Измена. Право на истинную (СИ) - Рууд Рин

— Пусти, мерзавец.

— Продолжай.

Я выпускаю когти, и, полоснув ими по напряженному животу,вспарываю его кожу и скалю. Выпускает, отступает на несколько шагов с безумной и дикой улыбкой:

— Какая прелесть. Вот уж точно волчица.

Я выскакиваю в коридор со сбитым тяжелым дыханием, и торопливо семеню прочь, дрожащей рукой поправляя волосы.

— Я сам займусь полевками, дорогая, — летит мне в спину. — Все же иногда охотник сам должен заняться добытой дичью.

— Да делай ты, что хочешь! — оборачиваюсь.

Окровавленный, возбужденный… Выглядит как дикарь, выскочивший из пещеры. На шее и плечах пробилась белая шерсть, клыки удлинились и глаза горят волчьим огнем. Если он сейчас даст волю зверю, который позовет меня воем, то мы очнемся в лесу.

— Не смей, Ивар.

— Я очень стараюсь, — глухо отзывается в ответ, — потому что меня свиданка в лесу не удовлетворит, моя милая.

— Так держи себя в руках.

— Это и к тебе относится. Какие прелестные у тебя ушки и зубки.

Касаюсь левого уха. Вытянутое и пушистое. Зло рыкнув, кидаюсь к лестнице и теряю туфли, которые слетают со ступней, которые похрустывают косточками и связками, вытягиваясь в лапы.

— Проклятье! — рявкаю я. — Не сейчас! А ну, спряталась! Никакого тебе леса!

Глава 37. Распоясались нынче девочки.

— Вот это у тебя вид, Альфа, — Верховный Жрец выхватывает из горы мертвых полевок одну мышь за хвостик и на глазах бледной и испуганной кухарки запихивает ее в рот.

Хрустит косточками, невозмутимо жует и глотает. Кухарка содрогается в рвотном позыве, прикрывает рот ладонью и выбегает, буркнув:

— Мерзкий старик.

— Никакого уважения, — глаза Верховного Жреца вспыхивают хитрыми огоньками.

За его ехидством я улавливаю что-то. Такое легкое, живое и игривое.

— Тебе, что, нравится моя кухарка?

— Женщины в теле всегда были моей слабостью.

— Ты серьезно?

— Жаль, что морщинистые и бородатые старики не в ее вкусе, — вытирает рот краем своего балахона.

— Так это ты так заигрываешь с дамами?

— Оборотни никогда не отличались мастерством в соблазнении, — Жрец пожимает плечами. — Особенно моего возраста. В мою юность мы просто хватали таких красоток и убегали в лес. И никто не жаловался. А сейчас что устроили, да?

И улыбается так заговорщически, будто был свидетелем того, как Илина укусила и когтями меня полоснула.

— Распоясались нынче девочки.

— Я вот жену чуть в лес не утащил, — разминаю шею.

— А почему не утащил? — Жрец щурится. — К осени бы вернулись еще с одной двойней.

— Садись, — игнорирую его слова и сам располагаюсь за столом. — Раз ты тут, то поможешь мышей почистить, — поднимаю взгляд, — и работы много.

— Кухарку верни, — скалится в улыбке. — С ней и почищу.

— Садись.

— Где твой авторитет среди слуг? Она без спроса убежала.

— Садись, — смотрю на него исподлобья. — Ты на моей земле. Так?

— Ну… — оглаживает бороду.

— И я позволю тебе устроить свои брачные старческие игрища с моей кухаркой после того, как с мышами разберемся, — понижаю голос. — Хоть до инфаркта ее своими выкрутасами доводи. Сожрешь перед ней живую жабу, она точно будет твоей.

— Так вот какие у тебя методы по соблазнению? — Жрец смеется и все же садится. — Неудивительно, что твоя жена сейчас тебя избегает.

И опять с ехидством улыбается.

— Думаю, если бы я сожрал перед ней жабу в свое время, то она бы нашла это очаровательным, — Выхватываю мышь и вспарываю ее брюшко когтем. — Ты же понимаешь, для соблазнения важен правильный момент…

— И ты все эти правильные моменты потерял.

Правильные моменты потерял и столкнулся с диким и клокочущим желанием к разъяренной жене, которая и не думает меня к себе подпускать. Я к Илине прежде ничего подобного не испытывал, как и к другим женщинам.

— Даже к своей ведьме?

— Чародейке, — цежу сквозь зубы и аккуратно стягиваю шкурку с мыши. — И в мысли мои не лезь.

— А что с мышами-то собрался делать?

— Без понятия, — устало вздыхаю. Пытаюсь сосредоточиться на крохотной тушке в пальцах, но в перед глазами то и дело всплывают тонкие ключицы Илины, ее белая шея и пухлые губы. — Возможно, у тебя кроме таланта выбешивать всех вокруг есть и кулинарные умения?

— Возможно.

Поднимаю взгляд, и Верховный Жрец ухмыляется. Мне удастся от него избавиться в скором времени или он тут решил надолго обосноваться из-за пышной и вредной кухарки? И Жрецам разве позволено ухлестывать за женщинами?

— Не позволено, конечно, — откидывает в сторону шкурку. — У нас одна зазноба. Мать Луна, но вот проплывает мимо грудастая большая красавица…

— Давай без подробностей. Да ты еще и древний же. Сколько тебе лет?

— Столько не живут.

— А ты живешь.

— А это все потому, что Мать Луна меня наказывает и не желает моего перерождения. Ревнивая стерва знает, что в следующей жизни я ни за что не стану Жрецом. И не верит моим молитвам, в которых я ей лгу, что и в будущей жизни буду ее рабом.

— Скинься с обрыва.

— Я же тебе не истеричка, — недовольно фыркает. — Да и наказуемо, знаешь ли. Таким способом от судьбы не убежишь. Она все равно нагонит, а потом ты будешь гадать, какого черта в твоей жизни происходит, а это все из-за твоих прошлых ошибок тебе прилетает и прилетает по голове.

— То есть у тебя есть все варианты еще сотни лет всем надоедать?

— Как вариант, я вам послан за грехи ваши, — пожимает плечами и выхватывает новую мышь. — И, судя по всему, особенно нагрешила кухарка, — переводит взгляд мне за спину и улыбается, — да, моя милая?

Я оборачиваюсь. В дверях стоит разъяренная, пунцовая кухарка, у которой аж уши покраснели от злости. Она вот-вот лопнет от гнева. Она хочет схватить тяжелый ковш, кинуться на Жреца, разбить ему голову, а затем сжечь в печи, но тут я сижу, и она не решается на кровавую бойню, которая бы удовлетворила ее. Она медленно пятится, закрывает дверь и что-то злобно и неразборчиво бурчит, однако я вычленяю “да я твою бороду по волоску повыдергиваю”.

— Я ей тоже нравлюсь, — Жрец самодовольно хмыкает, — и я теперь обязан накормить ее мышиными деликатесами. Бороду мне свою жалко. Она меня облагораживает и подчеркивает мою мужественность.

— Милостивая Луна, — медленно моргаю, — да она тебя убить хочет.

— А тебе вот брюхо чуть не вспороли.

Минуту в мрачном безмолвии всматриваемся друг другу в глаза, и Жрец шепчет:

— И будь она милой сладкой булочкой, я бы даже на нее не посмотрел. И я знаю, что она такой может быть. Ворковала тут с конюхом, стерва, а на меня с метлой кидается. Фурия.

Глава 38. Ты все еще...

— Госпожа, к вам там рвется… — Лида не успевает договорить, и в покои входит Мариус, решительно отодвинув ее в сторону рукой.

Я встаю, закрываю собой две колыбели, в которых посапывают мои сыновья, и гость замирает:

— Я не наврежу.

— Меня гложут большие сомнения.

А в глазах его тоска, печаль и сожаление, которое и меня оплели с ног до головы.

— Как вы, миледи?

— Не жалуюсь.

— Я знаю, что вы пережили… какие чувства вас отравили…

— Уходите.

— Они стали и частью меня, — он слабо улыбается. — Это было… больно…

Не понимаю, почему он сейчас говорит о том, что знает мои эмоции и переживания. Он ведь их не проживал, однако его блеклые глаза полны грусти и сочувствия. И так он еще больше меня пугает.

— Я не должен был усилять камень забвения, — шепчет он. — Остались бы волчицей, а я бы принял смерть от рук Альфы. После смерти бы меня ждало забвение.

Очень неловкий разговор, который я не хочу поддерживать. Не стану я сейчас делиться с жутким стариком своими страхами, обидами и растерянностью, а он, похоже, этого и ждет.

— Я… никогда особо не испытывал ярких чувств, миледи. Они всегда были от меня сокрыты, и я не понимал тех, кто проливал слезы или кричал… Я, как некоторые говорили, чурбан…