Бераника. Медвежье счастье (СИ) - Дэвлин Джейд

И так у нас август плавно перекатился через макушку. Самая пора, когда, как говорится, месяц год кормит.

Этим утром я проснулась как после кошмара. Нет, Вежа я не забыла… но зато вспомнила, что я осталась жива. А любовь… в следующей жизни. Тем более я теперь точно знаю, что она есть.

А пока надо навести порядок в этой. Для начала окинуть хозяйство более трезвым взглядом и подсчитать, что я тут в бессознательном состоянии… нахозяйствовала.

Сушеными ягодами у нас забит весь чердак. Там же аккуратные низки камышовых, рогозовых и тростниковых корней. За весну мы почти все заросли по берегам пруда повывели, оставили совсем немного «на развод» и потом уже ходили по течению ручья к другим болотцам.

Плетеные загоны в дальнем конце пруда, куда я аккуратно собирала лягушачью икру со всех окрестных луж и где они были защищены от рыб, личинок стрекоз и птиц, были полны молодыми лягушатами, которых я кормила кузнечиками, дождевыми червями, рыбьими потрохами. По моим прикидкам, когда все это живущее в загонах с плетеными крышками начнет впадать в зимнее оцепенение, я вморожу в лед примерно килограмм двадцать, а то и тридцать живого белка. По нашим небогатым временам — существенно.

Рыбы, кстати, тоже удалось насолить и навялить. Конечно, не очень много — сколько там выловят двое неопытных мальчишек? С самодельной удочкой и даже вершей.

Ершики, уклейки, другая рыбная мелочь, изредка бершик или даже молодой сазанчик — вот и вся добыча. По-хорошему больше возни, чем пользы, если есть другой источник пищи. Но у нас-то нет. А зимой — все будет приварок. Тоже на чердак, под самые балки, на прочных крапивных шнурах.

С охотой у меня не ладилось вот… но тут я даже знала почему. Точнее, и знала по прежней жизни, и тут чувствовала. Начало и середина лета — время, когда зверье выкармливает детенышей. Трогать маток с потомством в эти месяцы — злодейство по отношению к лесу.

Мы пока с самодельным луком по мишеням потренируемся. А вот пойдут первые заморозки и с лесных озер полетят на юг откормленные, жирные гуси и утки — вот тогда и поохотимся.

Гусиный жир в хозяйстве — первое дело. За неимением «парижев» и прочих гигантов косметической индустрии — он основа любой мази, хоть лечебной, хоть для красоты.

А еще по первому снегу надо лесной силе поклониться и пойти с рогатиной на барсука. Поискать старого, кого не так жалко, и лес его отдаст. Барсучий жир от простуды легочной незаменим.

Ну и само собой, мы с девочками собирали травы. Тут секретов немерено — какую по вечерней заре брать, какую по утренней, а какую вовсе ночью. В полнолуние или на молодой месяц. И никакой мистики, одна сплошная наука — каждое растение набирает максимум полезных химических веществ в свой срок и отдает их при своих условиях.

Так что вторая половина чердака божественно благоухала подсыхающим сеном.

Кстати! Сено-то… Я где-то в подполе нашла ржавый серп. Коса-литовка тут хороших денег стоит, не потяну пока, да на одну козу с козлятами и серпом хватит.

Я как раз была на лугу, когда на тропе, что шла к нам от села, послышались шаги. Мельком глянув на солнце, я вздохнула — уже полдень. Стало быть, двое караульных из комендатуры идут.

— Эми, принеси с ледника квасу! — крикнула я и пошла в дом, хоть причесаться и снять с лица платок, в который я замоталась от солнца. Не знаю, машинально, что ли… на автопилоте, как правнучка говорила, но я все еще держалась за нашу принадлежность к аристократии, а незагорелая кожа — это первый признак. Как и руки — поэтому мы все работали в самосшитых перчатках, хотя поначалу это было жутко неудобно. А потом привыкли. И все мазали лица ягодным соком, закрывались накинутыми поверх самодельных соломенных шляп «вуалями».

Эми выскочила из дома и проворно упрыгала за угол. Ледник у нас там был устроен по всем правилам — мы с Лисом еще в самом начале нашей робинзонады выкопали, когда в овраге за обрывом я нашла пласт слежавшегося в твердую массу нерастаявшего снега. Мы тогда под камышовым навесом много чего настроили, и ледник в том числе: яму с вырытыми в стене ступеньками, утрамбованным полом и глубокой нишей в одной стене, куда я заложила снег вперемешку с соломой и солью. Плетеная крышка отделила эту «морозилку» от основного подпола, а сам подпол мы тоже сверху надежно изолировали от летнего зноя с помощью толстого слоя все того же сухого камыша.

— Ахти незадача, — запыхавшийся пожилой солдат прислонился к плетню, притулил к нему же скинутую с плеча тяжелую винтовку и утер пот со лба рукавом. — Хозяйка, благодарствуем… очень к спеху-то холодненького. Только вот беда у нас. Арефний, рожу-то покажь! Чай барыня не спужается. Пчелы его поели, хозяйка, прямо страсть какая.

— Пчелы? — удивилась я, разглядывая опухшее лицо молодого солдата, на котором, кажется, даже веснушки поблекли и растянулись в бледные пятна, так его раздуло от укусов.

— Да вот же ж напасть, — развел руками пожилой, которого звали Кодрат. — По тропе не пройти, видимо-невидимо их там, окаянных… Поздно в этом году роились, оттого и злые. Неладно это…

Он, отдуваясь и с удовольствием булькая, выпил полную кружку кисловатого овсяного кваса и вытер усы:

— Я все спросить хотел тебя, барыня, да не в себе ты вроде как была. А теперь, гляжу, опамятовалась. Вы как тут живете-то, не страшно? Такие дела творятся, жуть что сделалось, а ты одна с малыми, почитай. Пацан старшой не в счет, сам еще дите.

— Страшно? — очень удивилась я и напряглась. Нет, об опасности, исходящей от неведомых бывших сообщников графа Аддерли, я помнила, но как-то… вскользь. Не знаю, откуда взялась эта уверенность, что они сюда не придут. Вот сейчас осознала ее и сама себе изумилась. — Да что ж страшного-то такого сделалось?

— Ох, барыня… — Кодрат проследил, как по моему кивку Кристис сгоняла в дом и притащила горшочек с перетертыми травками, он у нас в сенях всегда стоял — детей пчелы тоже изредка покусывали. — Дык все село ж гудит… такие дела творятся.

— Бери щепотку, пожуй, а потом на место укуса намазывай, — велела я рыжему и вынужденно молчаливому Арефнию. Тот благодарно угукнул — внятно поблагодарить он не мог из-за раздутых пельменями губ — и сунул жвачку в рот. — Так что за дела-то, Кодрат? Я уже месяц в селе не была…

— Оно и видно, барыня. Нечистая сила у нас тут в лесу завелась. Да злая такая, переборчивая. Скажем, каких баб али детишек по ягоды — пускает, и уйдут, и придут порядком. Только жалуются, что следит кто-то из чащи, да строго так. Чуть в сторону от ягодной поляны свернешь — то на сук острый напорешься, то о корень споткнешься, то вон пчелы покусают, али вообще гадюка с под кочки вышипит. А иных вовсе с тропы как начнет водить да блукать по буреломам да болотам, едва живые, бываеча, возвращаются, и то не все. Пара, сталбыть, душ так и загинула с концами!

— Фофофят, фофяйка фефная фнефаетфя, — Арефний уже облепил себе физиономию зеленой кашицей и повеселел — отек на глазах начал спадать.

— Какая еще тебе хозяйка лесная гневается, — отмахнулся от него Кодрат, — то-то дурень. Сказки это. А вот сила нечистая, она завсегда, зловредная, завестись могет, коли люди круга святого не убоятся и грешат без опаски. Сталбыть, наказание то нам господне за грехи наши. Вона, старостин сын, Фефоан, первый гаденок на селе был, все про него знают, что девок силком портил да в городе и своровать чего не брезговал, с дурной компанией по кабакам дружбу водил, темные дела крутил. И к родителю возвернулся, когда жареным запахло, каторгой али тюрьмой. И что? Первым днем, как приехал, за околицу к лесу-то ентому вышел, до покоса батиного, говорят, пройтиться. Ну, тот покос, барыня, что на вашей вроде как землице, которую обчество арендует же ж. Дык и сгинул, уж почитай месяц как, с концами!

Староста все село на поиски поднял, всех свояков-мужиков. Дык дальше опушки никто и пройти не смог! Кому зверь в кустах помстился, кто ногу подвернул, кто просто испугался незнамо чего. Потом полк подняли, прочесали вроде лес — не нашли ничего. Ни зверей, ни буераков. Ни старостиного Фефоана. Как под землю провалился.