========== Часть первая: Змеючка ==========
Травница
Травки попроще, вроде эльфийского уха и хрустальной благодати, мать выращивала в огороде рядом с обычной зеленью. За не простыми надо было ходить в лес. Отец со старшими братьями ходили аж до Гребенчатых гор и приносили оттуда не только феландарис и корень смерти, а ещё и скорлупу от яиц виверн, перья иглоспинов и прочие штучки, добывать которые было очень опасно, но за которые в городе очень неплохо платили. Ни Камиллу (не очень-то она и рвалась), ни Яна (а вот он, наоборот, злился) что к Гребенчатым горам, что — тем более — в Костяной распадок отец не брал. Хватало с них и рощиц по обе стороны тракта, берегов Белой и лужаек по дороге к полям.
Но в Запретный лес мать их после долгих споров всё-таки отпустила, потому что багряные лилии цвели только в тамошних заводях, стоили они целое состояние, а особой опасности для детей травницы и охотника с четвертушкой эльфийской крови в дриадском лесу не было. Правда, за день до похода туда заставила переделать всю возможную домашнюю работу — наверное, надеялась, что после того, как они прополют и польют все грядки, а потом заново натаскают воды в бочки, желания тащиться куда-то за пять с лишним лиг у них поубавится.
Не поубавилось. Встали до света, наскоро перекусили, похватали приготовленные с вечера котомки и удрали, когда батрачки ещё только поднимались и одевались-причёсывались, прежде чем доить коров и готовить поесть (мать вставала уже к готовому завтраку, но она и ложилась всегда хорошо за полночь, подтверждая тем самым репутацию ведьмы).
За каким огром с ними увязался Миха, про то Создатель ведает. Камилла Миху не сильно любила, но детям ведьмы и остроухого отродья больно-то рыться в друзьях не приходилось. Немного в селе было желающих водить с ними дружбу, и теми, что имелись, разбрасываться не стоило. Так что Камилла только не особенно ласково кивнула и сказала:
— Ты гляди, Миха, тебя дриады могут и не пустить. Придётся одному ни с чем возвращаться. Дядька-то что скажет, если целый день где-то впустую прошатаешься?
— Да скажу, что с девками лесными говорил, как вот с тобой сейчас — ему ж любопытно станет, пожалуй, и ругаться забудет.
Он улыбнулся, поиграв ямочками на щеках. Красив он был в матушку, но Камилле всё казалось, что глаза у него какие-то… как у рыси в засаде. И болтали в селе про то, как он дядьке в трактире помогает, много всякого, но тут уж Камилла только морщилась — про матушку ещё и не того можно было наслушаться. Как она, подоткнув юбку выше колен, по воде бродит раным-ранёшенько, пока добрые люди только глаза продирают — с водяником путается, ясное дело. А вовсе не корни ножелиста собирает.
День собирался жаркий — трава была вся в росе, — поэтому по холодку постарались пройти побольше, не останавливаясь передохнуть у Трёх Ключей. Миха что-то болтал про дядькин трактир, Ян хвастался, что отец обещал взять его с собой в город, только Камилла помалкивала, так что Миха в конце концов сказал:
— Ты, Мила, как и не девочка вовсе. Молчишь да молчишь.
— Вы зато языками работаете почище всяких баб, — усмехнулась она. Хотела сказать, что Камилла она, а не Мила, но с языка так и сорвалось ехидное: — Прямо как отец с проезжим магом — за два часа хоть бы передышку какую сделали. Нет ведь, трындели не затыкаясь. Зато бабы болтливые, да. А мужики — сплошь молчуны.
— А о чём говорили? — братца в тот вечер дома не случилось, на рыбалке, что ли, был — вот уж он локти потом кусал: как же, настоящий маг с звездой на лбу в гостях два с лишним часа просидел, а Ян ни словечка из того разговора не слышал!
— Начали про то, как яйца виверн раздобыть, целые, не высиженные ещё. А потом про всё подряд.
— Не высиженные… — Ян зябко поёжился. — Отца небось в проводники звал?
— Ага.
— Манкс, господина Андреаса управитель, говорил, будто ихняя милость наместнику писали, что виверны-де так расплодились, аж на дальние пастбища народ уже боится скотину гонять. Пока ещё только овец да телят таскают, а ну как за пастухов примутся? И вроде как господин наместник обещались солдат прислать, — сказал Миха, который всегда знал, что во владетелевом доме творится, потому что тамошний управитель господин Манкс, лично забрав хозяйскую почту со станции, любил заглянуть в трактир, выпить кружечку пива, которое трактирщиковой жене всегда как-то особенно удавалось, и поболтать под это пиво с хозяином «Золотой подковы»: в замке-то с кем ему? Хозяевам он не ровня, а с прислугой панибратство разводить — не таков был господин Манкс.
— Если правда солдат пришлют, цены упадут вдвое на всё, — заметила Камилла. — На зубы, на кровь, на яд… на скорлупу тоже.
— Ой, станут солдаты со всем этим добром возиться!
— Солдаты не станут, да с ними же мага пошлют, а то и двух. А уж маги такому добру пропасть не дадут.
Миха как-то странно глянул на неё, хмыкнул и вдруг сказал:
— А правда, будто матушка твоя примака для тебя присматривает?
Камилла дёрнула плечом. Был уже такой разговор. Мать считала, что ни от мужа, ни от сыновей в доме толку нет, — всё их носит по лесам да по перевалам — и подумывала о том, чтобы подыскать Камилле скромного и работящего парня из бедной семьи, куда ни одну девку, кроме совсем уж страшненьких или таких же нищих бесприданниц, никто не отдаст. Нанять батраком того же Сима, среднего у вдовы Марты, поглядеть на него годик поближе, а там и оставить при доме — вот и будет Камилле вроде как муж, отец её детям, а Лаванде-травнице работник за харчи и одёжу. Всем хорошо, особенно Симу, потому что девчонки-батрачки в ответ на дразнилки вроде «ведьминых служанок» только языки показывали да отвечали: «Как мы у ведьмы едим, так тебя родная мать в жизни кормить не станет». Платить им матушка не платила, но всё село знало, что за батрачками своими травница всегда даёт хорошее приданое. А девки при этом вовсе не порченные, дивились в селе. В доме два взрослых холостых парня да третий подрастает, а невесты, по три-четыре года у ведьмы отработавшие, исправно вывешивают на ворота честные простыни.
Разве что колдовство тут какое? Но святая мать никакого зловредного колдовства не находила, а матушка каждый год без понукания ездила по осени в город у Искателей отмечаться. Связываться же с теми, за кем Искатели присматривают, дураков не было. Если, Создатель храни, слабенький поднадзорный колдун в доме своём при пожаре в дыму, скажем, задохнётся, то приедет совсем не слабенький маг с чёрной звездой на лбу, и выложишь ему всё, что знаешь, да всё, что помнишь и что давно забыл. И если хоть мимо проходил, когда сгоревший дом соломой обкладывали, то поедешь в каторжный карьер до скончания своего века киркой махать — камня Империи надо много, а век у каторжников короткий.
— Тебе-то что за печаль? — спросила Камилла, морщась. Далось ей это замужество! Она мышкой сидела на кухне, разбирая ягоды: эти, крупные и не помятые — трактирщику продать, проезжие господа такое покупают, денег не жалея; спелые, но мелкие — высушить на зиму, в отвары или в настойки пойдут; а всё остальное — в варенье или на пастилу, у Дины пастила отменная получается. Работа занимала только глаза и руки, а уши были свободны, и Камилла заворожённо слушала мага, пустившегося в воспоминания о чародейской школе, где он учился. Как бы она тоже хотела в такую попасть! А тут: замуж, примак… сто лет ей не сдался этот Сим, телок белобрысый, безответный.
— Дядька с женой говорили, что кабы тебя за меня отдали, так не то чтоб приданого не просили, а ещё приплатили бы.
— Тебе что, — неожиданно взъярился Ян, — сестра моя — кобыла, что ли, платить за неё, блядь?
Миха отчаянно замотал кудрявой головой.
— Да я-то чего? Дядька это размечтался, что вот кабы своя травница при трактире была, до чего ж бы всем хорошо было. К важным-то господам, понятно дело, в замок всё равно за госпожой Инессой посылать, а кто попроще, так тут же бы и готовить для них отвары всякие да натирания.
