Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна

Наконец, Олуша понимает, что я не шучу, и разжимает цепкие пальцы. Отступаю, а девушка откатывается на пятки, задирает голову и смотрит на меня ненавидящим взглядом.

О да, покажи свое истинное лицо, бедная мышка.

— Если ты этого не сделаешь, я скажу правду! — вдруг выпаливает, ее лицо краснеет до багрового оттенка. — Скажу, что видела тебя той ночью после убийства Чижа.

— Он был тогда жив, — возражаю.

— Кого это волнует! — ударяет миниатюрным кулачком по своему колену. — Филин тебя терпеть не может, он мне поверит!

Отступаю еще, пячусь. В груди клокочет и требует выхода истерический смех. Как сильно я ошибалась на счет Олуши, и как права была Сова…

Разворачиваюсь и почти бегом вылетаю из кухни. Благими намерениями выстлана дорога в ад, и я только что в этом убедилась.

На улице ветрено, а я все в том же тонком сарафане. Но не могу пойти к себе — все равно не усну. Эмоции требуют выхода.

Бегу в ночь привычной тропинкой, так быстро, как только могу. Спина завтра расплатится со мной сполна за дополнительную нагрузку, но это будет только завтра. Сейчас я буду бежать или плакать — плакать не стану.

Река шумит, разбрасывает холодные брызги, стоит приблизиться. Прыгаю в воду с разбега, не раздеваясь. Ледяная вода — то, что надо; повязку со спины я содрала еще утром.

Ныряю и поднимаюсь на поверхность вновь. Снова и снова, раз за разом, пока мне, наконец, не удается взять себя в руки.

«Я слишком многим желаю здесь смерти», — сказала вчера Олуша. И почему я не подумала, что в этом списке следую сразу за Момотом?

— Эмбер, можно с тобой поговорить?

Как раз отпиваю чай и чуть не захлебываюсь от неожиданности. Нет, не потому, что мама Ника обратилась ко мне, а от того, каким серьезным тоном она это сделала.

— Конечно, — отвечаю, кое-как не расплескав чай и не уронив кружку.

У моего друга очень красивая мама — жгучая брюнетка с небесно-голубыми глазами. Сегодня она собрала волосы в высокую прическу, открыв длинную изящную шею, и надела платье под цвет глаз, подчеркивающее идеальную фигуру. Не знай я, кто она, ни за что бы не догадалась, сколько ей лет на самом деле.

Мы с ней сидим в креслах по обе стороны невысокого круглого столика из толстого стекла, на котором расставлены несколько плошек с джемом, вазочка с печеньем и три чашки на блюдцах. У Ника дома горячие напитки всегда подаются в чайной паре, что в первое время меня очень удивляло.

— Что у вас с моим сыном? — взгляд женщины мечется от моего лица к выходу из комнаты и обратно. Верно, Ник сказал, что отлучится всего на минуту.

Мне становится неловко под этим взглядом.

Пожимаю плечом.

— Мы… друзья? — выходит с вопросительной интонацией.

Меня смущает сам вопрос, кажущийся совершенно нелепым. Мы дружим с Ником уже несколько лет, и его матери прекрасно известно о наших с ним отношениях.

— Друзья? — тонкие брови женщины чуть приподнимаются. Не удивленно — иронично. — И только?

Ясно. Расслабляюсь. Тоже решила, что у нас роман. Почему-то многие так считают: мужчина и женщина не могут быть не разлей вода, если между ними нет сексуальной связи. Бред.

— И только, — киваю на полном серьезе.

Мне становится даже весело. Не хочет ли она поинтересоваться, стоит ли у меня, как и положено в моем возрасте, противозачаточный имплантант?

Но мать Ника не интересуют методы контрацепции.

— Эмбер, пообещай мне, что так и останется.

Моргаю.

Мама Ника — женщина очень утонченная, воспитанная, при ней следовало бы вежливо сказать: «Простите, не совсем поняла, что вы имеете в виду?». Однако теряюсь от неожиданности и брякаю первое, что приходит в голову:

— В смысле?

Собеседница едва заметно морщится.

— В прямом, — отрезает. Вроде бы мягко, но в то же время с нажимом. — Ник все больше увлекается тобой. «Эмбер то, Эмбер то-то…», — цитирует.

— Мы много времени проводим вместе, — все еще не понимаю; хмурюсь.

— Вот именно! — с жаром выпаливает хозяйка дома; затем подается вперед, протягивает руки и берет мои ладони в свои. Мои ногти коротко острижены и не накрашены, как у мужчины; у нее — длинные, идеальной формы, с цветным покрытием. — Эмбер, девочка моя, я очень тебя люблю. Ты замечательная. Но я очень боюсь, что мой сын ошибется. Я хочу, что бы он связал свою жизнь с девушкой из приличной семьи, чтобы…

Она не договаривает, потому что вырываю свои руки и резко встаю. Ножки кресла со скрипом проезжают по паркету.

Приличная семья, вот оно что…

— А может, он сам решит, чего он хочет? — шиплю сквозь зубы.

Женщина тоже поднимается на ноги, не забыв одернуть задравшийся подол платья — утонченная леди в каждом жесте.

— Эмбер, не обижайся, пожалуйста. Это генетика, с этим ничего не поделаешь. Твои родители…

Она снова не договаривает, но на этот раз не моими усилиями. Видимо, доходит, что зашла слишком далеко.

Кусаю губы, на глазах выступают злые слезы; пытаюсь незаметно сморгнуть их, но не получается. Ни черта у меня не получается.

Лучший курсант потока… Этим ты гордилась, дура?

— Эмбер, ты же умная девочка, сама все понимаешь, — продолжает увещевать мать моего лучшего друга. — Пообещай мне, и я успокоюсь. Если между вами ничего нет, это обещание ничего тебе не будет стоить.

В глазах женщины мольба и бесконечная любовь к сыну.

— …Пообещай, пожалуйста, — снова пытается взять меня за руку.

Тошно.

— Обещаю, — резким движением вырываю кисть и бросаюсь к выходу.

Будучи уже у самой двери, слышу быстрые шаги по лестнице со второго этажа.

— Эм, ты куда? — не оборачиваюсь. — Янтарная! — распахиваю дверь. — Мам, вы что, поссорились?..

Дальше не слушаю — дверь захлопывается за моей спиной…

Холодная, кажущаяся в темноте черной, вода в очередной раз смыкается над моей головой, а затем выпускает обратно.

Триггер. Снова.

Ощущение невыплаканных слез в горле.

Горечь во рту.

ГЛАВА 10

Стоит выбраться на берег, как сразу же начинают стучать зубы; ветер бьет по мокрой коже, как плеть.

После жаркого дня — холодная ветреная ночь. Вчера же духота стояла круглые сутки. В этом вся Пандора: загадка — никто не знает, как поведет себя планета через несколько часов.

Река сегодня шумит особенно громко, с ревом несется по руслу, разбрасывая в разные стороны ледяные брызги, словно иглы, впивающиеся в кожу. Отхожу подальше, выжимаю волосы.

Спина почти не болит: холод — неплохая анестезия. Зато тело бьет крупная дрожь, и зуб на зуб не попадает.

— Если бы я знал, что тебе вздумается поплавать, прихватил бы с собой полотенце!

Едва не приседаю от неожиданности. Ветер и шум воды полностью заглушили другие звуки, и я не услышала ни шагов, ни треска потревоженных веток.

— Что ты здесь… делаешь? — задаю вопрос, кое-как справляясь со стуком зубов; холод парализует. Крепко обнимаю себя руками, но руки тоже ледяные, и теплее от такой защиты не становится.

— Ты же хотела поговорить, — фигура Пересмешника отделяется от кустов, растущих на берегу плотной стеной. Пожалуй, если бы он сам сперва не подал голос, я не узнала бы его в темноте.

Поговорить… Хмыкаю себе под нос. Поговорить я хотела после ужина. В бараке, полном других людей, или хотя бы поблизости. В помещении, либо на освещенной территории, а не среди ночи и в темноте.

Не думаю, что кто-то из жителей Птицефермы бросился бы мне на помощь в случае беды, но, по крайней мере, заметили бы, если бы что-то произошло. А здесь и сейчас… У меня нет никакого оружия. Поблизости ни одной крупной палки или ветви; под ногами мелкие камушки — ни единого булыжника. Что я сделаю с ним голыми руками, если он решит напасть?