чего ты испугалась, глупая облезлая курица? Дура! Это не страшно. Страшно будет, если ты этого не сделаешь». Отпила из бутылки, сделала зверское лицо, оскалив зубы и прищурившись, даже тихонько зарычала. Подставила лезвие к самой синей вене, аккуратно приставила и с нажимом потянула. Брызнула кровь. «Ага! Ну вот, получилось. Молодчина! Ух ты, как оно! За это надо выпить». И надолго приложилась к бутылке, заведя какой-то невообразимый танец. Дальше она уже не вела монологов — слишком сильно опьянела. Танцуя, носилась по квартире в эйфории и кровью рисовала на дверях стрелочки.

Потом устала, пошла в ванную. Вода уже переливалась через край, но недавно: лужа на полу была небольшая. Вытащила пробку, спустила немного воду и завалилась в ванну прямо в платье, распространяя вокруг себя красное облако. Зевнула и вяло спросила у крана: «Звонить или не звонить? Не звонить, конечно, мужественнее. И шикарнее. Но позвонить — жуть как хочется. Прям не знаю, что делать. Поспать? — Глаза слипались, было тепло и уютно. Потом стало как-то холодно и совсем неуютно. Танька открыла глаза и сказала крану: — Пойду, позвоню. Не получится из меня романтической героини, извини». Прошлепала к телефону, оставляя за собой цепочку мокрых красных следов, набрала номер.

— Здравствуйте, а Олега можно?

— Алло.

— Эээ…

— Алло.

— Олежа, я тут это… Пригласить тебя хочу.

— Тань, ты что, пьяная?

— Пьяная, мокрая и вся в крови. Очень красивая. Хочу себя показать и тебя посмотреть.

— В крови? Ты что там натворила?!! Я сейчас буду.

Танька пришла в ванную, залезла в красную воду и сообщила крану: «Сейчас придет. Я попсовая баба, да? Сама знаю». Зевнула и закрыла глаза. Очень скоро звякнул дверной звонок. Кряхтя, Танька поплелась к двери, открыла и посторонилась. Олег влетел с бешеными глазами, схватил ее за плечи и затряс:

— Где твои родители?

— На даче.

— Когда они приедут?

— Не знаю. Вечером.

— Ты представляешь, что с ними будет, если они приедут сейчас? Ты, злобная, эгоистичная, тварь.

Он бросился к телефону, набрал «скорую».

— Да, порезала вены. Адрес? Какой у тебя адрес?

Положив трубку, побежал зачем-то на кухню, потом вернулся.

— Где у тебя тряпка?

— На балконе.

Примчался с тряпкой, ругаясь, стал вытирать лужи.

— Зачем? Объясни мне, зачем?

— Затем, что ты не хотел со мной разговаривать. А так хоть внимание обратил, спасибо. Водочки?

— Я тебе щас эту водочку об голову разобью.

— А чего ты вообще приперся? Тебе же плевать на меня.

— Тут плюнешь! Объясни мне, зачем ты это сделала?

— Слушай, объясняю. Вот у тебя же нет другой девушки. Насколько мне известно, ты никого не встретил, ни в кого не влюбился. Или кто-то есть?

— Нет у меня никого, сколько тебе говорить!

— Вот если бы у тебя кто-то появился, ну, влюбился в другую, с кем не бывает, я бы ни слова не сказала. Погоревала бы, конечно, но насильно мил не будешь, пережила бы как-нибудь. Даже если бы ни в кого не влюбился, если бы просто я до чертиков тебе надоела. Ну, разлюбил, обрыдло, тоже с кем не бывает. Я бы опять-таки погоревала и пережила. Но вот ситуация, она меня бесит! У тебя никого нет, кроме меня, ты мне говоришь, что любишь, но хочешь все закончить. Из-за чего, из-за этих поганых дискотек? Но ведь это же не серьезно!

— По-твоему — несерьезно?

— Что конкретно тебя раздражает? Что мне весело? Что здесь мы разошлись во вкусах?

— Что ты крутишь задницей черт знает перед кем!

— Здрасьте! А как же «ревность — глупое чувство»?

— Я не ревную. Просто это неправильно. Если уж мы с тобой вместе…

— Это было бы неправильно, как ты выражаешься, если бы мы были действительно вместе. Я сколько раз тебе говорила, что проблемы исчезнут, если мы будем жить вдвоем.

— Ну, сколько раз обсуждалось… Рано еще жениться, столько надо вопросов решить.

— Да не нужен мне твой штамп в паспорте, я хочу с тобой жить!

— Где, с моими родителями, что ли?

— Мы оба достаточно зарабатываем, чтобы снимать квартиру.

— Я думал о покупке, но на это пока денег нет.

— Так можно еще очень долго думать!

Дискуссию прервал звонок в дверь. Врач «скорой помощи» оказался очень молодой человек, ровесник, если не моложе, Олега. Медсестра совсем девочка.