Небо и земля. Том 1 (ЛП) - Хол Блэки

Айями достала с антресоли коробку. В ней лежали туфли — черные, лакированные, на пятисантиметровом каблуке. Айями купила их сразу же после знакомства с Микасом, потратив два ежемесячных заработка. Вроде бы бегала тогда в сандалетках и не задумывалась о красоте и моде, а для Микаса захотелось стать самой-самой. Сможет ли она пройтись в них?

Тушь засохла, пришлось развести водой. А еще придать бровям четкий изгиб и наложить тени — абы как, интуитивно, в тон цвету глаз. Айями никогда не усердствовала с косметикой, да и не особо в ней разбиралась. Все её потуги связывались с Микасом, с его восхищением. Вот и накупила флакончики и коробочки, чтобы выглядеть красивой для любимого. Теперь надеть нитку искусственного жемчуга на шею, вставить жемчужные капельки в уши. Айями сдавленно зашипела — проколы в мочках успели зарасти.

Люнечка старательно копировала мамины движения, умазавшись в туши и в помаде. Но довольная была — страсть, и Эммалиэ не строжилась, видя увлеченность девочки.

А еще Эммалиэ сделала прическу. Подняла волосы и, перевив пряди, закрепила на затылке булавками. И костюм принесла — старомодный, но элегантный, состоявший из блузки с жакетом и юбки. А в довершение — упаковку… с чулками.

— Трофейные, риволийские, — пояснила в ответ на немое изумление Айями. — Муж подарил на годовщину свадьбы, незадолго до смерти. Хотела снохе отдать, но не довелось.

— Красиво, — заключила Айями, сделав оборот возле зеркала, и юбка взметнулась колоколом. — Вы волшебница!

— Пустое. Скажи спасибо папе-генералу, вырастившему капризную дочурку. Весь гарнизон был у меня на побегушках. А мне нравилось изводить ухажеров. Кокетка была и легкомысленная, к тому же, а муж усмирил, — улыбнулась Эммалиэ.

— Значит, у вас династия? И отец — военный, и муж, и сын…

— Получается, так.

Айями вздохнула. Эх, видел бы сейчас Микас!

— Мамоська, ты настоясяя плинцесса! — восхитилась Люнечка, сложив ладошки на груди. Умиленная рожица дочки, увазюканной не хуже страшилища, вызвала у Айями прилив нежности. Пусть Хикаяси не радуется раньше времени, её не пустят на порог.

— Уложу Люню и дождусь тебя у площади, — сказала тихо Эммалиэ.

— Нет, не рискуйте. Я вернусь сама, — ответила Айями вполголоса, чтобы Люнечка не услышала.

— Мам, ты куда? — встревожилась кроха. — И когда вейнёсся?

— Скоро, солнышко. А ты слушайся бабушку, — погрозила Айями, и Эммалиэ освятила её на прощание, приложив пальцы ко лбу и к груди — там, где сердце. Дождавшись, когда Люнечка уснет, женщина опустилась на колени перед образами и горячо молилась, чего не делала уж лет тридцать, после того, как собственной рукой закрыла глаза дочери.

Айями побоялась стучать каблуками по мостовой. Несла туфли в пакете, чтобы переобуться позже. Заморосил дождь, загнавший горожан по домам, и Айями испытала огромное облегчение. Ей казалось, любой встречный сразу бы понял, куда она собралась, и оттого стыд раскрасил щеки не хуже румян. Руки предательски дрожали, и Айями сжала ручку зонта. Слегка кружилась голова — от голода. Разволновавшись сборами, Айями не смогла проглотить и ложки супа, о чем теперь пожалела.

Сегодня Оламирь открыла сразу. Осмотрела напарницу и изогнула бровь удивленно.

— Миленько, миленько. Не ожидала… Нафталином не пахнет?… А впрочем, сойдет. Даганны не больно-то разбираются в нашей моде. Им подавай чистеньких и здоровых.

Оламирь облачилась в черное прямое платье скандальной и неприличной длины, оголившей колени. И макияж нанесла соответствующий, придав лицу трагичность. Вылитая актриса.

— Сразу предупреждаю — моему глазки не строй. Это тот, который у них самый главный. Иначе руки-ноги поотрываю. По-дагански понимаешь?

— Плохо. Вот, записала кое-что, — показала Айями бумажку.

— Я тоже не сильна. Кое-какие фразы выучила. Зачем болтать, когда за нас работает язык тела? — ответила игриво Оламирь и, выпятив грудь, потрясла ею. Айями невольно сглотнула. Да, габариты у Оламирь что надо. А ей, Айями, и похвастать нечем.

— До клуба дойдем пешком, а обратно привезут, — сказала Оламирь. — Ну, готова?

Так точно.

Из-за низких плотных туч вечерело раньше. В сумерках шли осторожно, чтобы не врюхаться в лужи. Улицы вымерли, это хорошая примета. Айями загадала: если их не увидят городские, значит, обязательно повезёт. Оламирь накинула черный кардиган, на плече — сумочка. Её туфельки уверенно стучали по асфальту, а Айями пыталась приноровиться к ходьбе на каблуках. Ноги отвыкли, и с непривычки тянуло мышцы в икрах.

— Среди даганнов нет садистов. Не бьют и не издеваются… Бывают напористыми… даже чересчур… Но, в целом, терпимо, — просвещала Оламирь с усмешкой. — Ты вазелин взяла?

— Нет. — Испугалась Айями. — А надо?

— Не помешал бы. — Спутница задержалась на ней взглядом. — Да не трусь ты. В конце концов, давно не девственница.

Площадь освещалась фонарями, как и центральная улица окрест. Айями уж и забыла, каково это, когда горит свет. Удивительно! Наверное, даганны привезли с собой нибелим.

Оламирь уверенной походкой направилась к зданию школы.

— Когда зайдем, не ползи как овечий хвост. Я сама по себе, а ты — по своим делам, — учила на ходу. — Привет, мальчики, — помахала военным, собравшимся на крыльце. Те оглядели женщин с откровенными ухмылками. Сигаретный дым перебивал дождливую свежесть.

Как же у Айями колотилось сердце! Казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. А ноги заплетались. И зачем она пришла сюда? Пока не поздно, нужно развернуться и уйти, убежать. Спрятаться от раздевающих взглядов. Но на страх времени не осталось. Поспевая за провожатой, Айями поднялась по ступенькам и через фойе попала в школьный коридор, а оттуда в торжественный зал. В прежние времена здесь показывали театральные постановки школьного драмкружка, вручали аттестаты и устраивали общешкольные собрания. Давно было и неправда, и с кем-то другим. Теперь нет школы, но есть даганны. Оккупанты. И они диктуют условия. А Айями нужна работа.

Торжественный зал изменился. Сиденья убрали, зато появились диваны. За опущенными шторами прятались окна, заколоченные досками. Из классов принесли парты и сдвинули большими столами. Светильники испускали приглушенный свет — зеленоватый, розоватый, голубоватый. Полузадушенно курлыкал патефон.

Даганны шумели. Смеялись, хлопали друг друга по спинам, обнимаясь по-дружески. Играли в карты, пили напрямик из бутылок. Сбросив кители, мерялись, кто сильнее, давя рукопожатием соперника.

Оламирь двинулась влево, растерянная Айями последовала было за ней, но вспомнила о наставлении и, прошмыгнув мышкой, уселась на диван в углу. Здесь тихо, никто не мешает. Сердце заходится от страха. Откуда в зале диван? И второй, напротив, откуда? Наверное, из директорского кабинета или из учительской.

Судорожно мяла юбку. Что делать? Как привлечь внимание какого-нибудь даганна? Врага, который убил немало амидарейцев. Заколол штыком в бою, а сейчас приехал в городок, чтобы отдохнуть и повеселиться в обществе амидарейских женщин.

Офицер — тот, у которого птицы на погонах… Впрочем, солдат в клуб не пускают…

Так и просижу весь вечер бестолково. Все старания насмарку. Подняться бы и показать себя во всей красе, но ноги приросли к полу.

Оглядываясь по сторонам, Айями с удивлением заметила амидареек. Четверых или пятерых, помимо Оламирь, в разных углах зала. С бокалами в руках и в компании спутников. Даганнов. Одна пара поднялась и пошла к выходу из зала, причем чужак придерживал даму за талию. Тихо, цивилизованно, культурно. Никто не вырывается, не визжит и не плачет истерически, умоляя пожалеть. Потому что сюда приходят по доброй воле. И по нужде.

Айями чуть шею не вывихнула, глядя вслед удаляющейся паре. Со вздохом обернулась и, вздрогнув, замерла. Напротив сидел даганн. Нога на ногу, устроился на диване и курил, выпуская носом дым. И смотрел на Айями пристально. Разглядывал как торговец на рынке. Изучил лицо, грудь, опустился взглядом к ногам и снова остановился на лице Айями.