Бераника. Медвежье счастье - Дэвлин Джейд

Во-первых, на полотне оказались аккуратно смотанные на палочки шелковые нитки разных цветов. Это товар всегда востребованный, уж я по своему опыту знаю, а если правильно распустить и смотать всего один полосатый шелковый шарф, катушек этих получается не так и мало. Больше десятка. Правда, муторная это была работа и кропотливая, но оно того стоило.

А во-вторых, я аккуратно расставила на оставшемся свободном месте несколько пар тапочек. Простых, дешевых в производстве и невероятно удобных в носке. Такую обувь когда-то носили самые бедные испанские крестьяне, и называлась она в нашем мире соответственно: эспадрильи.

Да, я и мои дети были не только одеты с иголочки, но еще и обуты, что по деревенским меркам вообще шик и блеск. Обувь здесь и сейчас стоит не просто дорого – очень дорого, и ее мало.

Вот в эти самые эспадрильи мы и были обуты – подошва сшита из крепко связанного, сшитого и пропитанного древесной смолой крапивного жгута, а верх все из того же незаменимого обивочного льна. С вышивкой!

Глава 10

Примерно с полчаса мы простояли словно под стеклянным колпаком. Народ смотрел издалека, шушукался – особенно, конечно, бабы и девчонки. Воздух уже потрескивал от всеобщего любопытства, но первым подойти никто не решался.

Мы с детьми этот момент репетировали несколько раз – все четверо смирно сидели на своих стульчиках, подстелив на колени льняные котомки, и заплетали в плотные косички крапивное волокно – из таких вот косичек я потом собирала подошвы для эспадрилий.

Это занятие давало возможность не ежиться под пристальными взглядами, а еще не давало скучать. Прогулка по ярмарке для развлечения и утоления любопытства была твердо обещана как завершение нашего визита, и теперь младшее поколение Аддерли ее терпеливо ждало.

Не то чтобы они за две недели так уж перевоспитались. Во-первых, детей в этом веке сызмала учили помалкивать и не лезть поперек батьки в пекло. Даже дворян. Во-вторых, им было просто страшно и неуютно в незнакомом месте, и рассчитывать они могли только на мою защиту. А я ясно дала понять, что защищать буду тех, кто мне в этом не мешает.

Наконец, от толпы селянок отделилась довольно рослая женщина в летах – судя по фигуре и мелкой сеточке морщин на загорелом лице, уже большуха в своем доме, лет за сорок – сорок пять. Одета она была в добротную ситцевую блузу, бежевую в бледно-голубой цветочек, и черную полотняную юбку с серым фартуком.

Она подошла, осмотрела мой товар, детей, с невозмутимым видом поправила скромный, но чистый платок на голове и прищурилась на меня:

– Почем нитки продаешь, барыня?

Я прямо посмотрела в ответ и чуть-чуть приподняла уголки губ в приветливой полуулыбке:

– Не обессудь, любезная, не знаю здешней цены, не приценилась еще. Первый раз на таком торгу. Вот если соблаговолишь хороший совет мне дать и правильную плату назначить, я тебе катушку-другую так отдам, от души и в благодарность.

– Ишь ты, – баба склонила голову и уставилась на меня с возросшим интересом. – И не побрезгуешь совет принять от простой селянки?

– Умными советами только дурак брезгует, – я пожала плечами и уже по-настоящему улыбнулась собеседнице. – А кто с разумом дружно живет, тот ни перед какими людьми не кичится.

– Это ты верно сказала, – кивнула женщина, глядя на меня уже гораздо приветливее. – А это у тебя что за опорки неведомые? – она ткнула пальцем в крайние эспадрильи, с вышитыми голубой ниткой простенькими пятилепестковыми васильками.

Я оценила примолкший вокруг нас базарный гомон и про себя усмехнулась. Разговоры со мной вела одна эта женщина, но слушали все. Сейчас главное – создать правильное первое впечатление у всех этих людей, и особенно у женщин. Нам тут жить.

– Обувь такая, называется эспадрильи. А по-нашему – тапочки. В западных землях у моря такую испокон века простые люди шьют и носят. И удобно, и красиво, и недорого. Человек с малым достатком себе позволить может, а все босиком по грязи не ходить, лапти не топтать, и вид приличный. Особенно хорошо в таких молодым девушкам, кому время пришло женихов искать и по посиделкам гулять. И ножка изящно смотрится, и показать не стыдно. Да и в поле на жнивье обутым тоже приятнее будет – не мне тебе рассказывать, как стерня ноги колет. И главное, на босу ногу обул и пошел, не лапти наматывать по три зари.

Я чуть подобрала подол сарафана, ровно настолько, насколько позволяли приличия, и продемонстрировала собственную ногу, обутую в льняную эспадрилью на крапивной подошве.

– Видишь, подошва смолой пропитана? Не стопчется быстро и сырость не сразу пропустит. По лужам не побегаешь, конечно, но, если дождем слегка прибьет – не страшно. Да и сохнут они быстро.

– И почем отдашь? Или опять совет тебе дать?

Мой расчет оказался верным. Не только эта тетка заинтересовалась, остальные тоже смотрели с жадным любопытством и явно ждали моего ответа.

– Не откажусь и буду благодарна, – я кивнула и подвинула в сторону собеседницы самую нарядную пару. – Выберешь, какие тебе по нраву. А если малы или велики окажутся, веревочкой ногу измерим, и сделаю нужное к завтрашнему дню.

– Разумные ты вещи говоришь, барыня, – удовлетворенно кивнула тетка. – Как же так получилось-то, люди бают, семья твоя против амператора нашего батюшки злое дело замышляла? Недаром же выслали вас в нашу глухомань.

И опять рынок вокруг притих в ожидании моего ответа.

Я вздохнула:

– Так уж вышло, любезная. Доля наша женская везде одинаковая, что у селянки, что у дворянки, – дом вести, детей растить и мужа ждать. Я и ждала… в мужские дела не лезла. Дождалась, как видишь. Ну а дальше – куда он, туда и я, как святой круг предназначил.

Народ вокруг загудел, бабы начали перешептываться активнее, но в их голосах мне слышалось все больше сочувствия.

– Ой и верно, бабоньки… доля наша такая… – слышалось то с одной, то с другой стороны.

– Стал бы он, злодей, перед женой-то отчитываться… графья, оне такие.

– А куды б она делась, ежели его с семьей сослали?

– И деток же не бросишь… ну дык и не родные, а уже свои – мужа венчанного дети. Правильно все. По-божески, по-людски.

– И хозяйка, видать, справная… вона ребятишки умытые, сытые, и при деле.

– Повезло окаянному, да рази ж мужики ценят?

– Не побирается, носа не дерет, с делом вона пришла, с уважением к обчеству!

У меня с души свалился один из лежащих там тяжеленных камней. Расчет оправдался… Время в империи сейчас сытое, ни войн, ни потрясений, даже в самых дальних селах люди не голодают. А сытые люди – добрые люди. И если зацепить за эту доброту правильным крючком – можно добиться правильной реакции. Я поставила на женскую солидарность и выиграла.

Задаром, конечно, никто нас тут любить не будет. Но отношение приветливое сформируется. Не сразу, не скоро своими станем, но надо же с чего-то начинать. Хотя бы с доброжелательных сплетен, бабского сочувствия и взаимной выгоды.

Словно повинуясь невидимому сигналу, женщины окружили тележку и вовсю приценивались к товару, обсуждая и нас, и торговлю, и погоду вокруг с одинаковой непосредственностью.

Мне оставалось внимательно слушать, уважительно поддерживать беседу и улыбаться. Цену мне хором пообещали справедливую, не упырихи ж они тут, чать, вдову и сирот грабить. И тут же заспорили между собой, сколько чего может стоить. А когда узнали, что я хочу не денег, которые в деревнях все же редкость, особенно у баб, а лучше поменяюсь на продукты и некоторые другие полезные вещи из их хозяйства, – я вообще стала самой дорогой гостьей на торжище.

– А ну разойдись! – в женский веселый щебет вдруг тяжелым колуном врезался зычный недовольный голос. – Разойдись, сказано!

Сквозь толпу, бесцеремонно расталкивая односельчанок, пробился староста. Остановился прямо перед тележкой и уставился на меня тяжелым злым взглядом.

– Чего это тут? Кто дозволение дал? Ишь, удумали! И выщенков отбросовых притащили людям показать, не постеснялися! Не надобно нам тута бунтовщиков да смутьянов! Прочь!