На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия

Птицы, которые только-только начали свою утреннюю симфонию, почтительно замолкли. Засияла вокруг роса. Ветер сдул облака, предоставив солнцу светить в полную силу.

И вот уже ее пальцы касаются не древесного ствола, а Киприана — настоящего, невредимого, самого-самого дорогого. И вдруг оказалось, что Юлиане так много нужно ему сказать, что не хватит и дня. Поэтому она лишь крепче обняла его и, резко выдохнув, уткнулась лицом ему в грудь.

Он нежно гладил ее по голове, по плечам, говорил какие-то слова, и слёзы лились у нее из глаз полноводными ручьями.

— Что ты сделал со мной? — глухо произнесла Юлиана, когда ручьи иссякли. И мстительно высморкалась в рукав его мантии. — Раньше я была свободной и независимой, по пустякам не расстраивалась, ничего не боялась. А сейчас? Без тебя моя жизнь выцветает, как старый фотоснимок.

— Обещаю, что больше не уйду. И никуда тебя не отпущу, — ответил Киприан. — Наши злоключения позади.

— Злоключения-то, может, и позади. А приключения только начинаются. Верно говорю?

К кому конкретно обратилась Юлиана, было непонятно. Она отвлеклась от созерцания милых сердцу черт и, повернув голову, долго вглядывалась в недостижимую даль за кадром.

— Да, — заключила она, наконец. — Приключения будут. Нестрашные. Это я как знаток утверждаю.

Она закруглилась с созерцанием горизонтов и приступила к допросу с обыском.

— Где ты был? Где Пелагея? Цела? Отлично. А тут у нас что за вещица?

Она без разрешения пошарила у него в кармане и достала красный квадратный коробок.

— Это, вообще-то, тебе, — сказал Киприан. — Вроде бы, у людей так принято.

Юлиана не сдержала эмоций и в очередной раз набросилась на него с объятиями, зажав футляр в руке. Но потом на всякий случай решила проверить: вдруг под бархатной крышкой прячется какой-нибудь толстый противный паук?

Предосторожности были излишни: внутри обнаружилось кольцо, да не лишь бы какое, а с бриллиантом.

— На подделку не похоже, — сказала Юлиана. — Хотя всякое может быть.

Она покрутила кольцо в пальцах: от граней бриллианта отражалось весёлое весеннее солнце. Сверкало так, что приходилось щуриться.

— Говоришь, в бездне достал? — прищурилась она. И, замахнувшись, как зашвырнёт кольцо за горизонт. — Туда ему и дорога.

Киприана всё равно что в прорубь окунули. Он озадаченно переводил взгляд с Юлианы на ту точку, куда улетел его бесценный подарок. Ну что за импульсивный характер? Она ведь обожает драгоценности. Зачем же ими швыряться?

— Знаешь, что означает кольцо? — выдержав паузу, спросила Юлиана. — Это символ верности. Доказательство, что человек твой и никуда от тебя не денется. Но мне доказательства ни к чему. Да и тебе навряд ли нужны. Пусть люди морочат друг другу головы своими символами, раз уж им хочется. Я верю тебе просто так. Я всегда буду тебе верить.

— Еще не поздно создать собственные традиции и символы, — тепло улыбнулся Киприан. — Но давай договоримся: никаких недомолвок, никакой ревности. Будем жить по законам верхних миров.

— Согласна, — прошептала Юлиана и неожиданно сорвала с его губ мимолетный пылкий поцелуй.

Киприан жест оценил. Но посчитал, что секунды будет маловато.

То ли дело три минуты без единого вдоха!

Юлиана продержалась всего две.

— Ты что творишь, клён безмо…

— Я ведь уже говорил, что не отпущу тебя?

Ну, и третью — после незначительного перерыва.

62. Кто ты?

Кекс с Пирогом подглядели за ними из кустов, после чего, высунув языки, примчались к Пелагее и радостно доложили, что их хозяйка занимается в лесу не пойми чем в компании Вековечного Клёна.

Пелагея с улыбкой покачала головой, навалила псам вчерашней овсянки, на которую больше никто не польстился, и погрузилась в домашние заботы. Дел был непочатый край, а единственная помощница удалилась в закат на поиски семьи. Как не вовремя!

Сначала пришла идея запрячь в уборку Пересвета. Он праздно шатался по двору и, засунув руки в задние карманы брюк, с прищуром посматривал в небо. Но потом Пелагея вспомнила о том, кто томится у нее в кладовой, и поспешила ее отпереть.

Из-за гор рухляди с жужжанием выехал робот-уборщик. Потрясая всеми своими механическими конечностями, он прожужжал что-то насчет "деревенщины неблагодарной" и принялся за дело с таким рвением, что даже Марта разинула бы рот.

Поэтому Пелагея со спокойным сердцем отправилась по обгоревшей лестнице на второй этаж — совершать великое открытие. Точнее — открытие тайной комнаты.

Но тут весьма некстати очнулась Теора. Сначала она попросила пить. А затем увидела Эремиора и, путаясь в складках юбки, бросилась к нему. Тот лишь вздохнул, когда в нескольких шагах от него Теора натолкнулась на незримый щит.

— Я, что же теперь, и приблизиться к тебе не могу? — воскликнула она. Побледнела, задрожала и, судя по всему, вознамерилась вновь свалиться без чувств.

— Пойдем, пойдем. — Пелагея поспешно подхватила ее под локоть и вывела во двор.

Эремиор, как преданный слуга, держался позади.

Пелагею так и подмывало крикнуть:

"Скройся! Тебя здесь только не хватало".

Не позволяло воспитание.

Она прекрасно понимала, что случай Теоры далеко не прост. Это не пустяковая царапина и не с ушиб, который можно подлечить за пару дней. Речь шла о ране душевной. Подобраться к ней было куда сложнее, чем к пуле в огнестрельном ранении. И от прогрессивной медицины помощи ждать не приходилось.

Оставалась медицина природная. Но и здесь действовать следовало очень аккуратно.

Выращивая на ветвях молодые листочки, у забора шумела березовая роща.

— На пять шагов! — повернувшись к Эремиору, сурово велела Пелагея. А затем взяла растерянную Теору под руку и подвела к деревьям.

— Когда на сердце тяжело, березка поможет, — сказала она. — Обними ее. И подумай о самом плохом, что тебе довелось пережить. Прочувствуй заново обиду, отчаянье, ненависть. Не прячь их в глубине. Они все равно рано или поздно прорвутся.

Теора обхватила руками белый, с черными штрихами ствол, прижалась к нему, как прежде прижималась к Эремиору. Крепко зажмурилась. И слёзы побежали по щекам, как бежит из отверстия в коре березовый сок.

Гнойный нарыв вскрыли. Чувства выходили из нее грязными кляксами. Просачивались наружу через поры, стекали к земле. Короста прошлого отваливалась, неся исцеление. И в уме мало-помалу устанавливался покой.

А в вышине ветер гнал вереницы облаков. Возвращались из южных стран клинья аистов. Ласково перешептывались кроны.

"Ты уйдёшь с первой грозой, уйдёшшшь…" — слышала в их шепоте Теора.

Ей, и правда, надо уйти. Делать в Вааратоне больше нечего. Да и камень на кольце зажегся. И днем, и ночью сияет, как испытательная лампа.

Теора вернется в Энемман, чтобы сделаться одной из незримых. Другого пути нет.

Лучшая подруга превратилась в чудовище и хотела ее убить. Но оказалась бессильна перед любовью, что подарил Теоре ее хранитель.

А теперь они с Эремиором вынуждены стоять по разные стороны, на параллельных прямых, которые никогда не пересекутся. И вечно мучиться из-за неразделенной любви.

"Может ли быть, что однажды боль пройдет и шрамы затянутся?" — задалась вопросом Теора.

Затянутся, да не пропадут. Так и будут напоминать об ошибке, которую она совершила.

— Скорее бы гроза, — проговорила она, прислонившись щекой к прохладному стволу березы. И медленно открыла глаза.

После всего, что на нее обрушилось в чужом мире, она по-прежнему дышала, по-прежнему была жива. Горе в ней притупилось, уступив место холодной решимости.

"С грозой, — сказала себе Теора, — уйду. Постараюсь начать сначала. Забуду Незримого. Даже имя его забуду".

Она обернулась. За березами ждал Эремиор. И как же горько было сознавать, что ждёт он не ее, не Теору. А Пелагею, которая едва ли достойна его любви.