Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира

Я включаю фонарь и утягиваю Эли за собой в темноту, думая над ее словами.

- Может, связывало не ее, а похитителя, - отвечаю, крепче сжимая тонкие пальцы. – В записях Игоря бардак, я мог что-то упустить или не заметить, а он мог не оставить подсказки.

- Да, возможно и так, - бормочет Лис едва слышно, но уверенности в голосе нет. – Только, если брать во внимание все, что мы знаем, этот некто все равно должен был как-то выбрать Алину, как-то пометить ее.

- Скорее всего, дочь Игоря была связана с кем-то из жертв Амбреллы. В конце концов, она ходила на занятия к психологу.

- Да, - голос Лис все еще отстраненный, и это плохо. Не время и не место. Поэтому приходится остановиться и остановить Лис. Я кладу руки на тонкие плечи, заставляю собирательницу смотреть мне в глаза.

- Эли, мы поговорим об этом потом, когда выйдем отсюда, после того, как окажемся в баре или у меня. Сосредоточься, хорошо?

- Да, - она собирается мгновенно, подбирается, взгляд становится снова ясным и чистым. Легкое, знакомое передергивание лопатками, и под кожей Эли, очень близко к поверхности ворочается Ад. – Извини.

- Все хорошо, - киваю и снова поворачиваюсь, чтобы идти вперед. Сзади недовольное пыхтение Ковалевского и шаги.

Раздражает.

Чем глубже мы спускаемся, тем меньше света вокруг, тем сильнее запах сырости, затхлости и плесени, тем громче шорохи. Где-то капает вода, шуршат в стенах и копошатся, сидя на трубах, крысы. В темноте и относительной тишине – только звуки шагов впереди и позади идущих иных, только дрожание холодных лучей фонарей. Они выхватывают из темноты надписи, уже привычный мусор и оккультную мишуру. Тут трупы животных, ветки, какие-то ржавые обломки и огрызки, и тут же банки пива, бутылки дешевой водки, рыбные консервы, окурки и шприцы. Намешано все, как на свалке.

У подножия лестницы, перед развилкой на три коридора, ждут Саныч и остальные, свет фонарей выхватывает все новые и новые детали: свечной воск и огарки, надписи на латыни и руны, беспорядочно и бессмысленно выведенные рыжим у каждой из трех развилок.

Я ставлю Эли перед собой и так же, как и Волков и Саныч, прислушиваюсь к окружающему пространству, ищу уже знакомое, уже ощущавшееся.

Хотя искать хочется совершенно другое: не старую смерть и отголоски безумия, а эгрегора.

- Левый, - кивает Гад.

И возражений у меня нет, у Саныча тоже. Нас всех тянет туда.

Мы вскидываем фонари и шагаем в еще большую темноту, я крепче сжимаю руку Лис в своей.

Коридор идет вниз под уклоном, сырость здесь ощущается почти как живое существо: остро, навязчиво, грубо. Она похожа на бомжа в вагоне метро: ты встаешь так далеко, как только можешь, но все равно ощущаешь его присутствие.

Места мало, тут невозможно узко, поэтому Лис идет впереди меня, под ногами хлюпает вода, к запаху плесени примешивается запах гнили, мокрого бетона и сортира. Так не воняет даже в подворотне за «Безнадегой».

В воздухе напряжение. Саныч и Волков впереди почти вибрируют, дрожит рука Лис в моей. Не от страха, от того, что здесь слишком сложно сдерживаться и сдерживать внутри все темное и тягучее. Воспоминания, желания толкаются в голове беспорядочными, хаотичными образами. Я вспоминаю Мизуки, корчащуюся и дрожащую, раздирающую собственными ногтями шею, вспоминаю северных и хруст – такой легкий, сочный – с которым ломались их шеи, вспоминаю ползающую на коленях по полу бара и сошедшую с ума старшую, я вспоминаю сны Куклы, полные пусть детского и ненастоящего, но все равно яркого пиршества. Смерть ради смерти.

Вокруг по-прежнему тихо до звона.

Ни спереди, ни сзади ни звука, только в спину мне дышит младшая из двух сестер, и в ее горле дрожит низкий отзвук, как едва слышное рычание. На развилке сзади остались старшая и прикрывающий ее Стомат.

Ховринка наблюдает, кажется спящей, но взгляда с нас на самом деле не сводит. Мы в ее гнилом чреве, идем в сердце червоточины.

Я бы, возможно, проникся торжественностью момента – наблюдать рождение нового бога… но как-то не складывается, хочется побыстрее закончить, вытащить тело Алины отсюда, выяснить хоть что-то о марионетке и свалить.

«Не сотвори себе идола и всякаго подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика в водах под землею: да не поклонишися им, ни послужиши им».

А Амбрелле служили, ее кормили и даже больше - ей приносили жертвы.

Мы доходим до еще одной развилки: левый коридор, если верить плану, должен заканчиваться тупиком, правый соединяется с центральной хордой и ведет под главный корпус здания.

Здесь сильнее тянет стоками, здесь больше всякой хрени на стенах, здесь слева разлагающееся тело: гнилое мясо и личинки, резкий запах аммиака. Труп закрывает часть пентаграммы, у его левой ноги знак зверя. Тело явно взрослого человека, судя по обуви и одежде убитый – мужчина.

Рычит громче и яростнее девчонка за моей спиной и нечто тихо вторит ей в ответ.

- Началось, - тихо говорит Элисте, не поворачивая головы в сторону туннеля, из которого мы пришли. А я спиной чувствую движение воздуха, слышу невнятное бормотание, ощущаю под ногами низкие вибрации. Потревоженное чудовище ворочается во сне.

Пыль проскальзывает мимо, оттесняет от прохода Дока и светлого, оставшуюся с нами собирательницу, касается пола у входа, правой и левой стены, последними кончики пальцев дотрагиваются до кирпичей над входом. Ключник запечатывает вход. Так, чтобы без сюрпризов. Эхо и сквозняк доносят из глубины коридора собачий вой.

Амбрелла только что перестала корчить из себя долбанного вуайериста.

- Куда? – чуть поворачивает голову Саныч.

Он не может понять. Я тоже. Из обоих коридоров тянет одинаково, оба коридора воняют болью и страхом.

Эли высвобождает свою ладонь из моих пальцев, идет вперед, передергивает плечами снова и снова, и хруст ее костей похож на стрекот метронома. Пес внутри нее что-то чувствует. Громова ведет головой, чуть склонив ее набок, сначала в одну сторону, потом в другую, принюхиваясь, прислушиваясь, глаза наливаются адом. Ад стелется, вьется вокруг ног и кончиков пальцев, тонкое тело дрожит сильнее.

- Я иду в центральный, - рычит она. – Оля пойдет с вами – в левый.

- Хрена с два, - качаю головой.

- Это не предложение, Зарецкий. Оля не справится с душами в центральном, но справится с тем, что в тупике. Алина, скорее всего, там. Он утащил ее туда, потому что там почти никто не бывает, он оставил тело там. Не только ее…

- Эли… - я продолжаю упираться, идея мне не нравится. Эгрегор слишком хотел Элисте, слишком жаждал получить себе.

- Алина важна. Я не знаю, почему, но важна. Прислушайся, Аарон, слышишь? Все гудит, стонет, скрипит. Заберите тело, вытащите отсюда. Я займусь душами.

Громова все еще всматривается в темноту туннеля, все еще рычит.

Ховринка действительно гудит, и стонет, и клацает зубами. Она даст нам не больше нескольких минут, а потом нападет. Начинает даже казаться, что Саныч не зря притащил сюда своих силовиков.

- Я пойду с тобой, - скрещиваю на груди руки.

- Нет, Аарон. Ты будешь мешать, ты уже мешаешь, отвлекаешь, - Эли отворачивается от туннеля, дергано и рвано подходит к правому коридору, как будто ее руки и ноги на шарнирах, и они заржавели. С каждым вдохом ей все сложнее и сложнее сдерживаться, пальцы впиваются в серый кирпич. – Если Амбрелла ударит, то ударит не по мне. Меня она хочет.

Я стискиваю челюсти, поворачиваюсь к светлому. Пацан напряжен и собран, но… все еще пацан. Не понимает, не осознает до конца, с чем мы имеем дело, в ответном взгляде – упрямство и чуть ли не вызов.

- Следи за ней, если что-то пойдет не так, вытаскивай. Насильно, если потребуется.

- Зарецкий, - шипит Громова.

- И что бы я без тебя делал? – дергает светлый уголками губ. Мне хочется ему врезать, мне хочется бить его до тех пор, пока на роже не останется живого места, кромсать, как кусок мяса. Это не только и не столько мое желание, я понимаю, что частично оно навеяно Ховринкой, но от этого жажда крови светлого на моих руках не становится меньше.