Небо и земля. Том 1 (ЛП) - Хол Блэки

Двери храма открыты днем и ночью для всех страждущих. Внутри — серые стены, уходящие ввысь и теряющиеся в полумраке. Цветная мозаика и витражи контрастируют с унылостью. А окон нет… Воздух стоялый и пахнет сладковато. Слабый сквознячок колеблет пламя свечей. Мало их, и света почти не дают… И не поют на хорах давно, Ниналини говорила… Безлюдно — ни верующих, ни храмовника. Занят, наверное. Интересно, пощадили ли служителя Изиэля время и невзгоды?

— Ой, это закойдованный замок, да? — завертелась дочка. — Здесь плинцесса зивет?

— Да. Тише, Люнечка, а то дракон проснется и нас съест.

Дочкины глаза округлились, и она обхватила Айями за шею.

— Он злой? — спросила шепотом.

— Нет, старый и страдает бессонницей.

— А хвост у него есть? — допытывалась Люнечка. Дети есть дети. Любопытство перевесило страх.

— Есть. Длинный и раздвоенный, — ответила Айями, выйдя в центр зала.

Как повелось исстари — две стороны света, два полюса… Слева, на амвоне — украшенные золотом образа святых: Мудрости, Мужества, Справедливости и Умеренности. Позолота истерлась и облупилась, краски потускнели, торжественность поблекла. Или это в детстве всё кажется большим и необыкновенным, а с возрастом уменьшается в размерах?

А справа — Хикаяси, матерь всего сущего. Она сидит на высоком троне. Глаза Хикаяси слепы — злые дожди лишили её зрения, уши Хикаяси глухи — злые ветра лишили её слуха, рот Хикаяси нем — злое солнце лишило её языка. Но одного не смогли добиться злые стихии — лишить Хикаяси огня, пылающего в груди. Четыре руки у богини, а на голове зубчатый венец. В одной руке свеча, в другой — зеркало, в третьей — ключ, а в четвертой — чаша с божественным нектаром. Лишь достойный, познавший глубинную суть хику, увидит в отражении дорогу к владениям Хикаяси. Ключом открывает она врата в чертоги блаженного царства, озаряя путь свечой.

В храме нет искусственного освещения. Система линз под крышей фокусирует дневной свет и разделяет на потоки. Бестелесные призрачные ручьи льются на лицо Хикаяси, стекают по каменным плечам и омывают босые ступни статуи. Пылинки танцуют в рассеянном свете. Сколько их, каменных Хикаяси, в стране? Сотни. Почитай в каждом городе есть храм, и в каждом храме — своя богиня. Разные городки и разные храмы — побогаче или победнее, но Хикаяси везде едина. Взирает слепыми глазницами с высоты и решает, кого одарить своей милостью.

В нынешние времена церковь утеряла свое влияние. Прогресс ослабил веру в религию, и молодежь ходит в храмы, потому что "так положено". Но есть и те, кто посещает воскресные проповеди и истово отбивает поклоны. А у бабушек заведено за правило получение ежеутренней порции благословения от служителя Изиэля.

Родители Айями не усердствовали с ярыми молитвами в храме. Какая разница, где просить о божественной милости — дома или под высокими сводами? Поэтому и Айями выросла со свободными взглядами на религию. И остриг приняла, потому что традиция. И записку о прощании с целомудрием опустила в священную урну тайком и с румянцем на щеках — потому что стала жить с Микасом как жена за месяц до свадьбы. И после регистрации в ратуше молодожены забежали в храм, чтобы получить наставления в семейной жизни. И с новорожденной дочкой пришла Айями, потому что полагается освящать младенца для долгой и счастливой жизни.

Но однажды дыхание холодной вечности овеяло Айями, потеснив беззаботное отношение к вере. Тогда Хикаяси пришла к родителям. Переступила порог, когда скоропостижно скончался отец, и мама, не вынеся горечи вдовьего одиночества, воззвала к хику. А через неделю после её ухода Айями — осиротевшая и потерянная — познакомилась с симпатичным молодым человеком, ставшим для неё центром жизни. С Микасом. И тогда Айями признала: высшие силы, которые повелевают судьбами людей, существуют. Теперь её боги живут в комнате. Образа святых — в красном углу, на вышитом полотенце. А фигурки Хикаяси нет, потому что для неё закрыт вход этот в дом.

Когда-то решила Айями: отныне в храм ни ногой. Но сегодня подошла к потемневшим резным дверям, поднялась по выщербленным ступеням и приблизилась к богине — красивой, величественной, неприступной. Слова офицера жгли сердце раскаленным клеймом. "На подобные зверства способны лишь амидарейцы"…

Неужели и Микас лишал жизни даганских женщин, детей, стариков? Нет, это неправда! — прижала Айями притихшую дочку к груди. Он не поступил бы подло с беззащитными. Только не Микас. Он воевал честно и погиб достойно, не запятнав имени.

Что он почувствовал, убив врага впервые? Наверное, священный огонь мести, разожженный Хикаяси. Микас ушел на фронт, думая, что защищает от захватчиков свою страну и свою семью. А оказалось, цель прозаичнее и грязнее — захват месторождений с какими-то камнями. Любыми способами, включая истребление невинных.

Умер ли он быстро или мучился от тяжелых ран? Вспоминал ли Айями? Разочаровался ли в идеалах родины? И где упокоен? И упокоен ли?

Спаслась ли твоя душа, Микас?

Выйдя из церковного полумрака наружу, Айями поначалу ослепла и обессиленно прислонилась к двери. Слезы душили, грудь сдавило тугим обручем.

— Мам, не плачь. — Люнечка обняла и уткнулась носом в ухо, защекотав дыханием.

— Я не плачу. Это я дождик зову. Видишь, травка пожухла? — сказала Айями нарочито весело. — Идем-ка домой. Бабушка, наверное, раз на пять погрела суп. Выглядывает в окно и беспокоится.

— У-у, опять суп, — надулась дочка. — Не хоцу.

— Зато с картошечкой. А потом мы лепешек напечем. Будешь?

— Буду, — согласилась с охотой Люнечка, и Айями порадовалась: наличие аппетита — признак здоровья.

— А как слёзки позовут доздик? — озаботилось любопытное детство.

— А вот как, — подмигнула Айями и по пути домой придумала очередную сказочную историю про капризные осадки.

— Какая-то ты бледная, — заметила Эммалиэ, когда лягушки-путешественницы вернулись домой.

— Устала я, — отмахнулась Айями.

А Люнечка взяла и поведала с восторгом, что они с мамой зашли в рыцарский замок, где живут принцесса и дракон, и что там темно, но сверху течет светлая река, хотя её невозможно потрогать.

— А длакон нас не съел. Мы на коенках высли, — похвасталась дочка.

— На цыпочках, Люня, — поправила соседка и спросила у Айями строго: — В храм ходила?

Не жаловала Эммалиэ церковников и не верила в предрассудки. "Это не Хикаяси пыталась твою дочку забрать. Это ты перенервничала из-за гибели мужа, вот переживания и отразились на Люне".

— Не ходи туда, — сказала Эммалиэ. — Там из тебя все жилы вытянут и будут дергать как куклу за веревочки.

Разве ж кто отрицает? Айями пробыла в святилище несколько минут, а показалось, минуло несколько часов. И вышла на улицу с тяжестью в голове и со слабостью.

После скудной трапезы, уложив Люнечку спать, Айями поделилась подслушанным невольно разговором врачевательницы и даганского офицера.

— Убедительно говорил… Вроде бы и руки не поднял, а словно выстегал. Неужели правду сказал?

Эммалиэ помолчала, глядя в окно.

— И мы хороши, и они. Всякое бывало. Хотя даганн прав. Войну не они начали. Сын как-то об этом обмолвился.

Сын Эммалиэ не сказал бы впустую. Он пошел по стопам отца, дослужившись до высокого чина в генеральном штабе, а значит, был осведомлен.

— Почему вы скрывали? — изумилась Айями. — Люди должны знать! Если бы узнали правду четыре года назад… Тогда Микас не ушел бы на фронт и остался жив! Он не взял бы оружие в руки из-за кучки камней. И остальные бы не согласились. И война бы затухла!

— Разве ж камешек устоит против бурного потока? — вздохнула Эммалиэ. — Правдолюбцев обвиняли в трусости и в малодушии. Вспомни, на каждом углу кричали о коварном нападении и о кровожадных варварах. Наши стратеги потрудились на славу.

— Стратеги… — пробормотала Айями. Действительно, в первые дни войны население охватила повальная истерия. Патриоты массово записывались добровольцами на фронт. Да что скрывать, Айями тоже возмущалась жестокостью даганнов.