Последний обоз (СИ) - Соло Анна

— Да запросто, — ответил он оттуда уже с привычным ехидством в голосе, — Днище-то щелястое. Продел между досками два ремня и висел на них.

— Вот ведь, — пробормотала Торвин себе под нос, — Век живи — век учись, и всё равно дурой помрёшь. Впредь буду после каждой стоянки под днище заглядывать.

Тут вдруг громко хлопнула входная дверь, в сенцах затопотали, и раздался голос Тиши, испуганный, заполошный:

— Тётка Лебедь! Дядька Добрыня! Беда! Возок обчистили!

Торвин и Добрыня разом кинулись из горенки вон, едва не столкнувшись в дверях. Выскочив вслед за ними на двор, Нарок увидел возок с задранным пологом и рядом с ним Тишу. Она стояла взъерошенная, красная, прижав ладони к щекам, и торопливо объясняла Торвин:

— …вдруг Тууле заржал. Я вышла, гляжу — а у возка-то полог откинут!

— Ну что? Много убытка? — спросила Торвин.

— Это как сказать, — отозвался Добрыня из глубины возка.

Вылезши обратно, он сел на тележный задок, свесив ноги, почесал в затылке и добавил оторопело:

— Ракшасий цвет на месте. Нежитя спёрли. Вместе с мешком.

Примечания:

*Березовица — напиток из сброженного берёзового сока, крепостью обычно не более 9 градусов.

**Тёмная горенка — неотапливаемая кладовая, комнатка без окна в верхней, не соприкасающейся с землёй, части дома.

Опасный груз

"Замри!" — скомандовала Торвин негромко, но таким тоном, что все тут же замерли неподвижно. Сама же стражница, присев на корточки возле возка, принялась внимательно осматривать землю вокруг. "Вот он, наш вор, — сказала она, указывая в пыль у задка, — Ни у кого из нас нет сапог такого размера. Нарок, шлем на уши, оружие на портупею — и за мной."

Вскоре они уже вдвоём пробирались по свежей стёжке прочь от хутора. Торвин шла по следу, а Нарок позади неё изнывал от нехороших предчувствий и внимательно прочёсывал взглядом лес.

— Видишь? — бормотала Торвин на ходу, обращаясь, похоже, не столько к напарнику, сколько к самой себе, — Здесь он шёл, не особо таясь, рубил ветки… А вот отсюда начал осторожничать: веточки уже не ломает, и шаги стал делать покороче… Остановился. Прислушивался к чему-то? Ага, а вот здесь уже точно прятался. Перебежечка… Снова прячемся… Кроличья петля, перебежечка… Опаньки! А вот и он сам.

Это был Груздь. Он лежал неподвижно лицом вниз, раскинув руки, на островке сухой травы. И никаких мешков при нём не наблюдалось. Торвин присела на корточки рядом, разглядывая раны у него на шее, чуть пониже затылка, и на спине, под пятым ребром.

— Ишь ты… Молодец, мальчик. И стрелять умеет, и хозяйственный, стрелы забрал… Или ты девочка? Скорее, девочка, а может, малорослый юноша вроде Малька: следок мелкий и узенький, — поднявшись на ноги, Торвин осмотрелась вокруг, — Ага, а вот это точно мальчик. Сапожки на обоих, между прочим, полянинские, в таких надо верхом, а не пёхом по бездорожью. Тем более с мешком на плечах. Идём, Нарок. Надо поторапливаться, у них где-то рядом лошади.

Полянка, на которой недавно паслись лошади, нашлась довольно скоро. Но выглядела она так, словно помимо лошадей на ней недавно побывал как минимум ракшасий табор: трава была вытоптана множеством ног, кусты изломаны, а в паре мест обнаружились пятна крови.

— Попались ребятки, — сказала Торвин, сделав по поляне пару кругов, — Здесь их нагнали четверо. Стрелок успел кому-то подпортить шкуру, но потом был пойман и, судя по всему, изрядно бит. И всё же его унесли с собой. Его спутнику повезло меньше, вон он, в кустах, с пробитой башкой и уже без сапог. И мешок наш, конечно, тоже утащили. Чем дальше, тем меньше мне всё это нравится. Ходу, Нарок, ходу.

По лошадиной стёжке двигаться было не в пример легче, и Торвин перешла на бег. Вскоре, резко остановившись, она обернулась к Нароку и спросила:

— Чуешь?

— Вроде, горит где-то, — неуверенно отозвался тот.

— Скорее! — и Торвин со всех ног рванула по конскому следу.

Стёжка вывела их к Торговой тропе чуть повыше Коштырей. Из-за холма, скрывавшего теперь кабак, поднимался столб чёрного дыма. Ругнувшись по-поморийски, Торвин устремилась вперёд. Уже на подходе стало ясно, что они опоздали: хутор горел, как факел, осыпая окрестности искрами. Какой-то народ бодро таскал воду из ближайшего ручья, поливая тлеющую траву вокруг.

— Что случилось, уважаемые? — окликнула их Торвин.

На неё только руками замахали:

— Вестимо что: пожар!

И только одна старушка, из-за ветхости не участвовавшая в общей суете, сказала, покачав головой:

— Ах, господа патрульные, что на свете-то деется! Это сам Маэль Груздевых работничков покарал. Совсем изракшасились, гадьё бессовестное: девчонку приволокли в кабак, связанную, всю избитую в кровь… Одета-то она была мальчишкой, но когда её с коня сволокли, шапчонка свалилась, а из-под ней — коса.

— Баба Клаша, то была ракшица, а вовсе не девка, — вставил парень, пробегавший мимо с полным ведром.

— Какое там, — вздохнула бабка, — Обычная девка, только не лесная, а, видать, из полян. Едва наши засранцы её затащили в кабак, прискакали ейные дружки, все на хороших лошадях, да с луками. Такой погром учинили — жуть! Кто был внутри, тех перебили, как гусей, девку свою забрали, да ещё целый мешок добра уволокли. А потом дверь подоткнули и запалили, поганцы, избу. А ведь сушь-то какая стоит! Пойдёт огонь по лесу — быть беде!

Сообразив, что дальше бабка начнёт рассказывать совсем не о том, что ей интересно, Торвин поспешила направить беседу в нужное русло:

— Баба Клаша, а куда поджигатели подевались после?

— Повскакивали на коней — и погнали, лихоимцы проклятые, в Пустые Холмы. Вооон туда!

— Благодарствую, — бросила ей Торвин уже на бегу.

Три лошади поджигателей были подкованы и двигались друг за другом гуськом, так что найти их след не составило труда. Торвин побежала вдоль протоптанной ими тропинки неторопливой и ровной волчьей рысью: между холмами, затем вверх, вниз, и снова вверх… Нарок взмок, запыхался, устал, как собака, и уже задумывался над тем, очень ли позорно будет попросить Торвин сбавить ход, или лучше просто молча немного поотстать. Вдруг Торвин замерла на месте и вскинула руку. Нарок тут же остановился и уперся ладонями в колени, с трудом переводя дух. "Не пыхти!" — шёпотом прикрикнула на него Торвин. Некоторое время она внимательно вслушивалась в вечернюю тишину, потом знаком приказала напарнику оставаться на месте, а сама сперва на четвереньках, затем и вовсе ползком поднялась на вершину холма. Там она быстро осмотрелась по сторонам, встала на ноги и, стукнув кулаком по ладони, раздосадованно воскликнула: "Ящер задери, опять опоздали!"

Они все были тут, в заросшей чахлым ольховником лощинке между холмами: трое парней и худенькая девушка в зелёном мужском полукафтане. Их лошади спокойно паслись на отдалённом склоне. Издалека можно было подумать, что люди просто легли отдохнуть, притомившись в пути. Вот только никто не сторожил лагерь, и вместо костра посреди него лежал пустой мешок да серой змеёй вилась по траве размотанная полуштука некрашеного полотна.

— О Маэль, — прошептал Нарок, выглянув из-за плеча Торвин, — Как мы его теперь поймаем?

— На живца, — хмуро ответила Торвин, — Сейчас нежить нажрался и спит где-нибудь поблизости, но вскоре он снова проголодается. И попрётся на охоту по ближайшим хуторам. А виноваты в этом будем мы с тобой. Вернее, я, потому что во-первых, позволила Добрыне приволочь мертвяка в обжитые места, а во-вторых, оставила возок без надзора. И я намерена как можно скорее исправить свой промах.

Выбрав засохшую на корню ольху, Торвин срезала с неё пару подходящих веток, одну из которых расщепила пополам, а другую грубо обтесала в виде четырёхгранного веретёнца. В каждой половинке на гладкой стороне она проковыряла по небольшой выемке, и к одной из них прорезала небольшой треугольный расщеп. Надёргав сухой травы, дощечку с расщепом Торвин положила на неё сверху, прижала ногой, вставила "веретёнце" в выемку, а потом взяла лук. Тетивой она обернула своё "веретёнце" посередине, а верхний его конец накрыла второй половинкой ветки, тоже вставив его в выемку. И начала водить луком взад-вперёд, словно смычком, вращая "веретено" меж двух дощечек. Довольно скоро из расщепа потянулся первый дымок.