На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия

— Далеко не убеж-жиш-ш-шь, — заботливо сообщили ей у порога. В распахнутую дверь ворвался морозный ночной воздух. Сверкнув в небе, ковш луны испуганно скрылся за тучей.

Пелагея приняла вызов и обернулась горлицей. Преследователь тоже сменил обличье, взмыв в небо чудовищной крылатой тварью с желтыми глазищами и крючковатым клювом.

Уже в полёте Пелагея засомневалась: «Что-то здесь не сходится. Трёх оборотов вокруг своей оси не сделала, а превратиться смогла. И Незримый… У них что, так принято — гоняться за кем ни попадя? Сон. Чистой воды сон».

Подумала — и с колотящимся сердцем стряхнула с себя липкую паутину дрёмы. По гостиной разлит мрак высшего сорта. А тишина — хоть бери да в банку впрок закатывай. Тикают часы. Пирог свистит носом. И никаких кровожадных теней поблизости. Хотя погодите-ка… Кто это там крадется в темноте кромешной? Неужто неопознанная потусторонняя нежить?!

— Стой, кто идёт?! — командным тоном осведомилась Пелагея. О! И голос на месте. Да какой звучный!

Потусторонняя нежить красться перестала и притворилась частью обстановки — этаким скульптурным сооружением в честь перворазрядных простофиль, пойманных на воровстве. На ней был колючий тёплый свитер до колена и толстые вязаные носки, потому что кое-кто наивный, до сих пор верящий в сказки наотрез отказался топить камин новогодней ночью. Ну как зашвырнет лесная дева подарки, а они возьмут да сгорят?

Пелагея отбросила край одеяла, нащупала ногами тапки и прошаркала к нежити, прихватив с собой набитую лузгой подушку в качестве щита.

— Кому в поздний час не спится? Кто все подарки присвоить решил?

Затеплив огарок свечи на латунном подсвечнике, она поднесла огонёк к нарушителю тишины и издала торжествующее: «Ага!».

Нарушительницей была Марта. И она не собиралась присваивать подарки. Ей бы до шкатулки добраться да лестницу из блестящей пыли организовать. А там до чердака рукой подать. Правда, Пелагею в план кражи блуждающих огней посвящать не стоит. Как бы с наименьшими потерями выкрутиться?

— У меня, — Марта сглотнула слюну, — обострение лунатизма… В особо критические дни.

— И что за критические дни, позволь спросить? — Пелагея прямо-таки источала подозрительность.

— Ну, по большим праздникам, — ляпнула Марта. — Готовка, уборка, перегрузка…

— Ага. Перегрузка, значит. А ну, марш на печку, и чтоб до утра не высовывалась! — шепотом гаркнула Пелагея. — А то ходят тут, пугают, понимаешь.

В объятиях Вековечного Клёна наверняка было страх как уютно. Иначе Юлиана ни за какие коврижки не проспала бы день вручения подарков.

Лесная дева проявила недюжинную щедрость и понимание. Похоже, оценила старания (а точнее, страдания) Марты. На рассвете камин был битком набит коробками, а коробки — крест-накрест перевязаны цветными лентами.

Марта фыркала, твердила, что никакой лесной девы и в помине не существует, а подарки были заранее припасены, поэтому ей досталась самая маленькая картонка, а в ней какой-то хилый, якобы очень полезный для пищеварения корешок.

Гедеон получил шуршащие утепленные штаны, Теора — диадему с каменьями. Впавшей в летаргию Юлиане, скорее всего, предназначался набор инструментов и запчастей, каких в городе не достать. Пелагея заполучила новенькую сковородку (ту, на которой жарились подношения для девы, безбожно спалили).

А Киприана с Эремиором обделили. То ли оттого, что они не совсем люди, то ли оттого, что ни в чем не нуждаются.

С тех пор утекло немало воды. Марта совершила еще несколько неудачных вылазок за шкатулкой. Гедеон исправно чистил дымоходы, обзывал Марту «худосочной воблой» и грызся с ней по любому незначительному поводу. Теора с Эремиором излучали безоблачное счастье и всё чаще оставались наедине. Судя по всему, в их жизни наконец-то наступила белая полоса. А Пелагея, что ни день, в обличии горлицы отправлялась на разведку в город.

Народные настроения оставляли желать лучшего. Терпение горожан давным-давно зачахло от истощения.

С высоты птичьего полета можно было наблюдать, как на разбитых черепичных крышах бараков прячутся мятежники в серых лохмотьях и передают друг другу какие-то замотанные в парусину свёртки. По вымощенным брусчаткой кривым улочкам к очагам восстаний неслись с оружием озверевшие жандармы. Слышались выстрелы и крики, откуда-то валил чёрный дым, воняло горелым пластиком.

Как-то раз Пелагею едва не задело шальной пулей. Может, образ горлицы и безупречная маскировка с точки зрения шпионажа, но от случайностей никакая горлица не застрахована. Поэтому разведывательные полеты пришлось свернуть. К тому же оказалось, что есть дела и поважнее.

В воздухе запахло весной. Пелагея объявила, что ей срочно нужно уйти в себя, и неизведанными тропами сбежала в лес (Марта надеялась, не затем, чтобы вывести зверушек из спячки).

У Пирога с Кексом началась весенняя линька, у Теоры — весеннее обострение. Она вдруг поняла, что в ней дремал первопроходец, и вместе со своим покровителем отправилась исследовать места не столь отдаленные. А Пересвета настиг приступ весенней забывчивости. Он как-то упустил из виду, что поклялся не казать в дом носа, покуда не исчезнет трубочист. Ему позарез требовалась одна из библиотечных книг.

Громыхнув парадной дверью и сбросив тёплый бушлат, он по-свойски протопал в бурках на середину гостиной (нарочно грязи нанес, чтобы Марте было больше убирать), проскочил мимо контрастной парочки на диване. И вынужден был обернуться, чтобы остолбенеть от шока.

Юлиану сграбастало кошмарное лесное пугало (разве что лицом вполне благообразное), а ей хоть бы что. Но мало того что сграбастало, так еще и листьями обросло.

— Эй! — завопил Пересвет и, размахивая руками, кинулся в кухню. — Эй, люди добрые! Что у вас там за невидаль?

Остановился у занавески, как вкопанный, глянул на скучающего Гедеона, который сидел на скамейке в обнимку с ёршиком, и сам вмиг поскучнел.

— А, это ты, зараза лохматая? — буркнул Пересвет. — Прижился, значит? А где все?

Все были где угодно, только не дома. Пелагея так и не вернулась из лесу, Марта затеяла поход по дрова, Кекс и Пирог развернули подпольную деятельность в березовой рощице и увлеченно разрывали прошлогодние кротовые норы в размокшей земле. А Теору с ее второй тенью, как всегда, носило невесть где.

Поэтому когда Киприан вступил в пору цветения и, как все благовоспитанные клёны, покрылся мелкими жёлто-зелёными цветками, в немой сцене участвовали только Гедеон да Пересвет.

Как вскоре выяснилось, на цветение Вековечного Клёна у Юлианы была аллергия. Она вдохнула насыщенный пыльцой воздух, наморщила нос — и чихнула с такой силой, что с букетов засушенных трав на притолоке посыпалась пыль.

А чихнув, открыла глаза.

Впрочем, дело обстояло несколько иначе.

Накануне первого весеннего дня Юлиану вытряхнуло из летаргии и тут же затянуло в сон. Сон рядовой, ничем не примечательный… Кроме кое-какой детали: он был один на двоих.

— Вылезай оттуда, — сказал Киприан в своем привычном обличье и с горем пополам отвоевал край черной мантии у особо цепкого куста.

— А вот не вылезу! — В своих снах Юлиана всегда была на порядок вреднее. А уж в чужих и подавно. — Гляди, сколько украшений! Не успокоюсь, пока все до последнего не соберу.

Она сделала еще несколько шагов по направлению к галечной косе, и море ласково облизнуло ее ноги. Спланировала на искрящуюся гладь желтоклювая чайка. А впереди, среди гладких валунов, сияли нитки розового жемчуга, под прозрачной толщей воды переливались браслеты и перстни с драгоценными камнями небывалой красоты. Продашь на аукционе один такой перстень — и можешь жить припеваючи всю оставшуюся жизнь.

— Иди сюда, — настойчиво позвал Киприан.

— Сам иди! — смеясь, предложила Юлиана. — Или тебе соленая среда противопоказана?

Стоя в море по щиколотку, она наклонилась и, зачерпнув в ладонь воды, брызнула на Киприана.