Постепенно мои глаза привыкают к темноте, и я начинаю немного видеть окружающее.
Кроме меня в повозке еще десять девушек. В полутьме их лица видны нечетко, но я все равно узнаю - все они служанки из дома Али. Все в светлых платьях, похожего на мой фасона.
- Что случилось? Куда нас везут? – спрашиваю шепотом у соседки справа. Я вспоминаю ее имя – Ваниса. Она несколько раз приносила мне еду в лазарет.
Девушка придвигается ко мне и шепчет, почти касаясь губами уха:
- В город прибыли королевские евнухи. Старый урод издал указ, что все рабыни – девственницы должны быть переданы дворцовым закупщикам. Сейчас отряды стражи ходят по домам торговцев рабами и проверяют всех женщин. Хорошо, что Евлин узнал об этом еще ночью и успел предупредить господина Али. Иначе всех нас забрали бы, а там, сама знаешь, что было бы…
- Что? Я ничего не знаю, — мотаю я головой.
- Точно, тебя ведь недавно привезли, — Ваниса еще ближе подается ко мне: - Король каждый день берет на ложе девственницу и лишает невинности. После ее убивают - живьем закапывают в землю.
- Мать честная! – вырывается у меня.
- Что вы там шепчетесь?! – недовольно прикрикивает та самая девица, что принесла мне платье. – Заткнитесь, и без вашего шушуканья тошно. А ты, Федерика, лучше бы надела обувь – до Северных ворот недолго осталось. Там нам придется идти пешком.
Моя соседка фыркает, но послушно замолкает – видимо авторитет старшей по должности здесь непререкаем.
Я тем более молчу и решаю последовать совету и обуться. Наклоняюсь, начинаю неспешно, почти наощупь натягивать сандалии и завязывать ремешки вокруг щиколоток.
В ладони по-прежнему крепко сжимаю то, что дал Лазарис, напряженно размышляя, как бы посмотреть, что там. Пальцы просто зудят от нетерпения развернуть тряпицу, но я сдерживаю глупое желание. Все равно ничего не разгляжу в темноте, а другие могут заметить, что у меня что-то в руках.
Поэтому, копаясь с сандалиями я осторожно забираюсь рукой под подол платья и засовываю сверток в маленький кармашек, который вчера пришила к панталонам, выполняющим здесь роль трусов.
Не знаю, зачем я его сделала. Просто сидела и вдруг в голову стукнуло, что так нужно. Нитки и иголка у меня были - как раз накануне зашивала дырку на подоле. Оторвала клочок ткани от простыни и смастерила потайной карман. Как знала, что пригодится.
Затолкав сверток в надежное место, еще вожу руками по ремешкам сандалий, проверяя, крепко ли завязала, и выпрямляюсь.
В повозке становится светлее – солнце уже взошло и его лучи сквозь щели пробираются внутрь кузова.
Теперь я могу хорошо разглядеть остальных девушек. Все сидят молча, явно нервничая. Кто-то кусает губы, кто-то беспокойно сжимает пальцы или перебирает браслеты на запястьях.
Браслеты… У всех на руках их по нескольку штук разного вида и размеров, только у меня ни одного. В доме никто из служанок не носил украшения, значит их выдали сейчас, перед побегом… Наверняка, они чем-то важны...
- Почему у меня нет браслетов? – требовательно спрашиваю, глядя на старшую служанку.
Она недовольно режет меня взглядом, но сказать ничего не успевает – снаружи раздаются крики и громкая ругань. Наша повозка тормозит, да так резко, что мы словно кегли валимся друг на друга и на пол.
- Что там?! Что случилось?! – раздаются испуганные возгласы. Девушки начинают подниматься, цепляясь за соседок и за лавки, и испуганно тараща глаза.
- Ну-ка заткнулись и сидим спокойно! – вполголоса рявкает старшая. Все поспешно рассаживаются по лавкам и замолкают.
Да уж, с дисциплиной у слуг работорговца все просто железно! Респект и уважуха, как говорит молодежь…
- Что бы ни происходило, все молчат. Говорить буду я одна, — добавляет старшая и пересаживается к выходу из повозки.
Оборачивается ко мне:
- Сядь напротив меня, Федерика. Держи руки так, чтобы было видно, что у тебя нет клейма, поняла?!
Я послушно пересаживаюсь, кладу руки на колени, развернув запястья тыльной стороной наверх и напряженно застываю.
Тревожные мысли мечутся в голове. В груди что-то беспокойно ворочается, и от волнения меня начинает потряхивать так, что руки буквально подпрыгивают на коленях.
Старшая вдруг наклоняется ко мне. Берет мои ладони в свои, пристально смотрит в глаза и тихо произносит:
- Успокойся, Федерика. Я не знаю, что там. Но, может быть, что от твоего поведения зависят жизни всех нас.
Я завороженно смотрю ей в глаза и молча киваю. Глубоко вдыхаю и медленно-медленно выдыхаю, представляя, как мое беспокойство уходит вместе с отработанным воздухом.
- Умница, — кивает старшая. Отпускает мои руки и выпрямляется.
Позади повозки раздаются шаги нескольких пар ног, мужские голоса и чья-то рука отодвигает тяжелую ткань на входе…
Глава 19
- Куда лезешь! Права не имеешь! – рычит наш возница, и рука, отодвигающая полог останавливается.
- У стражи приказ досматривать все повозки!
Мы со старшей переглядываемся, и вдруг ее глаза в ужасе округляются. Она показывает пальцем на мою голову и сдавленно шепчет:
- Твои волосы! Обрезанные!
Я хватаюсь за свои короткие прядки и мысленно ахаю – хотя мне уже начали давать зелье, ускоряющее рост волос, они лишь чуть ниже ушей.
Беда в том, что в этом мире отрезать волосы могут только рабыне или преступнице - это мне лекарь рассказал.
Таращу на старшую испуганные глаза и в этот момент кто-то из девушек кидает нам платок.
Старшая хватает его и молниеносным движением накручивает мне на голову, прикрывая остриженные волосы.
Вся повозка дружно выдыхает, и мы снова начинаем прислушиваться к происходящему снаружи.
- Права не имеешь! В повозке приличные женщины из моего дома, на свадьбу их везу, — это рычит наш бритоголовый возница и полог снова задергивается.
Короткая пауза и второй голос подозрительно тянет:
- Женщины из твоего дома? Да я тебе знаю! Ты у Али Меченого служишь. Откуда у раба свой дом?!
- Ты, огрызок хвоста гримла! Где ты у меня рабское клеймо нашел?! Зенки с утра залил и не видишь дальше своего носа, болван! – орет бритый.
Уй-й! Сейчас он разозлит мужика, и тогда обыск нам обеспечен!
Словно подтверждая мои слова, стражник ледяным тоном произносит:
- Оскорблять меня вздумал?!
Старшая в отчаянии закатывает глаза и сквозь зубы стонет:
- Идиот Евлин! Пропадем же!
Секунду я смотрю на нее. Затем решаюсь - встаю, и отдергиваю полог.
Прикрываю рукой глаза и несколько секунд жмурюсь от ударившего в лицо солнца.
Перевожу взгляд на стоящих у повозки мужчин – бритого Евлина и высокого плечистого мужчину лет тридцати в кожаных доспехах.
У обоих злые лица. Стражник держится за рукоять короткого меча, Евлин положил ладонь на висящий на поясе нож.
Делая вид, что поправляю платок, я разворачиваю руку запястьем наружу и взгляд стражника цепко впивается в мою гладкую, без следов рабского клейма, кожу.
Я робко улыбаюсь, опускаю глаза и шепчу:
- Дядюшка, что случилось? Бабушка волнуется, у нее опять заболело сердце…
Из-под ресниц смотрю на задумчивое лицо стражника.
Он тоже смотрит на меня. Взгляд карих глаз пробегает по моей одежде, обуви. Проходится по щиколоткам, коротко задерживается на них и неспешно идет вверх.
Обжигает кожу на плечах, на шее, и застывает на лице. Несколько секунд мы смотрим друг на друга. Я из-под ресниц. Он, не скрываясь, в упор.
Мои губы чуть растягиваются в легкой улыбке и, затрепетав ресницами, я в смущении опускаю глаза.
- Племянница, немедленно скройся! – рявкает Евлин и тянется задернуть полог.
- Но бабушке плохо, дядя! – я округляю глаза и беспомощным оленьим взглядом смотрю на застывшего стражника.
Неожиданно из повозки звучит дребезжащий, совершенно старческий голос:
- Что там внучка? Когда же мы поедем? Ох, мое сердце!
