Я погладила нежные молодые листочки гибридной Катурры. Не самый лучший кофе по вкусу, и в уходе требовательный, но Карпетянского интересовали прежде всего скороспелость и урожайность. Уже в следующем году попробуем свой кофе. А первые овощи — редис и салат — уже через пару недель. А там пойдет одно за другим… Я уже говорила, что обожаю свою работу?
Вот только одной работой жить — путь в никуда. А мне никогда раньше ни один парень не нравился так, как Михай. Никогда я не влюблялась так быстро, чуть ли не с первого взгляда. И так… нежно, пожалуй. Всегда в самой глубине души какой-то панцирь оставался, чтобы, если вдруг обидит — плюнуть и забыть. А сейчас — вся нараспашку. Совсем как эти листики, такая же беззащитная и трепетная. Вот и страшно.
— Мя-а-а-у! — об ноги обтерлась белая Лапка, кошка Марьяны Ивановны. Я подхватила ее на руки.
— Пойдем-ка отсюда, а то вдруг ты вроде тех бобров, любишь зеленью подзакусить?
Но уходить не хотелось. Лапка устроилась на руках, вывернувшись пузом кверху, и заурчала. А я смотрела на Разлом, едва видимый в поднявшейся метели. След от землетрясения, о котором почему-то не предупредили вовремя, хотя, казалось бы, сейсмическая опасность давно перестала быть непредсказуемой.
Михай не рассказал мне, что тогда погибла вся его семья. Марьяна Ивановна рассказала. Мы сидели в ее приемной, стерильно чистой, пропахшей дезинфекцией, пили чай — почти нормальный, только слишком старый черный чай, пересохший и совсем не такой ароматный, как должен бы быть, но все-таки гораздо лучше пустого кипятка или местного сена. И она вспоминала.
— Его в приют забрать хотели. Родни никого не осталось, страховка родительская — надолго ли ее хватит. А он в меня вцепился — не оторвать. И молчит. Я бы его уговорила, если бы увезли куда с Криоса, если бы перспектива была выучиться. Он пилотом стать хотел, знаешь. А Фрост… — она махнула рукой. А я не знала, что сказать. И жутко, и жалко до слез. И свое вспоминается, я ведь тоже одна, только мне повезло больше: я смогла выучиться на кого хотела, а не куда по квоте запихнули.
— Он станет пилотом, — сказала я. — Если еще хочет, не раздумал если — станет. Вы, Марьяна Ивановна, даже не представляете, сколько на вашей станции с дармовой энергией и со здешними ценами можно заработать. На обучение — с головой хватит.
Вот как сниму первый урожай, так и скажу Михаю — если не передумал, пусть начинает к поступлению готовиться. Мечты должны сбываться. Даже если они потом разочаруют, как меня разочаровали те два кило моих первых в жизни мандаринов. Потому что вслед за мечтой, которая сбылась не так, как мечталось, обязательно придет другая. Как у меня тогда — вырастить свои мандарины. Не кислючую дешевую дрянь, в которой половина цены — перевозка, а сладкие, прямо с дерева, настоящие. Новогодние.
Я окинула взглядом огромное пространство под прозрачным куполом. Все еще почти пустое — привезенных с собой саженцев не хватило и десятую часть заполнить. Ничего, размножу. А что-то, может, получится докупить. Оформим как опытный биоматериал от НИИКЭ.
Я почесала Лапку под горлышком.
— Пойдем, вернем тебя хозяйке. На сегодня я свободна. Пора заняться личными делами.
«Личные дела» нашлись внизу, в мастерской. Я уже заметила, Михаю нравилось возиться с техникой. Вот и сейчас он едва ли не терялся в нагромождении, похоже, частей кузова от катера.
— Что делаешь? — спросила я.
— Уничтожаю твое такси, — сообщил он. — Было такси, будет легкий катер для станции. Пригодится.
— А у меня выходной, — похвасталась я. — Помнишь, ты мне на охоту предлагал? Насчет охоты не настаиваю, а просто так куда-нибудь прокатиться можно?
Михай расплылся в улыбке.
— Конечно, оденься только.
— Я быстро! — и я помчалась за термокостюмом.
А когда спустилась снова, готовая к вылазке, меня ждала та самая Михаева «колымага». И он за рулем.
— Садись, — помог мне устроиться в кресле рядом с водительским. — Готова?
И, едва я кивнула, рванул с места так — думала, ворота сшибем.
Вырвался в метель и тут же свечкой ушел вверх. Меня мягко, но неумолимо вдавило в спинку кресла. Перед глазами опустился темный фильтр, и мы вылетели в ослепительно синее — к солнцу. Оно горело прямо по курсу, маленькое, холодное, неласковое солнце Криоса. И даже такое — радовало. Метель стелилась внизу пушистым одеялом, а здесь — здесь можно было снова вспомнить, что небо — огромное, мир — бескрайний, а от звезды к звезде — от солнца к солнцу — всегда можно долететь. И на самом деле мы вовсе не заперты в темных туннелях и тесных коридорах станции. И на поверхности единственной планеты — тоже.
Михай выправил горизонт, и я увидела внизу, над покрывалом метели острые шпили гор. А далеко-далеко, у самого горизонта — голубоватое сияние льда.
— Там что? — спросила.
— Ледяные пустоши. Океан.
Мы с четверть часа, наверное, летели по прямой туда, к океану, а потом свернули, оставив горы за спиной. Метель улеглась, а может, тоже осталась позади, теперь под брюхом катера проносились острые скалы, округлые взгорки, торосы, мелькнуло идеально круглое озеро, затянутое прозрачным и гладким, как зеркало, льдом, заросли каких-то, кажется, хвойных деревьев удивительного фиолетово-сизого цвета. Еще один плавный вираж — и снова впереди метель и далекие горы, а в синем небе — белый след стартовавшего корабля. Не сказать, чтобы совсем уж далеко.
— А ведь на самом деле долететь до Фроста вполне реально, так? — спросила я. — Вон как гоняешь. Сколько мы пролетели уже? Километров триста-четыреста?
Он помолчал. Спросил как-то очень, слишком спокойно:
— А ты все-таки хочешь? До Фроста, в космопорт и подальше отсюда?
Я смотрела на белый след, пока он полностью не растворился в синеве.
— Нет. Не хочу.
Вы целовались когда-нибудь с пилотом несущегося в небе катера? Так, чтобы забыть обо всем, чтобы даже не видеть, куда летим? Чтобы захватывало дух от ужаса, восторга и нежности одновременно?
Поверьте, сказать об этом «незабываемо» — все равно что ничего не сказать.
