Неимоверным усилием воли я сбросила наваждение, напоминая себе, что передо мной стоит мужчина, для которого я – просто пешка, которую он без капли жалости смахнул с шахматной доски.
Если бы я вспомнила свое настоящее имя, то это усилие далось бы мне намного легче!
Я – не Фиона!
И я никогда не забуду его бархатный смех в том торжественном зале, и издевательскую корону из коровьих рогов в его руках!
Я чувствовала это, я это прожила, пропустила через себя всю эту боль.
Он ответит. Ответит за нее сполна!
Мать Эдриана, Нерисса, тоже была очень красива и могла похвастать такими же идеальными платиновыми волосами. Видно было, что внешностью и статью Эдриан пошел в нее.
Вот только глаза у моей свекрови, в отличие от ее сына, были красные, и это сразу делало всю ее красоту зловещей и надменной.
– Исходя из своих наблюдений через кристальон за вашим поведением на первом испытании, Мудрый Стол присудил вам баллы, – процедила Нерисса и ее служанка Сея сунула мне закрытую непрозрачную вазу в форме лебедя, в которой что-то позвякивало. – Напоминаю, что вы не должны открывать сосуд до самого конца отбора и подведения его итогов.
Нерисса Сальваторе была поразительной женщиной.
Вроде бы она не сказала мне худого слова, никак не обозвала, но свекровь умудрилась произносить «ВЫ» с таким выражением, словно это было самое грязное ругательство из всех существующих.
Я обняла лебедя, как величайшую ценность в мире.
Из воспоминаний Фионы, уже прошедшей этот отбор, я тут же узнала, что эти лебеди с баллами, которые каждая участница получала после каждого ее испытания, но которые ей не велено было смотреть, тоже были испытанием.
На выдержку и силу характера. На терпение.
Одна из участниц отбора, какая-то графиня, не вытерпела и отломала своим лебедям хрустальные головы, чтобы посмотреть, сколько набрала звезд.
Очевидно, она хотела засыпать звезды обратно и починить сосуды магией, но просчиталась.
Звезды тут же улетели, хрустальные лебеди превратились в уродливых троллей, а любопытная графиня тут же с треском вылетела из отбора.
– О, благодарю, дорогая матушка!
Я бы, конечно, произнесла это с меньшим восторгом, но в сознании Фионы были слишком сильны наставления Агнесс.
От слова «матушка», прозвучавшего из моих уст, Нериссу перекосило.
– Ты можешь обращаться к моей матери «княгесса», и никак иначе, – проронил Эдриан.
– Нет, любимый, мы же теперь самые-самые близкие родственники, я буду называть твою мамочку «родимой мамой»!
Агнесс тонко и очень довольно улыбнулась. Ей нравилось, что я выставляю себя на посмешище перед мужем и свекровью.
– Хоть раз назовешь меня «родимой мамой», я придушу тебя в постели! – прошипела Нерисса и удалилась, явно не в состоянии больше выносить мое общество.
– Любимый, что это с ней? Почему твоя мама так сказала?
– Ох, не обращай внимания, Фифи, у аристократов так принято, – махнула рукой Агнесс. – На самом деле леди Нерисса в восторге от твоей сдержанности и такта. Правда, Эдриан?
– В полном, – по чувственным губам Алого генерала скользнула усмешка.
– Муженёк, а ты не хочешь поздравить меня с первым испытанием и подарить мне цветочки? – спросила я. – Я видела, остальным участницам дарят… Чем я хуже?
– Думаешь, ты заслужила цветы? – Эдриан выгнул бровь.
– А что, разве нет? Я все сделала правильно, ведь теперь, когда стала твоей женой, по положению я выше всех этих…
Слава богу, я не договорила, потому что к нам приблизились работники фермы, батраки и доярки. Они держались особнячком, а впереди выступали Липа Шиппи и Фармогост – управляющий фермы, робко комкающий в руках шляпу.
– Высокие господа, простите великодушно, но дозвольте обратиться к Избранной с просьбой великой…
Агнесс с искренним участием повернулась к ним.
– Конечно! Я вас слушаю, добрые селяне…
– Я человек простой, по-придворному говорить не умею… Ферма наша умирает с тех пор, как главный колодец Паперрино был отравлен мареновой чумой. Вода в нем нынче бурая, как кровь. Кто изопьет ее – станет чумным. Мы сложились всем селом, наняли светлого мага из города, чтоб запечатал колодец… Но с тех пор Паперрино пересыхает! Мы вынуждены покупать воду у Феодории, платим за нее втридорога и эти расходы уже не в силах покрыть доход с фермы.
Краем глаза я увидела совсем рядом распорядителя отбора Бланшара, а так же духа, который отвечал за магию кристальона.
– Запиши это и транслируй на все остальные кристальоны империи, – тихо велел Бланшар духу. – Будет отличный контраст с этой недоделанной коровницей!
– Вы поверьте, у нас очень хорошие, магически чистые молочные продукты, – продолжал распинаться Фармогост. – Недаром говорят, молоко с Папперино выкормит не хуже материнского! Но наш колодец вочумлен и вера стала нас покидать. Вот если б Надежда Империи изволила пролить на него свою благодатную силу и очистить его от чумы…
И все работники фермы умильно сложили руки, глядя на Агнесс так, словно она была великим божеством.
ГЛАВА 12
Сестрица не разочаровала и тут же подхватила весь этот спектакль.
– Покажите ваш чумной колодец, – кротко улыбнувшись, сказала она и пошла наравне с Фармогостом, Липой, и остальными доярками и батраками, о чем-то с ними душевно разговаривая.
Приласкала деревенских детишек по кудрявым головкам, улыбнулась старосте, с участием спросила доярок, как тяжел их труд, и не нужно ли прислать помощь – теплую одежду и утеплительную магию для общежития?
Ну просто мать Тереза, мать ее…
Вот никогда не скажешь же, что воровка, извращенка и хладнокровная убийца!
Придворные с почтением последовали за ними, а в первых рядах – Бланшар и дух с кристальоном.
Те все снимали, конечно.
Благо, идти до колодца было не так уж и долго.
Это был огромный, старинный каменный колодец, накрытый досками, на которых красной краской (или кровью?) были начерчены какие-то вроде символы, а вроде руны.
Та самая защита от столичного мага, я сразу поняла.
Даже более того… Я почувствовала…
Почувствовала там, в глубине, какое-то шевеление. Это было странно. Это было… Пугающе.
Но это было шевеление МОЕГО дара!
Вернее – его жалких остатков, которыми не удалось завладеть Агнесс.
Я изо всех сил напряглась, чувствуя, как в правой руке собирается слабый, слабый импульс…
Там, в колодце было опасно и грязно. Там была кровь, смард, чума.
Но это можно было изменить. Исправить!
Доску с защитными рунами убрали, и староста Паперрино с огромной опаской при помощи жутко скрипящего журавля вытянул из колодца ведро воды.
Она была мерзкая, словно кровавая, с плавающими на поверхности ошметками бурой слизи, источающей вонь, и колышущейся, как будто живой.
Даже само ведро было жутким – проржавелым, почерневшим, изъеденным червями.
– Марена, марена, будь она проклята… – со страхом зашептались деревенские. – Ой, светлые духи в бескрайних высотах Эфемера, спасите от марены, введите в пути доброты!
А я меж тем как будто нащупала тонкую ниточку из кристальной чистоты, которая могла вытянуть всю эту гадость из питавшей колодец жилы.
Я чувствовала свою магию слабо, отдаленно, как будто парализованный слабое шевеление, поддрагивание руки или ноги.
И тут, как будто что-то почуяв, Агнесс с удивлением, и даже каким-то испугом зыркнула на меня и шустро выскочила вперед, вытянув обе руки вверх.
Вся магия, которую я с таким усилием собрала в своей ладони, просто испарилась, превратилась в жалкие крохи, тут же до остатка высосанные Агнесс.
Сестрица вышла на сцену.
И сейчас ей не было равных.
Паучиха подступила к колодцу и положила на грубо обтесанный камень свою изящную руку, от которой в колодец тут же хлынули голубые струи воды, подсвеченные синей магией.
Очищающей, живительной струйной магией.
МОЕЙ МАГИЕЙ!
