Бедовый месяц (СИ) - Ефиминюк Марина Владимировна

Разве у мужчин в тридцать лет случаются сердечные приступы? Во время любовной прелюдии, демоны дери!

От страшной идеи в жилах заледенела кровь, а по спине пробежал холодок. Я просто не имею права стать вдовой в двадцать лет. Через двое суток после свадебного обряда.

— Да драконью ж мать!

Руки тряслись, как у припадочной, поэтому нащупать пульс на шее у мужа не удалось. Чуть с перепугу сама не прилегла с ним рядышком. Умирать. Или хотя бы от ужаса тихонечко отойти в обморок. Но сознание у меня всегда было нечеловечески крепко, как каменная глыба. Захочешь — не потеряешь.

Не придумав, как еще проверить, насколько муж жив, я прижала к его крепкой груди ухо и попыталась различить стук сердца. Наверное, если бы у меня в ушах от паники не колотилась кровь, то что-нибудь расслышала.

— Божечки ж мои дорогие, — пробормотала едва слышно и переместилась в левую сторону, проехав щекой по гладкой крепкой груди.

Сердца все равно не услышала, сколько ни задерживала дыхание, но экспериментальный путем выяснила, что Филипп не остывал и не коченел. Полагаю, по шкале от «пусть земля ему будет пухом» до «выспится и встанет» он находился где-то посередке.

Я категорично похлопала мужа по щекам:

— Филипп, очнись!

Приходить в себя он не собирался. Внезапно паника переросла в совершенно иррациональную досаду. Между прочим, я так много всего сделала: пульс ему пощупала, по груди поелозила, по щекам похлестала. Пора бы мужскую честь знать и приходить в себя!

— Воды! — вдруг припомнилось, как в пансионе прыскали водичкой в лица девушек, падавших в обморок перед экзаменами. Водные процедуры очень помогали привести впечатлительных студенток в чувство!

Я подняла голову, прицельным взглядом оценила наполненность графина, стоящего на подносе возле этажерки с пирожными, и шустро поднялась на ноги. Сначала хотела налить стакан, но потом решила, что в вопросе спасения мужниного сознания никак нельзя мелочиться и жалеть благословенную влагу. В общем, выплеснула, что было, облив диван, ковер и почти всего Филиппа, а последние капельки докинула сверху.

Затаив дыхание, я всматривалась в по-прежнему бледное, а теперь и облитое лицо. Волосы промокли насквозь, с груди, шеи и щек стекали ручейки воды. На крепком животе блестели крупные капли воды. Он был обязан очнуться просто от возмущения, что фактически лежит в луже, но Филипп не торопился, словно ему действительно нравилось валяться на мокром ковре и обтекать.

Ну все! Пришло время рыдать и совать к носу нюхательные соли, чтобы не впасть в истерику.

— Нюхательные соли! — озарило меня от одного воспоминания о «божественном» аромате разноцветных кристаллов в маленьких жестяных баночках.

Сама-то я не умела красиво отъезжать в бессознательное состояние. Даже в самой паршивой ситуации, которая просто требовала провалиться в категоричный обморок хотя бы из чувства самосохранения. Собственной баночкой с нюхательными солями обзавестись не додумалась. Как непредусмотрительно!

— Тетушка… — едва слышно пробормотала я и, подхватив длинный кружевной подол, кинулась к двери.

Почти на пороге вспомнила, что скорее раздета, чем одета, и вернулась за халатом, по-прежнему небрежным озерцом валявшемся на полу. Пока скрывала кружевное безобразие под нормальным покровом, не спускала взгляда с Филиппа.

Несвоевременно заела совесть. Он лежал полуголый на мокром ковре и наверняка замерзал. И перед людьми тоже неудобно: хорошая жена не оставит мужа в столь печальном виде. Перед какими людьми, правда, вообще не ясно, но точно неудобно.  Понятно, что от пледа накрывшего Филиппа, насколько хватило длины, в смысле, от плеч до коленок, и от подушечки, подложенной под голову, вид веселее не стал, но мне-то сделалось менее совестно.

В комнату к родственникам я стучала громко, чтобы наверняка разбудить, если они уже заснули. Удивительно, но тетушка открыла мгновенно, словно ждала под дверью.

— Нужны нюхательные соли! — выпалила я и протянула дрожащую руку, дескать, кладите в ладонь, и побежала. — Дело жизни и смерти!

— Что случилось? — Клементина поменялась в лице и, вцепившись в мое запястье, заставила войти в номер. — Муж тебя обидел?

— Нет, — покачала я головой и уронила руку. — Скорее я его обидела.

Глаза тетки покруглели, рот открылся. Она явно силилась понять, что произошло в номере, но никак не смекала. Из противоположных спален, привлеченные нашими голосами, выкатились Лидия с Ренделом.

Другими словами, мне предлагалось рассказать всей семье о нашей с Филиппом интимной неприятности. Хотелось попросить всех лишних выйти, но время шло. По шкале омертвения, полагаю, муж все быстрее приближался к отметке «вызывайте духовника — соли не помогут», и молчание никак не помогало эти самые соли добыть.

— Понимаете… — Я развела руками, не зная, как ловчее объясняться. — Мы… кхм… так сказать…

— Что же? — охнула тетка и испуганно прижала к губам пальцы.

— Мы утопали в пучине страсти…

— И?!

— Филипп не выплыл, — скорбно покачала я головой.

На комнату не опустилась, а обрушилась такая тишина, что было слышно, как у Лидии из горла вырвался какой-то странный звук. То ли вздох, то ли писк, то ли отголосок заупокойной молитвы.

— Он жив? — поменявшись в лице, коротко спросила тетка.

— Ну… — Я замялась. — Если говорить практически, то он пока не остыл.

— Рендел! — рявкнула Клементина, обращаясь к мужу. — Ты говорил, что во время дегустации набрался с каким-то именитым лекарем? Самое время воспользоваться ценными знакомствами.

— Зачем лекарь? — вдруг испугалась я, вдруг осознав, что моя семейная трагедия, как черная дыра, засасывает все больше посторонних людей. — Клементина, ты же ничего не подливала нам в еду?

— Нет, — покачала она головой.

Спасибо, святые заступники!

— Я подмешала в вино, — покаялась тетка. — Но исключительно из добрых побуждений.

— Да ты почти вдовой меня сделала по доброте душевной! — в сердцах воскликнула я.

— Тоже неплохой, по-моему, вариант! — подала голос Лидия, но тут же заткнулась, попав в перекрестье трех недовольных взглядов: старшей сестры, свояка и единственной племянницы. — А что? Богатая юная вдова! Казнят-то за убийство все равно Клементину, но она сама говорила, что готова пожертвовать жизнью ради твоего счастья, Тереза.

— Типун тебе на язык! — в три голоса и практически в унисон высказали мы единодушное мнение об этом неплохом «варианте».

Рендел отправился за лекарем, а мы с тетками потянулись в номер. Отпирать замок было почему-то жутковато. Что если Филипп не очнулся? Или очнулся и, кутаясь в плед, ждет женушку, чтобы устроить разбор полетов? Или вообще продолжить с того места, на котором мы остановились. А я вернулась с командой сочувствующих, готовых и бесполезный совет дать, и яркую свечку подержать, и убойными каплями напоить, если присутствие свидетелей отобьет желание поработать над седьмым поколением магов Торнов.

Приоткрыв дверь, я осторожно заглянула внутрь, словно не к себе, а к соседу. Из гостиной пахнуло едой и кисловатым запахом трех откупоренных бутылок с игристым вином. Муж, прикрытый пледом, по-прежнему лежал на полу и не подавал признаков сознания.

— Здесь надо проветрить. — С ненавистью, словно именно он был источником всех бед, я глянула на поникшего омара и двинула к окну.

— Не открывай! — охнула Клементина. — Филиппа на полу продует.

— От сквозняка не болеют, — проворчала я, аккуратно приоткрывая оконную створку. Холодный морозный воздух мгновенно потянул по полу и задул на подоконник с этажеркой пирожных снежную порошку. Холодно, конечно, но простуда — меньшее из зол, грозящих моему мужу. Вдруг он не хочет пробуждаться, потому что не хватает свежего воздуха?

— Вы как с голодного края земли, — протянула Лидия, оглядывая ломившийся от яств стол, и вдруг быстро сцапала какой-то кусочек из тарелки. — Откуда столько еды?

— Добрые родственники подсобили. — Я недобро покосилась на тетушку и обнаружила, что та с деловитым видом приподняла плед, прикрывающий торс Филиппа, и что-то с интересом рассматривала. — Ты что там разглядываешь?