Случайные люди (СИ) - Кузнецова (Маркова) Агния Александровна

Я то ли неверно рассчитала, то ли нечаянно сделала в полумраке крюк, но по пути назад к стоянке вышла аккурат на голоса. Выглянула из-за дерева. На небольшой полянке стояли друг напротив друга сэр Эвин и Мастер. Сэр Эвин держал в опущенной руке ножны с мечом. Мастер, в лунном свете — и кальсонах, которые ему выдала из намародерствованного Полла — особенно тощий, торчал перед ним, как перед расстрельной командой. Я спряталась за деревом, замерла.

— Это все, что ты можешь мне предъявить? — спросил Мастер звонко.

— Предъявлять должен тебе не я, а твоя совесть, — ответил сэр Эвин. — Эльфам нельзя доверять, но король тебе доверял. Как и Мастер-распорядитель, и его голова теперь насажена на пику над дворцовой стеной. Если нет верности господину, с чьей руки ты кормился, почему нет уважения к тому, кто тебя выпестовал?

Мастер склонил голову к плечу, и был теперь похож не на синицу, а на филина: глаза огромные. Смотрят словно из глубины.

— Королева мне спустила. А ты, я смотрю, не в пример ей мстителен.

— Королева в отчаянных обстоятельствах. Ее Веливество не могут разбрасываться союзниками, будь то даже безродные шавки.

Мне показалось, что он и меня имеет в виду. Я поежилась.

— А ты, стало быть, от обстоятельств свободен.

— Я связан обетами и кодексом рыцарской чести.

— Честь, мой дорогой, — сказал Мастер насмешливо, — не спасла твоего короля. Его голова на пике точно так же. А еще говорят, что нет в мире справедливости.

Сэр Эвин шагнул вперед и ударил. Буднично и с виду не сильно съездил в подбородок, но Мастер упал на землю, а сэр Эвин перехватил ножны, обнажил меч, шагнул снова, пнул его в бедро. Я хотела было кинуться, но ноги словно превратились в корни, ушли глубоко в землю. Сэр Эвин держал меч в левой руке, а правой замахнулся, наотмашь ударил ножнами. Мастер вздрогнул, закрыл лицо руками. Сэр Эвин ударил еще раз, и еще — по плечам, рукам, по ребрам и ногам. Мастер молчал, слышно было только тяжкое дыхание сэра Эвина и звонкие удары. Вспыхивала в свете луны оковка ножен — как вспышка фотоаппарата. Или как молния. Я вздрагивала на каждый удар.

Сэр Эвин отошел, шатаясь, как пьяный, вдвинул в ножны меч, уронил руку, словно они стали вдруг пудовыми. Утер рот кулаком, развернулся и пошел, путаясь сапогами в траве. Я подождала, пока не станет слышно его хриплого дыхания, выбралась из-за дерева.

Мастер лежал на боку, вздрогнул всем телом, когда я тронула его плечо. Он все держался за лицо, не сразу дал мне отвести руки. По носу, оказывается, тоже досталось.

С одной стороны, отчаянно хотелось спросить: за что? С другой стороны, за что бы ни было, кровь течет и вон на плече кожу сорвало оковкой ножен. Мастер кое-как сел, сплюнул, прижал ладонь под носом.

— Голову не запрокидывайте, — сказала я.

Глаза у него были больные. Я сказала еще раз: сидите тут, никуда не уходите, голову держите прямо, а я сейчас.

— Флакон, — проговорил Мастер из-под ладони невнятно, — с солнцем на пробке.

Я кивнула и поспешила к стоянке. Нарочито зашла с другой стороны, но напрасно старалась: сэра Эвина у кострища не было. Я быстро зарылась в седельную суму, в свете углей попыталась разобрать, что изображено на пробках. А, вот. Я, обойдя кровать королевы и Поллу на земле подле, направилась назад. Тут-то и наткнулась на сэра Эвина. Он был голый по пояс и по пояс же мокрый, с волос капало. Не сказал мне ни слова, только нахмурился. Я нахмурилась тоже. Стояла, пока он не уступил мне дорогу. От него пахло водой. Макнулся, молодец, остудился.

Только остужаться надо до того, как рука потянется избивать безоружных, а не после.

Мастер так и сидел посреди полянки, скрестив ноги и ловя на ладони капли из носа. Я протянула ему тряпку, которой мы перекладывали бутылочки, чтобы не разбились. Мастер коснулся ее пальцам, и она прямо у меня в руке превратилась в белоснежный платок, мягкий, с вышивкой по краю.

— Не можете без красивостей, Мастер? — усмехнулась я. Присела рядом. — Посветите мне.

— Дайте, — сказал он, протянул руку.

— Вот уж нет. Сделайте свет.

Он зажег на пальцах огонек, повесил перед собой. Я присвистнула. Мастер закрыл глаза, уронил руки на колени. Я откупорила пузырек, намочила платок. Едва заметно запахло мятой и чаем.

— Прямо на повреждения или вокруг?

— Прямо так. Можете просто лить. — Мастер сплюнул кровью в сторону. — Выдохся, конечно.

Я осторожно промокнула ссадину ему на щеке. Придержала за подбородок, убрала кровь под носом. Свернула платок, коснулась краем разбитой губы. Мастер не издавал ни звука, только напрягался весь и втягивал воздух сквозь зубы.

Когда я занялась плечом, он сказал вдруг:

— Не могу без красивостей, вы правы. Первое правило магии творения: если делаешь что-то, делай это красиво. Особенно если живешь при дворе и обеспечиваешь быт знатных особ.

"Знатных особ" он выплюнул вместе с кровью, зло.

— Заметьте, я не спрашиваю, почему он вас так, — сказала я, дала ему платок. Он на секунду превратил его обратно в тряпочку, и снова сделал чистым — уже с другой вышивкой.

— А, вы видели, — хмыкнул Мастер, прижал локоть к ребрам. — Не думайте об Эвине дурно. Готефрет подобрал его когда-то, произвел в достоинство. По мне, так король заслужил все, что с ним сталось, и даже больше, но для Эвина… мда. Знаете, кому-то угнетатель, кому-то благодетель.

— Кому-то муж, — сказала я.

Мастер поднял бровь, поморщился, коснулся ссадины на лбу. Согласился:

— Кому-то муж. Знаете, за что его прозвали Добрым? Было восстание баронов. Кто не сдался, с того он снимал кожу, а потом вешал на площадях. Баронов, конечно, и их рыцарей — а наемников и ополчение просто закалывали. Так вот, он пощадил детей, только отобрал земли. Потому и добрый.

Я покачала головой. Какая мерзость.

Мастер вздохнул.

— Рихенза его очень любила, это правда. Ее привезли совсем девчонкой. Все время плакала. А потом как-то прижилась. Как саженец. Стала плодоносить, сразу принесла сыновей.

— Вы знали королеву девочкой… сколько же вам лет?

— Много, — усмехнулся Мастер, облизнул разбитую губу. — Много, леди, по меркам людей.

Я добралась до самой скверной раны, хорошо смочила платок. Нужно продолжать заговаривать зубы, чтоб не дергался.

— Вы не любите знать?

— А за что мне ее любить? — удивился Мастер. — По мне, так гори он огнем — и дворец, и двор, и весь Викерран.

— А как же ваш наставник?

— Вот уж он особенно! Старый осел и деспот, дряхлый никчемный хвастун. Тиран, маразматик…

Он заговорил на незнакомом языке, я понимала через два слова на третье, и каждое третье было ругательным. Пусть ругается, думала я, промакивая рану, так и боли незаметно.

Мастер, наконец, замолчал и весь сник. Утер под носом ребром ладони.

— Вы могли его испепелить парой жестов, — сказала я. — Эвина.

— Мог, — ответил он устало. — Ваша правда. Только никогда бы не стал. У меня к нему слабость. Дружили когда-то.

— Только дружили?

Рот я захлопнула уже после того, как вырвалось, а надо было до. И зачем я это сказала? Мало ли, кто на кого как смотрит, может, мне вообще почудилось. А даже если не почудилось — не мое это дело тридцать три раза.

— Знаете, как говорят, леди, — произнес Мастер, помолчав. — Не проси того, что требует от другого изменения его природы. Особенно если любишь. Я и не просил. Поэтому… да, только дружили.

Я постаралась скрыть смущение, с особой тщательностью протерла кровоподтек у лопатки.

— И все же, почему он так на вас взъярился? Только из-за того, что вы сказали про короля?

— Я покинул город, а не остался до конца. Несвободные не должны уходить прежде свободных. И не должны жить, если погибает господин. — Он усмехнулся. — Похоже, Эвин считает, что я мог спасти короля и столицу, но не сделал этого.

— А могли?

Мастер сорвал пучок травы, стал оттирать ладони. Наклонился вперед, подставляя мне спину.