На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия

Глаза набухли слезами, которые тотчас испарились от иссушающего дыхания пожара. Влаге в воздухе взяться было неоткуда.

— Прекрати немедленно! — прокричала Юлиана огню, словно бы тот был способен ее понять. — Прекрати, или я за себя не ручаюсь!

Кекс и Пирог правильно расценили ее слова. Они впились зубами в окантовку понизу ее юбки, уперлись передними лапками в землю — и надо сказать, весьма вовремя.

Юлиане на полном серьёзе снесло крышу. Она вознамерилась войти в горящую избу и ломанулась было по ступенькам на крыльцо. Не удержавшись на месте, Кекс заскользил по грязи. Пирог проехался по дорожке и угодил в лужу, накапавшую из шланга после планового полива грядок.

До парадной двери оставались считанные шаги, когда ее вдруг сорвали с петель и с силой швырнули в Юлиану.

На пороге стояла Марта. Стояла и дымилась. А позади… Пирог, которому удалось избежать столкновения с дверью, неожиданно понял, что никакой стены огня позади Марты не наблюдается. Густыми клубами валил серый дым. Да так, что не продохнуть. Но ревущего пожара, съедающего всё на своем пути, не было и в помине.

Душу Марты выжгли дотла. Она пропиталась огнём. Вобрала его до последней искры. Увидав ее белесые глаза, куда налили сырой утренней мглы, Пирог заскулил и торопливо отполз под куст можжевельника.

59. Развилка

Ее прикосновения обжигали. Где бы она ни прошла, повсюду тянулись цепочками следов горелые пятна. Под ногами шипела и испарялась вода. В развевающихся на ветру волосах, точно истлевшие угли на пепелище, проступила седина.

Марта имела сходство с непропорционально длинной тряпичной куклой, которую сшили спустя рукава, на отвяжись. Поместили за грудину часовой механизм и завели. По коже вместо вен тянулись ветвистые черные трещины. А изо рта с дыханием вырывались языки пламени.

Она произнесла всего одну фразу. Но столько вложила в нее гнева и ненависти, что Пирогу захотелось забиться поглубже под куст и немедленно окопаться.

«Недолго тебе осталось», — извергая пар, прорычала Марта. И двинулась прочь.

Когда затихли в отдалении грузные шипящие шаги, а ветки трещали уже где-то в глубине леса, Пирог выбрался из-под куста с прижатыми к голове ушами и трусцой побежал к Юлиане.

Та потирала здоровенную шишку на лбу левой рукой, умудряясь одновременно разглядывать пальцы на правой руке и ошарашенно моргать.

— Ничего не сломала. Ну и дела, — бормотала она.

Обугленная дверь валялась рядом. А еще дальше валялся Кекс. Точнее, прятался. Он отлетел вместе с Юлианой, под шумок заполз в бездонный резиновый сапог Пелагеи и затаился там, пока не отбушует буря.

Пирог деловито просеменил к сапогу и сказал приятелю, чтоб не надеялся: отсидеться не выйдет.

— Марта ушла, — добавил пёс. — Она была на взводе и, кажется, собиралась надрать кому-то уши.

— А пожар-то закончился, — тоненько тявкнул Кекс, высунув нос из голенища.

— Точно, закончился! — спохватилась Юлиана. И, взвившись на ноги, бросилась к зияющему проёму.

Ветер в сердцах хлестал ставнями. Стёкла в окнах треснули и превратились в одну сплошную крошку. Над полом в солнечных лучах курилось зыбкое марево. И ни души. Только кот Обормот, неведомо как спустившись с чердака, равнодушно наблюдал картину разорения с прожженной до дыр громадины, что осталась от дивана.

Юлиана вбежала на кухню и угодила в капкан из проломленных половиц. Стены почернели, стол наполовину сгорел, часть табуретов рассыпалась в пыль.

Пока она вызволяла свою ногу из дыры в полу, пришло страшное осознание: в воздухе витает смерть, никто не выйдет навстречу. И внутри внезапно сделалось одиноко и холодно, как в лачуге без очага.

— Киприа-ан! — нерешительно позвала она. Никто не отозвался. Но куда все пропали? Не превратились же они в пепел, как кулинарная книга, которую Пелагея всегда держала на видном месте!

А что если друзья задохнулись где-нибудь на чердаке?

Юлиана метнулась к комоду и выдвинула почерневший ящик: шкатулки внутри не обнаружилось. Стало быть, они наверху. Но что означает эта гробовая тишина?

— Киприан! Клён Вековечный! Ответь!

Всколыхнулась слабая надежда: может, он всё-таки выжил? Кота же пламя не коснулось, он разве стал чуть чернее. Но ведь он необычный кот! Марта вышла из огня живой, но у нее явно прибавилось сил и помутился рассудок. Иначе зачем бы ей высаживать дверь? С ней наверняка произошло нечто сверхъестественное — иначе было не спастись.

Паника подступила комом к горлу, а в голову бесцеремонно заплыла чья-то яхта и принялась яростно хлопать парусами, словно очутилась прямо против ветра.

Юлиана ощутила себя корабликом из коры, который заперли в бутылке. Есть клочок моря, но по нему не поплывёшь. И сквозь узкое горлышко, как ни бейся, не просочишься.

Сердце сделалось камнем, и этот камень бесконечно падал в морскую пучину, в самую глубокую впадину, какая только существует на свете.

Мысли теснились, встревали без очереди, затапливая разум. И Юлиана не думала им сопротивляться.

Разве Киприан, умерев, уже не должен был воскреснуть?

Нет, он не придет. Не утешит, когда будет горько. Не улыбнется своей беззаботной, сводящей с ума улыбкой.

Неужели бессмертие даровано ей затем, чтобы мучиться на протяжении всей вечности? Мучиться, вспоминая танец на площади под дождем, снежные баталии, сладостные «эксперименты» и трепетные объятия, в которых любая боль исчезала, словно надоедливый мираж.

«У нас и правда всё не как у людей. Но это не отменяет возможности единения душ», — говорит он и наклоняется, чтобы ее поцеловать.

Подходит, ложится рядом, пока она чинит летучую кровать.

"А что если так?"

Рыжие волосы завиваются в веселые спирали. Хочется утопить в его шевелюре пальцы, прижаться к нему всем телом и никуда не отпускать. А пахнет от него солнцем, дикими ветрами с вересковых пустошей и еще чем-то неуловимым, столь же прекрасным, как небесная лазурь…

Ах, ну почему сейчас? Почему картины из прошлого встают перед глазами именно сейчас, когда мир рушится и расползается, как песчаный замок во время прилива?

Юлиана прислонилась к печи и тяжко осела на пол, пряча лицо за рукавами холщовой куртки.

Он столько всего показал ей, столькому научил. А она вела себя, точно избалованный капризный ребенок, не ценила его заботы и ничего не дала взамен.

Юлиана рыдала, уже не таясь. Не перед кем было сдерживаться. Кекс и Пирог, тонко поскуливая, лизали ее руки. Как тут еще утешить?

Слёзы лились неиссякаемым потоком, выворачивалась наизнанку душа.

Нет, он не мог умереть. Вот сейчас Киприан спустится, погладит ее по голове и скажет, что все страшное позади…

Она просидела без движения час. Сердце замирало от малейшего шороха. Но никто так и не спустился. Оттолкнув Кекса и Пирога, которые задремали у ее ног, Юлиана бросилась на крыльцо. Прочь из этого дома! К природе, к деревьям. Они помогут, утолят печаль, не дадут навеки сгинуть в пучине беспросветного отчаяния.

— Если это и есть междумирье, здесь довольно мило, — хихикнул Пересвет. — Жаль, наша ворчунья-Марта не видит.

Излучая нездоровый оптимизм, он прошелся по радуге, которая мостом перекинулась через холмы, уселся там, где на радугу падал солнечный луч, и вынул из-за уха карандаш — набросать заметки о дивном пограничье.

Киприан взял на себя смелость озвучить мысль, которая волновала остальных:

— Марта не бросила бы нас, не найдись для этого повод. Уверен, она невредима.

В таких вопросах он полагался на чутьё. А чутьё еще никогда его не подводило.

Приставив ладонь козырьком к глазам, Киприан являл собой саму безмятежность. Перед ним простирался пейзаж, где на славу поработал художник с полным отсутствием эстетического вкуса. Вразброс наляпаны крупными мазками фиолетовые горы, циановое озерцо, ярко-зеленые луга с грубо понатыканными красными точками маков. В синем небе (ну очень синем) загогулинами зависли облака.