Истинный облик Лероя Дарси (СИ) - Петров Марьян

— Спасибо за твой генетический материал, Лерк. Спасибо за Солнышко!

— Кушайте да не обляпайтесь, а главное, береги его теперь по-настоящему, а не как раньше. К нему опять?

Илья уже вставал:

— Да, кофейку хлебну и к нему. Зайду, пожалуй, к Роше за сывороткой и прокладками.

— Ну-ну! — я рассеянно складываю листок фирменного бланка.

Надо ли говорить, что третьего апреля мы почти в полном составе снова рожали? Надо? Тогда всё по порядку!

Утром вышеупомянутой даты я вёл себя, как шальной. Чувствуя мою нервозность, Макс тоже проныла до обеда, грудь жевала, а не сосала, в общем… в час дня Лерой Дарси скомандовал, что нужно к Пэтчу в парижскую клинику. Анри попробовал что-то мявкнуть по поводу субботы и круглосуточного медицинского бдения, но я был непреклонен. Минивэн Роше загрузился «под завязку»: я с Максин наперевес и, естес-с-ственно, Святослав Сергеевич, Анри, Мирро, приготовивший братику питательный ужин, Задира (как же Пэтч без него родит-то?!), гостивший на выходных Пай, само собой, это даже не обсуждалось (у них же одно левое полушарие мозга на двоих Слава Богу, Ланс дежурил, а у Ламерта зависла целая куча дел, благодаря недельной течке Престона и потом ещё одной неделе, самовольно объявленной «медовой».

В клинику наш табор завалился около четырёх часов дня; ехали медленно из-за ребёнка и сильного ливня.

Озабоченный нашим появлением Денье тут же бросился к Анри:

— Наш специальный пациент, месье Роше! Как вы узнали? Ещё час назад всё было спокойно, а сейчас у него…

— Пожалуй, пора отменить нафиг все УЗИ и просто нанять на полную ставку одного пророка! — док покосился на меня. Я показал язык и пошёл к Пэтчу: мой мальчик страдал в своей палате в объятиях огромного переживающего Роука. При виде меня сын вскрикнул от избытка чувств и расплакался.

— Па-а-ап?! А Пай тут?!

— Все тут! Папа постарался! — я потрепал зятя по плечу и отправил попить кофе. Сам коротко насоветовал Шейну, как дышать, чтобы тянущая опоясывающая боль была не такой сильной, и Пэтч застонал и оперся на спинку кровати, скрипя зубами. В палату вошли Роше и Денье, и увели моего ребёнка в смотровую. Я, пользуясь тишиной и уединением, сел кормить Максин. В закрытую дверь постучали, вошёл симпатичный кудрявый тёмненький омежка с аккуратным продолговатым животиком.

— Добрый день, я Жюльен Ористен, менеджер по подбору персонала «France Dolce & Gabbana Groups». Какая удача, что я встретил вас лично, месье Дарси! Вы поразительный! И у вас чудесная дочь!

— Комплиментов ты, малыш, наговорил уже выше крыши! — фамильярно, но мягко произнёс я. — Однако я ещё всё обдумываю.

— Несомненно, это ваше право, но и я не могу вас упустить! — Жюльен обворожительно улыбнулся и вышел.

Я хмыкнул и поправил джемпер. Макс, наевшись, приснула. В палату заглянул Свят:

— Давай сюда мою кровиночку, а сам дуй к своей. У Пэтча истерика, что-то не очень гладко.

Мне хватает нескольких секунд, чтоб долететь до смотровых: Шейн задыхается в объятиях Роука, его глаза полны слёз. Роше качает головой, бледный Мирко гладит по спине Пая.

— По поводу чего трагедия? Анри?

— Родовая деятельность развивается медленно, ребёнок слаб, а у Пэтча совсем не открывается… канал.

— И?

— Планирую кесарево.

— И?

— Шейн не хочет!

— Шейн не хочет? — я поворачиваюсь к сыну. — Останешься беременным? — Пэтч всхлипывает.

— Он и так сла-а-абенький! А тут наркоз… ножи… пап, давай подождём, а? Я чувствую, всё откроется!!!

— Анри, сколько можем ждать? — я серьёзен, как фашист в танке, и Роше это понимает.

— Лерк, даже не знаю… КТГ детское не очень, у пацана давление поднимается. Час, не больше! Но должна пойти дельная схватка и открыться…

— Ясно! Слышишь, зайчик мой? У нас целый час! — я отбираю у Роука зарёванного сына и машу всем рукой, чтоб убирались. Мы сидим в кресле в обнимку, тяжёленький Шейн на моих бёдрах, как маленький, тихо постанывает.

— Больно.

— Это не та боль, мой хороший! Погоди, он ещё и женится потом! — глажу поясницу. — Как чувствуешь малыша?

— Почти не чувствую… Это плохо, да?! Анри был прав?!

— Может, подумаешь о чём-нибудь другом? Отвлекись, малыш! — мягко посоветовал я, Пэтч никогда ещё не казался мне таким подавленным и беспомощным. Молодой человек прижался губами к моим ключицам.

— Пай… так счастлив! Так необычно, что у него теперь есть свой единственный мужчина. Мы раньше были втроём. Роуку сейчас нелегко.

— Хочешь сказать, зайчик, что не против опять делить с братцем своего Дэва? — я прищурился.

— Нет! — с жаром выдохнул Пэтч, обнимая меня за шею. — Роук, отныне совершенно точно, мой! И только мой!

Я чмокнул сына во влажный висок, он поморщился и погладил каменный живот.

— Пап, я боюсь ошибиться, не хочу навредить малышу. Он же омежка, слабенький и нежный.

— Ага! А вспомни-ка наш Одуванчик с шипами? Луиджи?

— О, да! — Пэтч скалит зубки, над верхней губой собирается от напряжения бисер пота. И вдруг громко охая, сын хватается за мои плечи. Ноги обдаёт тёплым потоком: у Шейна всё благополучно открылось, и воды отошли.

В родзал, согласно коллегиальному решению об этическом минимуме, идут двое самых главных для Пэтча мужчин: Роук и я. Анри нервно-насторожен, но уверен. Шейн, большая умница, рожает тихо и мужественно, лишь сильнее сжимает огромную ладонь своего альфы и не сводит с меня глаз. Роше, полон эмоций, целует его в висок, гладит по плечу, хвалит… А я, отец родной, стою в полном ступоре и становлюсь дедушкой.

Тоненький деликатный крик ребёнка, и счастливому папаше Роуку кладут на руки долгожданную кроху. Гигант начинает рыдать, потом склоняется над измученным супругом, глубоко целует и отдаёт малыша. Омежка смешной, в морщинках, и краснолицый, как маленькая обезьянка, но Пэтч смотрит на сынишку с восторгом, ведь в детях воплощены все чаяния и заветные мечты.

Наше продолжение и сила…

Надежды и разочарования, уготованные свыше… И никуда ты от них уже не денешься, однажды став родителем, ты начинаешь переписывать себя, уменьшая самолюбие и эгоизм, приноравливаясь к новой, сложнейшей роли.

— Пап? — шепчет Пэтч. — Ты рад?

— Зайчик ты мой хороший! Конечно же! — бросаюсь к сыну почти в полусознании. — Ты у меня такой сильный!

— Пап, он самый красивый!

Смотрю на попискивающий сверток у груди Пэтча, на сморщенную мордашку первого внука, и делаюсь до одури счастлив и спокоен. Покидаю родзал первым на ватных ногах, и тут же попадаю в захват заполошного, изождавшегося семейства, начиная отвечать на лавину нескончаемых вопросов:

— Нормально, делал, Дэв не упал в обморок… задышал сразу, маленький… 2700… 49 см… милый, конечно, на тебя похож, когда дуешься!.. Милый… Паечка, да не напирай ты! Мирро, не реви! Святослав Сергеевич, вот ты и допрыгался! Теперь ты ДЕД в тридцать два года! Рыжик, звякни Лансу… Уже? А чего глаза блестят? Иди сюда, люблю тебя! Да идите уже сюда все! — перецеловываю весь свой выводок со Святом впридачу.

Они все по очереди повзрослеют и оставят моё гнездо. У них будут свои дети, так же остро нуждающиеся в нежности и любви, но пока… я обнимал каждого, даря в равной степени всего себя и любя одинаково сильно…

Маленького прелестного омежку назвали Кристиан. Кушал Крис, как истинная принцесска, был миниатюрным и в меру спокойным. Пэтч, казалось, светился изнутри; теперь едва уловимые ранее грани альфовости были безжалостно стёрты. Шейн обрёл свой истинный облик и возвращаться не собирался. Пай стал любимым дядюшкой, а если он подавался в придачу с Ильёй, младенец пищал от восторга. Ламерт в минуты, когда Кристиан фестивалил на руках Престона, таял от нежности. За этот месяц он не насытился ни толикой Пая Лимма. Их занятия любовью были то медлительно-томные, то бурные, как горная река. Престон безумно хотел подарить своему Ламерту ребёнка. Маленький Крист всем своим существованием говорил, что мечта вполне осуществима.