Слезы (СИ) - Шматченко Мария

Адриан вышел в сад. Садовник делал букеты. Увидев его, мужчина снял шляпу и поздоровался:

— Доброе утро, господин!

— Доброе утро, мистер Рудольф! — улыбнулся тот в ответ.

— Вам не спится, господин?

— Не спится? — удивился «господин». — Уже девять. Я всегда так рано…

Он-то привык вставать с рассвета, и девять утра для него было, — ого-го! — как поздно.

— Да? Правда? Наверное, мы в это время с вами не сталкиваемся…

— Наверное.

Мужчина срезал розы и клал их себе на левую руку, и столько насрезал, что они у него свалились на землю. Адриан сам был садовником. Он подбежал к Рудольфу и помог ему их собрать.

— Господин, большое спасибо! Но вам не следует этого делать. У вас же статус!

— Статус? Какой статус? И почему вы зовёте меня господином?

Адриану было запрещено при всех называть Джеральда и Констанцию «господами», но ему было невдомёк, что слугам сказали, что он сын хозяев.

— Как какой статус? Статус господина, хозяина, — как ребёнку объяснял ему садовник. — И как же мне вас ещё звать? Не по имени же? Это, извините, будет некрасиво и невежливо! Что вы мне приятель, что ли? Даже совсем маленьких детей господ их слугам положено звать «господами». Вы всё это сами прекрасно понимаете! Мой вам совет — бросьте всю эту современную чушь! У вас, что, у молодёжи, мода новая пошла? Нигилисты, что ли? Или коммунисты? Ещё скажите звать вас по имени и на «ты»!

— О, это было бы прекрасно!

— Что? Да никогда! Тем более меня накажут!

Садовник был человеком прямым, что думал, то и говорил, но невежливо обращаться к людям себе никогда не позволял. Все же по сравнению с ним, с его простотой и прямотой, всегда деликатный, вежливый и приветливый Адриан вёл себя, как настоящий принц.

— Накажут? — негромко спросил молодой «господин», и в его голосе послышался неподдельный ужас. — Это как?

Садовник засмеялся:

— Ну, вычтут из жалования, сделают выговор, уволят… Не знаю, как. Я себе вольностей не позволяю, и меня никогда ещё не наказывали!

Адриан почувствовал себя идиотом. Для него «наказания» простыми выговорами ограничивались крайне редко, почти никогда, чаще всего его сразу били. Нет, всё-таки с обычными, свободными людьми они никогда не поймут друг друга, и ему стало грустно. Как разительно отличались их жизни, и одни и те же понятия имели разные оценки!

— Не обижайтесь на меня! Поймите… Если вы всегда так вежливы, приветливы и добры, это ещё не даёт мне никакого права вам тыкать.

Да, конечно, Адриан примерно понимал, откуда всё это идёт. Хозяева, будто бы сойдя с ума, начинают носиться с ним как с писаной торбой, не обращая внимания на то, что ему от этого неловко, стыдно и неприятно, запрещают ему говорить, что он всего лишь раб, и ведут себя так, словно они — семья. Но и прямо не говорят делать вид будто является их сыном. Ему прямо не приказывали, а ведут себя так, словно бы всё решили, а никого не предупредили. Вот и ходит Адриан, как дурочек, который один не в курсе. И, естественно, все люди, которые их окружали, думали, что они действительно семья, и ни у кого и в мыслях не было задаться вопросом: «А кто, собственно, такой этот парень? Кем приходится им?», потому что думали, что это — сын Констанции и Джеральда. Раз так хотят хозяева, раб должен повиноваться, но эта игра измучила его. Если бы Адриан знал, для чего это, но даже не догадывался! Неужели это такая благодарность? И до каких пор это будет продолжаться?

— Я не обижаюсь. Я понимаю…

— Не грустите! Вам ли грустить? У вас хорошая семья, порядочная, обеспеченная… Любят вас… Не скрою, заметно, что с отцом у вас сложно — вероятно, обидел вас когда-то. Но что бы там ни было, мне кажется, он всё равно как лучше хотел… Зато с мамой, сразу видно, очень близкие отношения! — мужчина улыбнулся. — Уж как она вас любит! Так что не грустите! Да и сам вы добрый, красивый, воспитанный, вежливый, приветливый…! А с папой ещё помиритесь, вот увидите! Родные всё-таки люди!

Адриан всё это слушал, и у него создавалось впечатление, будто сказано всё это вовсе не ему, а какому-то другому человеку. Человеку, роль которого ему приходилось играть, человеку, который, и правда, всеми душевными переживаниями делится с матерью, и в ссоре с отцом… Но дело в том, что юноша и сам не догадывался, что Джеральд — ему и в самом деле родной отец, а Конни его мачеха, которая полюбила, как родного сына, так что садовник от части был прав… Молодой человек обязательно это когда-нибудь узнает, ведь всё к этому и шло, вся эта «игра» для этого и затевалась с самого начала. Но сможет ли он принять правду, сможет ли смириться с тем, что Даррен ему вовсе не папа, сможет ли поверить и перестать бояться родного, того, кто дал ему жизнь и потом сам же сломал?

— Вот ты где, радость моя! — внезапно раздался голос Джеральда, и хозяин обнял Адриана, пока он не опомнился, но бывший раб тут же вежливо, мягко и ловко вырвался. — А я тебя искал! Доброе утро, Рудольф!

— Доброе утро, сэр!

Садовник незаметно от хозяина подмигнул молодому господину, но тот не понял, что он имеет в виду, и только улыбнулся ему, но улыбка почему-то быстро исчезла с лица.

— Я пойду? — робко попросил разрешения Адриан у Джеральда, и мужчина кивнул.

Когда юноша ушёл, хозяин, сам от себя не ожидая, сказал Рудольфу с горькой усмешкой:

— Мой вам совет — никогда не доводите ситуацию до того, чтобы потом приходилось добиваться любви собственного сына!

Садовник не ожидал, что хозяин решит с ним таким поделиться, и был немного в шоке, но всё же ответил:

— Любви? Собственного сына? Не переживайте, господин, он вас любит, — как же отца не любить?! — просто, видимо, обижен за что-то. У меня нет сына, только дочь, а от дочери взрослый внук. Он чуть старше вашего и ещё ни такое вытворяет! Вступил в какую-то партию и идёт в разрез с общественным мнением! Так что ваш ангел!

Джеральд как-то странно посмотрел на Рудольфа, в его душе внезапно родилась слабая надежда на то, что этот человек может понять его и что-то посоветовать ему…. Он понимал, что это странно и, наверное, неправильно, но медленно сказал:

— Он и в самом деле ангел, а я… я тиран… Мой сын ничего плохого не вытворяет… Просто однажды мне показалось, что один человек, старше меня, ему ближе, чем я, родной отец. Он с ним и делился, и всё ему рассказывал, и советовался. Я обиделся, жутко приревновал сына и… очень сильно… избил его. С тех пор Адриан отдалился от меня…

— Вы ревновали родного сына? И… избили его? В жизни бы не поверил! Вы такой спокойный, уравновешенный! — не выдержал Рудольф. — Так у него эта самая… как её там…? Мне мой внук как-то заявил, что у него она (но у него, уверяю вас, ей не откуда было бы взяться — как сыр в масле катается!). Как же её? — он потёр пальцами правой руки, будто бы что-то солил. — Ага! Душевная травма! Моя дочка по совету умных людей сказала ему, что ей хотелось, чтобы он с ней поделился, что ей важно, о чём он думает. Может, вам тоже сказать что-то подобное своему сыну? Попросите прощения… Постепенно-постепенно все наладится. Душа — материя хрупкая… С ней осторожно надо…

— Спасибо вам, Рудольф… Но я уже не знаю, как к нему подступиться, как просить прощения! Он вроде и простил, но близко к себе не подпускает… Боится меня, что я опять так сделаю… Как ему доказать, что этого больше никогда не повторится?

— Он должен просто поверить, а вы должны помочь ему сделать это. Ничего не доказывайте, просто помогите поверить…

— Спасибо тебе, Рудольф, большое! Я тебе жалование повышу!

И он побежал за сыном.

Не было ясного, прямого приказа делать вид, что господа ему — родители, поэтому Адриан не знал, на что ему решиться, что от него требуется. Он был не уверен и боялся. Один раз Его Светлость даже возмутился, подумав, что раб решил примазаться к нему в сыновья. Ему сказали не обращаться к ним на «вы» и не называть «господами» или «хозяевами», но и приказа говорить «папа», «мама», тоже не было…. Издевательство какое-то? Нет, просто Джерри не знал, сколько ему понадобится времени, чтобы набраться решимости, сколько понадобится времени, чтобы добиться прощения.