Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна

Ворчу:

— А я ненавижу самолеты!

— Но почему? — дочка растерянно распахнула глаза. — Разве неинтересно летать на самолете?

Я сбежал от нее в туалет. Закрыв за собой дверь, в очередной раз вздохнул.

Эта упрямая девчонка постоянно напоминает мне о том обещании, которое я не смог выполнить! О, как же это больно!

Когда гроза закончилась, то и песня ее закончилась. И она, словно ослабев, присела на скалу близко от обрыва. Но хотя бы не стремилась туда спрыгнуть! Хотя я все равно беспокоился за нее.

Хотя, если она сказала правду, то лезть к ней с какими-то советами бессмысленно: ее болезнь будет медленно точить ее силы или всегда следовать за ней, отравляя ее жизнь. Тем более, у меня сегодня появилась какая-то надежда на спасение и возвращение к нормальной жизни, а у нее, похоже, такой надежды не было. А была бы — она не стала бы так расстраиваться. Да и к чему ей говорить о моей надежде, пусть даже шанс мой совсем призрачный? Только душу ей растревожу!

И я просто присел на камень возле нее.

Мы сидели у обрыва и молчали. Вода делала скалу мокрой и холодной, струи воды стекали мимо нас, впадая в море. Эта большая, великая жизнь будет продолжаться вне зависимости от того, где находится одна какая-то капля. Будет или нет жить она, буду или нет жить я — в этой жизни ничего не изменится. Это были невыносимо пугающие мысли.

И еще меня раздражало, что эта девочка так спокойно играет со смертью, стоя у обрыва над бушующим морем.

Хотя на что надеялся я сам, убежав из дома в бурю?.. Чего я хотел?.. Просто упасть каплею в море — и обрести свободу? Или найти выход, вырвавшись из своей тесной клетки, в которую превратился мой дом с моими добрыми близкими, или… просто… моя жизнь стала моею клеткой? Так чего я хотел? Или я где-то внутри себя надеялся что-то найти, вдохнув посвежевший воздух после дождя?

Воздух после дождя становится невыносимо сладким и дарит ощущение торжества и свободы. Мне даже захотелось улыбнуться на миг, но я не посмел, вспомнив о ней. Ведь у меня еще был шанс. А она сказала, что у нее не было ничего. Сколько ей осталось?.. Эта девочка умолчала о том. Хотя, наверное, думы об этом не могли ее тревожить. Но я не знал, что ей сказать. Не знал, как ее утешить. Мне прежде не попадалось таких людей как она. Я был первым, кто влип как я на моих глазах. Я совсем не представлял, что мне делать.

Нет, мне не нравилось, как она играет со смертью и с бурей, но я не стал ей ничего говорить. И она больше ничего мне не сказала. Просто молчала. Грустно смотрела куда-то на море, раскинувшееся за обрывом, темное, все еще волнующееся. Она нахмурилась на миг, а потом, шумно выдохнув, перестала хмуриться. Смирилась?.. Сколько ей осталось? Но я не хотел расковыривать ее рану сильней, если об этом спрошу. Она молчала, и я тоже молчал. Так и сидели, молча, рядом друг с другом.

Где-то впереди нас темное, бушующее море сливалось со светлеющим небом. Вода и воздух становились едиными. Ветер постепенно раскидал прочь обрывки темных облаков — и небо стало уже светлое. Красивое, чистое небо. Чистый воздух. Покой…

Мы с этой девочкой почти ничего не знали друг о друге, но рядом с ней было так спокойно! Я даже на какое-то время забыл, что я болен и что у меня появился выбор, забыл о тех годах, когда жил со своей болезнью, смирившись с тем, что буду постепенно угасать. Забыл злые мысли о том, что каждый год на Обон мои сестры и их дети будут вешать фонарики и резать фигурки из овощей, чтобы встретить и пригласить в дом души предков и мою среди них, а я буду робко заходить за другими, давно ушедшими, взрослыми и сильными, хотя и невидимыми, тихий, мелкий, щуплый.

Но потом я задумался, что она не из моей деревни — лицо совсем незнакомое. Да и в школе, куда собирались дети с нескольких деревень, я тоже никогда не видел ее. И нас ведь было не так и много в школе, чтоб я не мог запомнить ее! Откуда она взялась?.. Да, наверное, ее привезли в одну из соседних деревень к местным родственникам из города. Может, в надежде, что жизнь на природе сможет улучшить ее состояние. Или… просто чтоб проводить? Но она до сих пор ничего не сказала о том. Она выглядела немного грустной, но, кажется, уже смирилась. Мне стало совестно, что у меня есть маленький шанс, что я смогу вылечиться и жить.

И я просто сидел рядом с ней. Молча.

Грустно сидеть рядом с больным человеком и думать, что ты-то совсем не бог. Что я вообще не могу творить чудеса. Хотя мне очень хотелось что-то сделать для нее. Хотя бы подарить ей конфету. Но у меня конфет при себе не было. А она так ничего и не рассказала больше о себе, так что я совсем не представлял, что ее сможет порадовать. От усталости — тело напомнило мне внезапный и долгий забег — и от холода голова моя не очень хорошо соображала. Но что же делать?

Но мы просто сидели рядом, и я просто молчал.

Я хотя бы просто могу составить ей компанию. Хотя, наверное, это не слишком-то и большое утешение.

Но почему родственники отпустили ее гулять одну у моря в грозу?! Или она убежала как и я?..

Мы долгое-долгое время ничего друг другу не говорили. Она о чем-то думала, смотрела на море. Я притворялся, что тоже задумался, хотя иногда продолжал смотреть на нее.

Небо прояснилось, робко выглянуло на нас солнце. Хотя мы не смогли высохнуть и быстро согреться под его скупыми лучами в остуженном бурей воздухе.

Было мокро сидеть, да и камень был до омерзения холодный. Эдак я простужусь!

Но девочка все еще сидела и смотрела на море, задумавшись. Печальная. И я продолжал быть рядом. Просто быть рядом. Вдруг ей и правда хочется, чтобы кто-то сейчас сидел рядом с ней? Вдруг она хотела посидеть и просто помолчать рядом со мной? Хотя я не был в этом уверен. Я ведь ничего не мог знать о ней наверняка. Это сложно. И я снова почувствовал себя слабым и беспомощным. Но, что еще хуже, бесполезным.

Она первая разрушила наше молчание:

— Зачем ты в бурю сбежал из дома?

Почему-то честно признался:

— Кое-что плохое случилось.

За первым словом из меня вылезло второе, потом еще одно…

Она слушала внимательно и серьезно, смотря на меня.

И, слово за слово, я выложил ей все. Потом вспомнил, что не собирался ей говорить про мой призрачный шанс на обретение здоровья. Просто… кажется, это и правда меня волновало. И меня волновало, что она так хорошо умеет слушать.

— Это такой тяжелый выбор! — пожаловался я наконец и тяжело вздохнул.

— Но у тебя хотя бы есть выбор, — устало улыбнулась она.

И мне снова стало совестно, что выбор этот у меня есть. Хоть и мелкий. Хоть и совсем ненадежный.

— А у меня выбора не было… — она посмотрела море.

Да, у меня жизнь сложная, но, по сравнению с ее жизнью, у меня все еще терпимо. Вот, я даже смог пробежать сколько-то — и не упал после этого замертво. Так почему-то немного начинаешь ценить свою жизнь, если встречаешь того, кому еще хуже. Вдруг вспоминаешь, что такие еще существуют. Что мне, оказывается, в чем-то еще повезло. И местами становится немного совестно. Мне же в чем-то еще повезло.

— Значит, у тебя совсем нету выбора? — грустно спросил я.

Зачем-то спросил. Вот дурак! Вот зачем ей напомнил и ковырнул ее рану своими грязными ногтями?!

— У меня выбора не было, — ответила она спокойно, смотря куда-то вперед на море.

Туда, где оно вливается в океан.

Девочка подняла голову и посмотрела на небо.

— Я люблю небо и песни, — неожиданно призналась она. — Если бы можно было родиться заново, то я стала бы птицей. Так я тогда думала… Так ведь я смогла бы летать в небе, ощущая себя свободной, идти, то есть, полететь туда, куда хочу, а еще — петь песни в небе! Правда… — она вдруг вздохнула и сжала подол мокрого белого платья, — Правда летать в небе одной одиноко…

— А другие мечты у тебя есть? — уточнил я, надеясь услышать что-нибудь попроще.

Что-то такое, где бы и я мог ей пригодиться.

— Другие… — она огляделась, потом снова повернулась ко мне, красиво улыбнувшись, — Знаешь, я мечтала увидеть весь мир! Когда к нам приходили моряки, я слышала об их путешествиях… я любила книги с картинками об домах и одеждах других народах… все такое другое у них! Все совсем необычное! — вздохнув, опустила голову, разглядывая мокрую холодную скалу, до сих пор не прогретую слабым солнцем.