Don't burn out (СИ) - "MasyaTwane"

— Это даёт ему возможности, которых нет в нашем городе, — повторил тот слова мисс Сторм. — Я просто, как и ты, хочу лучшего для него.

Прежде чем Луи успел возразить, Гарри ответил сам:

— Я более чем уверен, что мне будет лучше, если я останусь, — он тепло взглянул на своего нового друга, а свободной рукой потрепал старого приятеля по голове. — Луи просто помог сформировать мои собственные мысли.

Найл кивнул, хоть и не был до конца убеждён. Прозвучавший звонок всколыхнул учеников, и они, издавая тот шум, что наполняет школу жизнью день ото дня, поднялись со своих мест, торопясь на урок.

Гарри поднялся, вытер пальцы о бумажную салфетку и скатал её в упругий комок. Прежде чем они успели покинуть столовую, оставив произошедший разговор забыто лежать поверх пластиковых стульев, Луи придвинулся ближе, и тихо, едва слышно прошептал на ухо:

— Спасибо, что прислушался к моим словам и остался. Ты действительно нужен мне здесь.

Чья-то рука гладила завивающиеся волосы Гарри. Ласково. Так прикасаться может лишь по-настоящему влюблённый. Самыми кончиками пальцев даря нежность, невесомую негу. Гарри томно, разнеженно улыбнулся. Распахнул глаза.

Крик рванул горло, будто металлическим крюком, но мужчина положил ледяные пальцы на приоткрывшиеся губы, и порыв умер. Гарри задохнулся, заметался, но ни звука не издал. Демон качнул головой — в чёрных глазах полыхнули искры света. Это означало — нам с тобой слова ни к чему. Но на лице мелькнула ответная улыбка — скользнула по губам и пропала, точно облака в небе. Эта улыбка одновременно и манила и успокаивала. Тёмные, непроницаемые глаза устремились на Гарри с пристальной, какой-то жестокой нежностью.

— Я люблю тебя, снежинка.

— Обычно, сон бежит от меня, — медленно рассуждал Гарри. Они с Луи брели вдоль парка рука об руку, едва дотрагиваясь до кожи друг друга при ходьбе. Каждое прикосновение было подобно разряду тока, и мышцы внутри тела Гарри находились в постоянном напряжении. Он едва мог поддерживать разговор. — Я всё время твержу себе, что мне мерещится, но странное чувство, что рядом со мной что-то есть никогда не проходит.

С внешней стороны краска решётки поблёскивала новизной в лучах неспешно заходящего солнца, но изнутри, Гарри помнил, она облупилась, и будто бурые пятна крови, тут и там проступала ржавчина. Поэтому они и выбрали пройтись по улице, полной спешащих по своим делам людей, чем остаться вдвоём в мрачном уединении парка.

— Каждый вечер я вслушиваюсь в тишину — не различу ли звук чужого дыхания, я всматриваюсь в темноту — не увижу ли чью-то тень.

Луи молчал, только глазами выражая участие. Бледный аквамарин потемнел до цвета снежных туч, а горькая складка у губ давала понять, что он полон заботы о Гарри. Время рядом с ним всегда наполнялось теплом и смыслом. Назад ушли почти все тревоги, и всё меньше мыслей занимали кошмары. Дни Гарри принадлежали Томлинсону.

Ночи продолжали принадлежать демону. Пусть ему не стало места в голове Гарри при свете, тьма всё равно полнилась потусторонним присутствием. Вместе с ночью она наползала, будто волна на песчаный пляж, и утаскивала с собой на глубину. Гарри тонул.

— Честно говоря, это так выматывает, — сознался он.

Гарри говорил это не ради жалости, не пытаясь вызвать доверие или расположить к себе, а лишь потому что не мог больше молчать, обуреваемый пожирающими изнутри страстями. Луи стал его отдушиной, стал той опорой, что помогала держать голову над водой и барахтаться, держаться на плаву. Между ними родилось то доверие, какого никогда не было с Найлом: страх оказаться непонятым больше не парализовывал язык, и Гарри рассказывал все свои мысли, как есть. Без утайки.

— Теперь, когда я знаю тебя, — Луи остановился, повернулся лицом к Гарри. Между ними было расстояние не больше ладони, и он его сократил, чтобы закинуть руку подростку на плечо. — Знаю, с какими кошмарами тебе пришлось взрослеть и бороться. В одиночку. Теперь, — Луи прижался лбом к его лбу и тихо прошептал. — Теперь я восхищаюсь тобой ещё сильнее. Ты удивительный.

Момент был настолько интимным, что у Гарри перехватило дыхание. Он приоткрыл губы, стараясь дышать ртом, но кислород из воздуха выжгла близость Луи, его дыхание со вкусом чая и зефира. Ладони легли на поясницу под рюкзаком — медленно и осторожно Луи притянул его ещё ближе. Бёдра коснулись бёдер. Гарри широко распахнул глаза и будто оказался в центре безбрежного океана, когда встретился со взглядом Томлинсона.

Но Луи медлил.

— Ты нравишься мне, Гарри, — его голос странно осип. — Очень сильно. И я безумно хочу поцеловать тебя прямо сейчас.

— Что останавливает тебя? — едва смог выдавить подросток.

— То, что я провожаю тебя до церкви, — шепнул Луи, сжал руки вокруг талии сильнее, словно боялся отпустить. Потерять. — Я примерно представляю, что сказал бы твой душеприказчик, если бы ты явился на встречу с ним зацелованный другим парнем.

Слова едва пробивались сквозь стучащее в висках возбуждение. Оно пульсировало по всему телу, отдавалось в кончики дрожащих пальцев. Колени готовы были подогнуться, и Гарри положил руки на плечи Томлинсона, стараясь удержаться в сознании.

Всё его тело кричало, умоляло о поцелуе: от покрывшейся мурашками спины, до горящих в огне кончиков ушей. Доводы Луи лишь слегка остудили жар, но не избавили от него до конца. Тяжело дыша Гарри произнёс:

— Мне действительно лучше пойти.

— Да, — согласился Томлинсон, и выдох от его ответа коснулся губ подростка, оставил на них сладкое ощущение чужого дыхания. — Они скажут, что это грех, — продолжал шептать он, уверяя их обоих в неправильности происходящего, но опровергая собственные доводы склонялся всё ниже.

— Грех, — завороженно повторил Гарри, и его глаза заволокло пеленой, дымом страсти.

Где-то за углом улицы прозвучал низкий “бом”. Часы церкви отбили положенное время, напомнили Гарри о долге, о собственных принципах и представлениях, и он был готов отстраниться, но пальцы Луи скользнули под рубашку и коснулись голой кожи на пояснице.

— Ох, — выдохнул от неожиданности подросток и сам сократил оставшиеся дюймы до чужих губ.

На вкус Томлинсон был подобен праздничному рождественскому утру: сладость и чистота переплетались в нём с ощущением надежды на лучшее и веры в светлое. Гарри захлебнулся восторгом, когда чужие губы дрогнули под его напором, и весь Луи будто обмяк, расплылся под лаской.

— С ума сошёл, — просипел он, чуть отталкивая действительно обезумевшего от этого поцелуя Гарри. — Послушай, я не хочу… — Луи прижал ладонь к горящей щеке подростка, положил его голову на своё плечо и лихорадочно шептал в волосы, — я не хочу стать тем, кто изменит тебя. Ты единственный по-настоящему чистый во всём мире.

Пытаясь ответить Гарри почувствовал, что его тело начало погружаться в какое-то странное, загадочное оцепенение — ноги и руки потяжелели и едва двигались, голова не могла оторваться от плеча Томлинсона. Сколько он не пытался заглянуть в светлые аквамариновые глаза, нега одолела его. Единственным возможным желанием осталось тепло этих рук. Гарри закрыл глаза и взмолился, чтобы Луи не разжал объятия. Не отпустил его.

— Проводи меня домой, — просьба далась титаническим усилием: во рту всё пересохло и язык еле двигался. — Сегодня я не пойду в церковь. Отец Наварро простит, я уверен.

— Гарри, — протянул Луи, и сожаление сочилось из его голоса густым ядом, отравляющим душевное спокойствие.

— Я хочу провести этот вечер с тобой, — вцепившись в ткань футболки Луи прохрипел подросток. — Мне просто необходимо продолжить то, что мы только что начали.

Томлинсон не ответил, но его рука коснулась ладони Гарри, и пальцы переплелись, даря уверенность в том, что совершённое верно. И до самого дома Гарри они не разъединяли рук, а щекочущее чувство счастья не покидало груди.

Ни разу в сознании подростка не проскочила мысль о том, что он предпочёл свою веру любви Луи.

Когда ладони демона скользнули по его бёдрам, и мужчина резко дёрнул вверх, приподняв Гарри, у того внутри закрутилась воронка беспокойства. Такое смятение обуревает душу, когда падаешь с огромной высоты. Только он не падал, он был распят на стене, насажен на горячий твёрдый член, как бабочка под булавкой энтомолога.