За границами легенд (СИ) - Свительская Елена Юрьевна

Он быстро научился вливаться в ряды людей и притворяться человеком. Причём, в отличие от многих разведчиков, Нэл не сильно мучился из-за необходимости быть среди людей. То ли его поддерживало упрямое стремление к осуществлению цели, то ли гнала вперёд жажда защитить и поддержать родителей — те сами защититься вообще не могли, то ли само отношение людей к нему. Ведь среди людей он не был сыном мятежником, соответственно, там к нему было отношение на равных.

"Оборванная мелодия" 9.4

Пальцы мои продолжили перебирать струны, извлекая из них печальную мелодию. Уши уловили тихий шорох. Так, просто белка… просто рыжее создание с пушистым хвостом…

Мне вдруг вспомнилась та симпатичная девушка, случайно встреченная в чужом лесу, где мне хотелось скрыться ото всех ради нескольких часов одиночества. Ради тишины. Хотя бы при свете дня, потому что уже с неделю спать не мог из-за возвратившихся кошмаров. Темнота угнетала, душила меня… Я то проваливался в сон, то просыпался в поту и слезах, то долго ворочался, не в силах уснуть. Мне не хотелось ласк королевы, мне не хотелось ласк иных женщин. Мой пожар… огонь внутри меня… никто не мог его потушить. И я… я сам тоже не мог…

Мне то снился пожар, то обгорелая маленькая рука, тянущаяся к моему горлу из темноты. Мне снилось, будто я уже перешёл Грань, а там увидел его. Тёмный, дремучий чужой лес. Плачущий ребёнок, который отчаянно спрашивал: «За что?! Они были невиноваты!!!». Я извинялся, умолял меня простить, даже на коленях… Я наконец-то сказал ему, что он — моя кровь, а он проворчал, что такой отец ему вовсе не нужен…

Чужому Лесу не было дела до меня. Он напрягся, чувствуя мои смятенье и боль, но никак не пытался вмешаться. Но зато я укрылся магией, чтобы меня не могли найти свои. Да и Сину оставил записку, чтобы меня не искали сегодня.

Сидел, прислонившись к незнакомому дубу, растирая плечи. Почему-то было холодно сегодня, хотя были тёплые дни осени, когда ещё леса похваляются пёстрыми роскошными нарядами из листьев, а солнце светит светло и тепло.

Но я не чувствовал тепла солнца. Мне было холодно. Так холодно…

Я не хотел его гибели! Не хотел! Всё случилось так быстро… случайно… я не успел рвануться за ним в огонь… я не собрал сил, чтобы расшвырять стражников… я не додумался, что я так могу тогда…

Есть то, что можно изменить. Есть то, что можно изменить с большими усилиями, но… Есть то, что я изменить уже не могу. И это понимание выматывает… душу рвут в клочки воспоминания о том, прошедшем… но… уже слишком поздно. Но… мне не всё равно… Время ушло… ушли все возможности, щедрые и скупые… ушли те, кому можно было сделать что-то…

Мой сын… мой первенец… он так рано ушёл за Грань! Из-за меня… Я… я ничего хорошего дать ему не мог… только подставил его приёмного отца… только довёл несчастного мальчишку до той вспышки магии… я погубил его! Я!

Слёзы появились сами, но они не успокаивали душу. Слёзы — это просто вода. А наши раны… остаются…

Вроде шуршали первые опавшие листья. Кто-то шёл. Легко. Зверь какой-то. Но вроде небольшой. И не подкрадывается.

— Вы… что с вами? У вас что-то случилось?

Вздрогнув, поднял взгляд. Огляделся.

Она стояла сбоку от меня, со стороны сердца. И смотрела на меня так встревожено, будто это ранили её, а не меня. Будто я был кем-то из её знакомых или даже близких.

Просто симпатичная девушка. Из человеческого рода. Бледнокожая, веснушчатая, нос курносый, да ещё и с огненно-рыжей копной волос, заплетённых в простую косу. Тугую. Длинное просторное платье изо льна. По краям рукавов, подола и по вороту тянутся полоски с красной вышивкой. На предплечьях прямоугольные нашивки с густой красной вышивкой. Талию пояс обхватил: деревянные отшлифованные куски и металлические кольца. Талия красивая тонкая, да и пояс подчёркивает красоту пышной груди и полных бёдер. Изгибы на её теле, насколько это позволяет рассмотреть скромный покрой одеяния, хороши. Голову обхватывает красная лента с белой и бордовой вышивкой, да крепятся по две бронзовых кольца к ленте над висками.

А… вспомнил! Я же в Белом краю. Судя по одежде — здесь Черноречье. Так одеваются чернореченкие простолюдинки. Да, верно, именно сюда я пытался сбежать.

— Могу я… вам чем-нибудь помочь? — заботливо осведомилась незнакомка, присев рядом со мной. Корзинку с подосиновиками отложила.

А я так хотел покоя! Да ещё и она увидела мои слёзы! Стирай не стирай, но она уже явно их заметила.

Спросил угрюмо:

— Тебе-то какое дело до меня?

На что она отозвалась торопливой вязью взволнованных и заботливых слов. Ей, видите ли, было больно смотреть, как тут человек рыдает. На моё возмущение, что мужских слёз не позволительно видеть никому и потому пусть сейчас же убирается подальше, простолюдинка ответила беззлобно и сочувственно:

— Так ведь не плачут из-за пустяка, — сказала, нахмурившись, вздыхая.

— И из-за чего так плачут? — сердито усмехнулся.

Она ответила просто, чуть склонив голову на бок:

— Из-за беды. Увы, не все наши беды мы в силах исправить и предотвратить. Увы.

Тонкая рука с кожей, загрубелой от тяжёлой работы, легла вдруг на моё плечо.

— Я не знаю, что у вас случилось, — сказала девушка грустно — она почему-то сама расстроилась, увидев меня таким, чужого, — И, возможно, пользы от меня никакой не будет. Но… если вам нужно выговориться… Я могу вас выслушать. Я никому ничего не расскажу!

Странная девушка. Ведь я ей никто! Или, может, из-за моих эльфийских ушей или богатой одежды она привязалась ко мне?

Отвернулся. И долго молчал. Она никуда не ушла. Резко повернувшись, взглянул на неё. Сидит рядом, смотрит грустно. Кажется, так глубоко грусть не изобразить, когда её нет в своей собственной душе. Только…

— Ничем ты мне не поможешь. Ничем!

— Давайте я тогда просто рядом посижу, она осторожно сжала моё плечо, — Что бы вы знали, что в этом мире не один.

— А ты… думаешь, у меня в этом мире нету никого? — сердито вскочил, — Думаешь, я один?!

— Тогда почему вы ушли рыдать один? Люди плачут одни, когда у них нет никого, — грустная улыбка, — Я знаю. Вот как отец погиб на войне, а мать слегла… Я не говорю ей ничего. И братишкам с сестрёнками я не говорю ничего. Чего мне их волновать? Ухожу, да плачу одна. Разве что… разве что я теперь жениху могу рассказать, — она смущённо опустила взгляд, застенчиво улыбнулась, — Это так… хорошо. Когда ты уже не один и кому-то можешь рассказать, что душу мучит…

Она поднялась и оказалась близко. Так, что мог различить запах её пота и трав, которыми она полоскала волосы. Давно. И, судя по слабому запаху, мясо она нечасто ела. Простолюдинка. Малышня на ней. Больная мать. Может, не на что было есть.

— Вот я и с вами побуду! — сказала эта девчонка бодро, — Чтобы и вам стало легко!

Вот навязалась! Хотел покоя и тишины, а меня донимает незнакомая девица. Нет… Раз она такая бедная, то её могла привлечь только моя роскошная одежда из шёлка. Да и… серебряные нитки, кой-где блестевшие в вышивке.

На мою брань — ради того, чтоб избавиться от неё, я снизошёл до использования их грубых гадких слов — она ответила только улыбкой. Грустной и сочувствующей.

Сочувствующей… Всё-таки, сочувствующей… Добрая девчушка. Добрая и до жути упрямая. Я вдруг устыдился своего поведения. И предложил ей просто послушать мою мелодию. Как раз прихватил с собой флейту, чтобы отвлечься на музыку или вылить в ней часть моей боли. Хотя бы временно. Иногда оно помогает.

— Музыка? — веснушчатое лицо оживилась, — Вы играть умеете? О, как здорово! Я с удовольствием послушаю, — и присела на выступающий корень. А глаза её радостно засверкали предвкушением.

Дела ей до моей богатой одежды нет, а от предложения послушать музыку так ликует? И даже при том, что на плечах её лежат больная мать и ребятня. Милая девушка…

Присел на другой корень. Правда, поодаль от неё. Чехол с флейтой достал.