Ветер Безлюдья (СИ) - Татьмянина Ксения

Откуда-то звучала музыка, ходили люди, даже стояли лотки с горячим питьем в термосах и блинами, которые высокая улыбчивая женщина доставала из короба, завернутого в одеяло. Никто не был в наушниках, никто не пялился в экран, даже телефонного разговора не углядеть. Это все смотрелось так, словно время откатилось на сто лет назад, в семидесятые годы прошлого века или дальше, когда цифровые технологии не приобрели массового распространения.

Шли мы медленно, и Виктор ни о чем не заговаривал, не мешая мне насмотреться на все. Голову пришлось втянуть в воротник, а руки спрятать в карманы. Джинсы, хоть и теплые, здесь не грели. Я не выдержала:

— Почему такие перепады в температуре? Я тут смотрю на остальных и понимаю, что слишком легко одета для зимы.

— Не знаю почему, но всегда так. Если замерзла, давай вернемся и возьмем попить, хочешь?

— Да, хочу.

Уйти далеко и не получилось бы — набережная была всего с полкилометра, захватывая небольшую прибрежную косу. У домов стояли лотки, а дальше — прогулочная часть с белой, схваченной льдом, рекой по левую сторону и ряду сомкнутых строений по правую. Торговали не только блинами — одна выложила на стол вафельные трубочки со сгущенкой, леденцы и орехи в нуге. От третьего стола пахло жаренными пирожками, которых было не увидеть под толстым слоем утеплителя.

Виктор подошел и что-то сказал продавцу, ничем не расплатившись.

— Держи.

Мне в руки перекочевал картонный темный стакан с напитком и горячий блин с маслом на салфетке. На морозе все остывало быстро, поэтому через полминуты я уже выпила компот из чего-то травяного с шиповником и съела блин.

— Ты не успела поесть на семейном застолье? — Засмеялся Виктор и взял еще два пирожка с картошкой и два блина.

— Наедайся.

— А деньги?

— Не думай об этом.

Я ела, пачкала пальцы и подбородок маслом, решив, что ради такого случая поступлюсь правилом против сладкого и мучного, не наедаясь слишком, чтобы снова не стало тяжело. Только в детстве я знавала это удовольствие — есть на улице! И ни капельки не стыдно. Было хорошо, все теплело.

Голоса многих людей вокруг так непривычны, а смех и музыка в воздухе — тем более. Нет, в нашем мегаполисе оказаться в толпе реально, даже в очень плотной, но она обычно либо ждала, как в метро, либо текла массой в направлении. Все «глухие», «немые» и «невидящие». Конечно, каждый что-то слушал, да, куда-то смотрел и с кем-то мог говорить по телефону, но…

Вот так, как здесь, не было ни разу, даже в новогодние ночи на центральной площади полихаусов. Все движение живое, лица и разговор обращены друг к другу, и шаги были не быстрые, и открытых жестов много.

— Спасибо, Виктор, ты мой спаситель!

— Не за что.

— А здесь так на всю ночь?

— До пяти утра. Я как раз хотел успеть.

Утеревшись салфетками, я снова спрятала пол-лица в воротник, а руки в карманы, и мы отошли от общего скопления на прогулку до конца набережной и обратно.

— Получается, ты живешь на два… мира, что ли? Раз ты в метро катаешься?

— Немного, — Виктор рассеянно пожал плечами, — приходится. Но само место мне не нравится. Тепла на материке нет.

— А работаешь ты здесь или там?

— Я не совсем работаю в привычном тебе понимании. Так, для себя.

— Как же ты без персоника обходишься, когда уходишь? Никуда не уехать, ничего не купить, даже в сеть не выйти! А как ты в метро тогда попал?

— Да есть способ, — он хитро сузил глаза, — я тебе потом как-нибудь расскажу.

Об отсутствии платы за еду я спрашивать снова не стала. Мы прошли всю набережную раза три, и Виктор мне рассказывал, чем каждый Двор отличается, кто хранитель или хранительница. Пару раз меня подмывало взглянуть на персоник, но я вовремя ловила себя и не вытаскивала руки. Мне не хотелось показаться здесь чужой со своим заметным браслетом, и не хотела, чтобы Виктор подумал, будто я нервничаю. К слову, сдерживать привычку оказалось трудно — жить целый час без того, чтобы не посмотреть в него по какой-то причине — время, сообщения, смена музыки. И ведь при этом прекрасно помня, что гаджет тут не работает.

— Вижу, ты опять замерзаешь? Еще пить будешь?

— Нет, спасибо. Я боюсь, что потом не сыщу туалета, а до метро далеко.

— Понятно, — немого смущенно хмыкнул он, и сменил тему: — А зачем ты ездишь в трущобы?

— К тете. Она здесь живет.

— Точно, вспомнил, ты говорила… Знаю таких. Это ведь в тех группах или одиночных домах, которые подключены к снабжению, верно? У вас там и молодых полно, мы их «обочниками» зовем, — это те, кто добровольно не в мегаполисе живет.

— Никогда не слышала. Если попадались молодые, то я думала, что это такая же родня приезжает, как я… А почему «обочники»?

Я не сразу догадалась о коренном слове.

— На обочине потому что. На обочине города, на обочине жизни, еще не в канаве, но уже и не на дороге. Печально это все.

— Да, есть такое. А к вам сюда никак не переселиться? Или места ограниченны?

— Нет. Если людей прибавляется, появляется еще один дом и он расширяется, или открывается новый Двор. Но этого очень давно уже не случалось. Скорее, наоборот. Посмотри на дома.

Я посмотрела.

— Окна не горят.

— Двор в котором когда-то были жильцы, а теперь пустуют. Хорошо, хоть не пропали совсем, спасет только то, что сюда много приходят гулять отовсюду.

— Так почему бы переселить кого-нибудь из трущобных? Вот ты меня сюда провел без особых условий и требований, а жить здесь очень хорошо, думаю. Многим старикам не хватает именно такого тепла и уюта. В трущобах полно одиноких и инвалидов… кстати, а откуда вы берете еду, энергию. Что за структура снабжает всем?

— О структуре это долго рассказывать. А с обочниками и трущобными все сложно… — Виктор опустил глаза и замедлил шаг. Мы встали у парапета. — Там ведь разные люди. И Дворы это не совсем богадельня…

— Конечно, всякие попадаются. Но некоторых ведь вполне можно, добрым и светлым?

— Твою тетю сюда перевезти, если ты на это намекаешь, не выйдет даже по знакомству.

Я возмутилась:

— Я не об этом!

Но расспросы звучали так, будто я действительно хочу пристроить свою старую Эльсу. Нет, не хотела. Но здесь, я видела, было так живо, так душевно, так не одиноко! А там так мертво, так сиротливо!

— Тогда ладно. — В голосе Виктора прозвучало заметное облегчение. — Давай еще раз пройдем, и домой.

— Давай. Проводишь до метро?

— Провожу.

— А можно еще кое о чем спросить? Ты ведь здесь все хорошо знаешь…

— Ну?

— Есть места… как бы это объяснить, обратные вашим Дворам? Места с негативом? Тоже тайные, какие посторонние или даже власти, не найдут, а всякие темные личности путь находят?

Его лицо застыло, и Виктор смотрел на меня своими карими выразительными глазами со странным чувством. Что-то изменилось после моего вопроса, он надолго задумался — но не над ответом, как виделось, а над принятием внутреннего решения. Будто это во мне он увидел вдруг что-то плохое и не знал, как быть, как теперь относиться ко мне?

Зря я его спросила, но а что поделать? Я вспомнила о слежке в трущобах, о той паре. Я хотела все знать, чтобы готовиться к опасности, если она реальна.

— Есть такие… — Он медленно оглянулся по сторонам, убеждаясь, что близко никто не стоит, и произнес: — …Колодцы. А почему ты спрашиваешь, ты видела вход туда?

— Нет. Но вчера, как мне кажется, я видела человека, который показался мне опасным, он следил за мной с самых трущоб, потом в метро. Я слышала, что где-то здесь есть притоны для тех, кто из центра. Но этот не оттуда. Наверное он как раз из молодых жильцов трущоб — обочник.

— Что ему было нужно от тебя?

— Не знаю.

— Это плохо. Не ходи пока в трущобы.

— Я не могу. Каждый третий или четвертый день я навещаю тетю… Виктор, я расспрашиваю тебя, чтобы знать, к чему быть готовой. Расскажи все, что знаешь. Что там за люди?

— Это пристанище для всяких уродов, вот, что это за место. Если в наши Дворы приходят жаждущие тишины и покоя, то там те, кого душат рамки закона в мегаполисе. Я не знаю подробностей, и не знаю никого, кто бы там хоть раз побывал, — Колодцы не для таких, как мы. Все, что известно, что там место для человеческого мусора.