В плену медовой страсти (СИ) - Лартер Элли

О каком желании могла идти речь?

О какой страсти?

О какой любви?

Но она не брала в расчет своего главного соперника и своего главного союзника — собственную женскую сущность. Сущность эта долгих девятнадцать лет томилась в плену холодного рассудка, запуганная и связанная крепкими путами, а теперь неожиданно вырвалась на волю, вспухла синими венами, разлилась по крови горячим желанием и поглотила разум, затопив его бурей первозданных эмоций…

Он долго целовал и ласкал ее тело, прежде чем наконец взять ее по-настоящему, по-мужски, крепко и настойчиво. К этому мгновению Кера уже была как расплавленный в огне кусок металла, горячая и податливая, и твердый член, скользящий в ее обильной смазке, почти не причинил ей боли. Схватившись обеими руками за плечи Лития, она вскрикнула, прижалась к нему, уткнулась носом в потную шею и замерла, чувствуя его мужское естество внутри своего, женского.

— Тебе больно? — прошептал мужчина хриплым и сорванным голосом.

— Нет, господин… Литий… — пробормотала Кера в ответ, лишь крепче впиваясь пальцами в его спину.

Он начал двигаться внутри нее, и первобытная боль, перемешавшись с первобытным наслаждением, брызнула из глаз Керы слезами. Выгнувшись дугой на смятой и влажной постели, она стонала и вскрикивала, но не смела остановить мужчину… Только когда он кончил и рухнул на нее сверху тяжелым обмякшим телом, она решилась выдохнуть и опустить руки.

Боясь, что ее стыд и рассудок снова возьмут верх над страстным порывом, Литий сразу решил объясниться:

— Не думай, что это был пустой трах, что я только этого хотел.

— А что же это было? Чего вы хотели? — прошептала Кера. Лицо ее было раскрасневшимся, так что Литий не мог понять, краснеет она от неловкости сейчас или все еще не остыла после любовного забега.

— Я очень давно наблюдал за тобой… Может быть, три года или даже больше. Ты расцвела на моих глазах, превратившись из робкого дитя в красивую девушку с пухлыми губами и округлой грудью.

— Но я никогда не видела вас, — возразила рабыня.

— Ты и не должна была. Я преследовал тебя неотступно каждый раз, когда ты выходила со своей госпожой на рынок, или прислуживала ей в ложе на Играх, или отправлялась с другими девушками за медом и отварами против осенней лихорадки. Но я знал, кто ты, — личная рабыня госпожи влиятельного патерского дома. Неприкосновенная. Я не мог так сразу выкупить тебя — мне бы этого не позволили. Я не мог предложить тебе руку и сердце — потому что рабыням нельзя выходить замуж, за это их могут побить камнями или даже…

— Я знаю, что бывает с рабынями, которые смеют любить, — перебила его Кера. — Я видела любовь рабов. Это больно. Но зачем было покупать мою невинность? Так вы хотели познакомиться со мной? Раздвинув мои ноги?

— Я не покупал твою невинность. Мне все равно, что считает твой господин, для меня это не так. Я купил право быть с тобой десять дней. И десять дней в следующем месяце… И десять дней в другом… Каждый месяц. Чтобы ты узнала меня, и полюбила меня, и захотела стать моей женой…

— Не понимаю, — Кера покачала головой. Жар отпустил ее, и она села в постели, прикрывая обнаженную грудь белоснежной простыней. — А потом ты хотел все же выкупить меня? Чтобы сделать вольной и жениться на мне? — она и сама не заметила, как обратилась к нему иначе, как к равному себе, а не господину, но мужчина был счастлив этой перемене.

— Да, я хотел выкупить тебя.

— Госпожа не позволит. А господин слишком жаден, он заломит такую цену, что…

— Миллион садитов, — перебил ее Литий. — Только за миллион он согласен продать тебя насовсем. Но я не знал о его аппетитах, когда только задумывал этот план… Я был готов заплатить тысячу, пять тысяч… даже десять! Но у меня нет миллиона садитов.

— И что теперь? — Кера посмотрела на него задумчиво. Этот мужчина нравился ей, но она не знала его, не любила его, не хотела за него замуж… Ей лишь было интересно, что он собирается делать.

— Я добуду эти деньги. Или просто выкраду тебя. Но лишь когда ты сама захочешь этого… В моих глазах ты не рабыня, а свободная женщина.

— Почему ты сразу не рассказал обо всем? Зачем было нужно ждать, когда я отдамся тебе? — удивилась девушка.

— Я пока совсем не знаю тебя, — признался мужчина. — И ты меня тоже. Но если бы я сказал, что влюблен и что хочу освободить тебя, как я мог бы быть уверен, что ты искренне хочешь меня, а не ложишься со мной в постель, чтобы стать свободной?

— Но я не хочу быть свободной, — возразила Кера. — Я рабыня с рождения. Моя мать и мать моей матери были рабынями. К чему мне свобода? Я не знаю, что мне с ней делать.

— Я покажу тебе, что с ней делать, — пообещал Литий. — И ты захочешь освободиться. А пока у нас есть еще семь дней, чтобы заниматься любовью и гулять где вздумается… Я обещал показать тебе свою мастерскую. Ты все еще хочешь посмотреть ее?

— Да, пожалуйста, — Кера кивнула.

— Тогда одевайся, сначала нам нужно позавтракать.

Он притянулся к ее губам, чтобы поцеловать, и девушка не отпрянула, хоть и не испытывала к нему никаких чувств. Впрочем, девственная кровь, которой были измазаны ее бедра, говорила о другом.

— Добро пожаловать, Каа-Тсетта, вы — самый дорогой гость в нашем доме, — госпожа Мариса лично отворила ворота виллы и впустила ведьму-целительницу во двор поместья.

— О, эти бойцовские школы, проклятые всеми богами нашего мира, — мрачно проворчала горбатая старуха, подпирая сухую землю кривой клюкой. — Здесь пахнет кровью, ты чуешь?

Мариса невольно втянула носом воздух, но не почувствовала ничего, кроме запаха цветущих в саду растений:

— Вам кажется…

— Это тебе кажется, — ведьма махнула на нее рукой. — Неудивительно, что одно дитя решило покинуть этот дом, а второе никак не хочет в него приходить… Дурная тут энергетика, дурная. Ну, что ты встала? Идем.

Растерянная Мариса поспешила вслед за старухой, которая хоть и выглядела разваливающейся на куски, на самом деле была живее всех живых. От нее пахло лесом, из которого она пришла, смолой, медом, кошачьей мочой, сухими травами и рыбьими внутренностями. Этот специфический запах шлейфом разнесся по всему двору и проник в каждую замочную скважину и дверную щель, так что несколько рабов даже выглянули из казармы поглазеть, что пришел, но увидели ведьму и сразу скрылись обратно. Ведьмы не любили бойцов — это всем было хорошо известно. Лучше было не попадаться им на глаза.

В покоях госпожи для ведьминского ритуала уже было приготовлено все необходимое: покрытая белоснежной тканью постель, тазы с чистой водой, склянки с кровью артахесисов, травы, благовония, красные свечи и кинжал, которым целительница должна была порезать свою ладонь и ладонь госпожи.

— Раздевайся, — приказала Каа-Тсетта, и Мариса как-то медленно и неловко принялась развязывать тесемки на своем платье. Мариса была смелой и своенравной женщиной, но перед этой сморщенной, маленькой старухой робела, как ребенок. — Поторопись. Я видела столько женских и мужских тел, что не перечесть… Твое тело — твой храм, не нужно смущаться показывать его, пускай даже старой ведьме.

Мариса разделась донага и легла на постель, вытягивая ноги, а ведьма, скинув с себя волчью шкуру и оставшись в одном балахоне, принялась зажигать вокруг нее свечи, поднося к фитилям большой палец и шепча что-то себе под нос на древнем языке лесных божеств.

21 глава

Арвор вздохнул и притянул Исмин к себе. Девушка дрожала от холода, потому что за пределами камеры была глубокая ночь, а заморозки неожиданно ударили еще вечером. В казармах шептались, что это потому, что в дом пришла ведьма… Но Арвор знал: у Каа-Тсетты хорошая репутация, она избавляет женщин от бесплодия, мужчинам возвращает их мужскую силу, а детей лечит от осенней лихорадки, самой страшной болезни их мира. Вряд ли это ведьма принесла с собой холода. Скорей всего, просто испортилась погода…

Исмин льнула к нему всем телом, маленькая и хрупкая, в своем тонком сиреневом платьишке, дышала в шею, щекотала ресницами его подбородок, доверчиво обвивала руками-веточками сильные плечи. Арвор и не знал толком, что испытывает к этой девочке, была ли она для него только другом или чем-то большим, но ему хотелось защитить ее, уберечь от этого жестокого мира… Как только мог. Как умел.